Ознакомительная версия.
Подняв Юдифь на руки, он осторожно, шаг за шагом, относил ее подальше от места, внушавшего ему такой ужас.
Сколько раз в мыслях он отдавал свою жизнь за то, чтобы вот так держать любимую возле своего сердца, но теперь было что-то противное его душе в том, что при других обстоятельствах вызвало бы прилив счастья. Лоск одежды, надушенные волосы, холодное прикосновение ее украшений — все эти мелочи действовали на него отталкивающе, сознание тяжкого греха угнетало душу. Грех и Варавва были старыми приятелями, не раз они буйствовали вместе. Почему же грех стал ему противен? Почему теперь, коснувшись губ страстно любимой женщины, он весь содрогнулся от ужаса?
Почувствовав поцелуй, Юдифь пошевелилась и, глубоко вздохнув, прошептала:
— Это ты, Каиафа?
Острые иглы впились в сердце Вараввы. Он пошатнулся и едва не уронил свою ношу. Но справившись с собой, глухо ответил:
— Нет, это Варавва!
— Варавва! — Она схватила его за шею и крепко прижалась к нему. — Ты всегда был храбрым и мужественным! Спаси меня! Выведи из этого мрака!
— Я не могу, Юдифь, — грустно ответил он. — Весь мир укрыт этой черной ночью. Все молятся, не пытаясь уйти отсюда. Надо и нам ждать здесь — может быть, свет еще вернется…
— Нет, уйдем в город — там можно зажечь факел и бороться с мраком! Или я ошиблась, считая тебя сильным, и ты всего лишь ничтожество? Ты — трус, Варавва, и эгоист, как все люди…
— Юдифь, твои обвинения напрасны, — защищался Варавва.
— Тогда идем, — шептала ласково Юдифь, сильнее прильнув к нему. — Видишь, как я тебе доверяю? Мы пойдем медленно и осторожно… Тропинка где-то здесь, недалеко…
— Найти ее в этой кромешной мгле — все равно что отыскать жемчужину на дне морском, — все еще надеялся отговорить любимую Варавва.
Но она были по-царски непреклонна.
— И все-таки мы не останемся здесь! Если ты любишь меня…
Варавва задохнулся от объятий ее ласковых рук.
— Я так люблю тебя, Юдифь, — наконец смог выговорить он, — что могу возненавидеть! Ты непостоянна, как ветер! Скажи, пока я был в тюрьме, кем ты повелевала?
— Жестокий! Ты устраиваешь сцены ревности, когда мне угрожает опасность! Спаси меня, и ты будешь вознагражден! Но ты не можешь двинуться с места, где царит мрак, вызванный чародействами Назарянина Иисуса, потому что дорожишь своей жизнью больше, чем моей!
— Юдифь! — отчаянно воскликнул Варавва. — Не произноси имя умирающего Пророка! Ты смеялась над Его страданиями, и как только были произнесены твои жестокие слова, страшная тьма окутала нас. Пойдем! Я подчиняюсь твоему капризу, хотя лучше было бы остаться на Голгофе и молиться…
— Молиться, когда Бог так карает нас?! — воскликнула Юдифь горделиво. — Пусть чернь безропотно ждет смерти!
— Хорошо, все будет как ты хочешь, — покорился Варавва.
Юдифь снова нежно прижалась к нему, и он забыл все сомнения, страх и предчувствия. Взявшись за руки, они двинулись в темноте по черным, непроглядным глубинам ада.
Юдифь торжествовала и с каждым шагом вперед чувствовала себя все более спокойно и уверенно.
— Вот видишь, — сказала она ликующе, — опасность отступает перед храбрецами, и мы, сами того не замечая, скоро спустимся с этой проклятой горы.
— И что же потом?
— Я приведу тебя в дом моего отца, расскажу, что ты меня спас, и он, забыв все твои преступления, примет тебя с должным почетом. Разве это не лестно твоей гордости и чести?
Варавва тяжело вздохнул.
— Увы! Честь и я давно расстались друг с другом. Сейчас моему сердцу больше сродни тяжесть. Может быть, это из-за любви к тебе, или мои грехи тянут меня вниз. Я так удручен, что словами не расскажешь… Ведь это я должен был умереть сегодня, а не святой
Назарянин!
— Ты называешь Его святым? — в голосе Юдифь звучала усмешка. — Тогда ты сумасшедший! Этот Назарянин — преступник и богохульник…
Варавва не дал ей продолжить.
— Молчи, молчи! Умоляю — не говори ни слова… Тише! Кажется, кто-то плачет рядом… Юдифь рассердилась.
— Мне ни до кого нет дела! Не останавливайся! Не отвечая, Варавва пытался определить, откуда доносятся рыдания. Его самого вдруг охватила страшная тоска.
— Идем же! — нетерпеливо звала Юдифь.
— Я не могу идти вперед, — сказал Варавва грустно. — Какая-то сила влечет меня обратно.
— Трус! — крикнула Юдифь. — Оставайся, я и одна дойду!
Варавва удержал ее.
— Подожди, потерпи немного, — умолял он хрипло. — Я заставлю себя идти, даже если это будет стоить мне жизни. Все равно она принадлежит тебе. Но прошу, не говори плохо про Назорея!
— Кто ты такой, что смеешь меня поучать?! — сказала Юдифь презрительно. — И что ты так печешься о Нем? Ты, презренный раб, укравший жемчуг только потому, что я люблю эти перламутровые горошины?! Почтенный Варавва, совершивший преступление в угоду женскому капризу! Убивший Габриаса за то, что он меня любил!
Варавва не сдержался и больно сжал ее руки.
— Юдифь, теперь не до шуток! Нас окружает смерть, и я узнаю истину прежде, чем сойду с этого места или отпущу тебя! Признайся, ты тоже любила Габриаса?
Вырываясь, Юдифь ответила высокомерно:
— Я никого не люблю! А меня любят все! Разве я не первая красавица Иудеи? Сейчас ты рядом со мной и можешь держать меня в своих объятиях. Будь же доволен — тебе так много досталось! Есть люди, куда значительнее тебя, обожающие прекрасную Юдифь!..
— Например, священник Каиафа? — Варавва рассвирипел окончательно.
Она рассмеялась — лукаво, торжествующе и, не отрицая предположения, сказала:
— Идем! Сейчас я твоя, и только твоя!
Но Варавва, внезапно отпустив ее, молча стоял.
— Мы теряем драгоценное время, — торопила Юдифь.
Варавва не отвечал, и Юдифь, придвинувшись к нему, осыпала его страстными поцелуями.
— Уведи меня отсюда, — шептала она ласково, — и ты не пожалеешь…
— Вот какова первая красавица Иудеи! — воскликнул Варавва брезгливо. — Не искушай меня, если не хочешь, чтобы в этом мраке я убил тебя, как Габриаса! Если бы я знал, что его слова — не похвальба, а правда, он бы остался жив. Иди одна, губительница душ! Я выкорчевываю из своего сердца любовь к тебе. И если позволю лукавому образу жить в моей памяти, пусть Всевышний проклянет мою душу! Ты — воплощение ада! Обманывай других, меня ты больше не проведешь!
Юдифь рассмеялась своим серебристым смехом и, не смущаясь, с змеиной гибкостью прильнула к Варавве.
— Не хочешь, чтобы тебя обманывали, бедный Варавва? — сказала она слащаво. — Не хочешь быть моим рабом? Но я же чувствую, что ты весь дрожишь! Идем! — Она дернула его за руку. — И ты одержишь победу, о которой и не мечтал!
На какое-то мгновенье он сдался и уже рванулся за ней, но прежнее чувство омерзения охватило его с удесятеренной силой, и он остановился.
— Нет! Довольно! Я не пойду с тобой!
— Тогда подыхай, как собака! — закричала она и бросилась вперед, в темноту.
Вдруг огромный огненный шар, прорезав небеса, упал на землю. Прокатился чудовищный удар грома, и земля, глухо рокоча и колебаясь, внезапно разверзлась, а в образовавшейся пропасти заметались языки яркого пламени. На фоне бушующего огня возник силуэт Юдифи в накидке огненного цвета. Затем снова раздался грохот, и воцарился прежний беспросветный мрак.
Теряя разум, множество испуганных людей носились в темноте, натыкаясь друг на друга, плача и неистово крича, проклиная и молясь. Паника охватила даже самых храбрых и стойких.
Варавва был там, где его оставила Юдифь. Холодный пот градом катился по его спине. Он ощущал не просто страх, а ужас. Неизгладимая вина лежала на всем человечестве, и она была причиной происходящего.
Удалось ли Юдифи спастись, или она сорвалась в полыхающую расселину?
Он громко позвал:
— Юдифь!
Ответа не было.
Тогда он побрел наугад, надеясь, что возвращается туда, где страдал Праведник, умирающий вместо него, грешника Вараввы, Не пройдя и нескольких шагов, он споткнулся о лежащего на земле человека.
— Осторожно, кто бы ты ни был — не поранься о мой меч! — предупредил глухой голос.
— Как твое имя, друг? — спросил Варавва и услышал:
— Центурион Петроний зовут меня.
Варавва вздрогнул и с замиранием сердца спросил:
— Скажи, Назарянин умер? Петроний ответил:
— Пока меня не поразила молния, Он еще дышал и страдал, а теперь не знаю…
Подняв к небу руки, Варавва робко произнес:
— Где Ты, Умирающий вместо меня?
И замер, надеясь услышать какой-нибудь звук, вселяющий надежду на то, что Распятый Праведник жив.
Его слух уловил тихое рыдание, и ему показалось, что это плачет Пророк.
Ознакомительная версия.
