— Готово? — спросил он.
Демьян, разломав печь, доставал со дна ноздреватые крицы, ломом сбивал с них приставший шлак и уголь.
— К утру простынут, — устало сказал Демьян. — Уж вовсе стемнело, спать пора.
Кузнец оглянулся. Ни Куземки, ни Василька, ни Милонега нигде не было видно.
Вековые деревья расступились, образуя полянку, залитую лунным светом. Посреди поляны мальчики увидели странную избушку. Избушка стояла на высоких комлевых чурбанах, будто на курьих лапах, так что добираться к двери надо было по четырем покосившимся ступенькам. Дверь была приоткрыта, и из нее-то лился свет, который мальчики издали увидели. Они поднялись по ступенькам и заглянули внутрь. Там никого не было. Тогда они вошли.
Усталым, измученным и продрогшим, им показалось, что никогда они не видали горницы уютней. Жаркий огонь горел в очаге. В котле закипала вода. Посреди горницы на столе стояла чистая липовая чашка с медом, другая — с поздней малиной, третья — с лесными яблоками. Прислоненные к трем ломтям хлеба, лежали три ложки. К столу были придвинуты три чурбана — повыше, пониже и совсем небольшой. В углу, куда свет едва достигал, на полу лежали три медвежьи шкуры. В горнице пахло медом, яблоками и сухими травами, висевшими под потолком.
— Смотри, ребята, — воскликнул Василько, — всего по три, будто для нас приготовлено!
— Намаялся я, — сказал Куземка и сел на чурбан. — В жизни так не уставал. По корням спотыкаешься, об ветки обдираешься. Куда идешь, неведомо. Сил моих нет…
— Милонег хвастался, что по звездам умеет дорогу найти, — сказал Василько, — а вот заблудились же. Не нашли дороги. Весь день блуждали.
— Я не хвастался, — сказал Милонег. — Звезды ночью в степи. Днем в лесу нет звезд, не видно.
— Ишь чего захотел — днем звезд! — сказал Василько. — А я проголодался.
— Чужое, — сказал Милонег.
— Чье чужое? — ответил Василько. — Никого же нет, всего по трое, и нас трое.
А от меда истекал такой соблазнительный запах, что мальчики не выдержали и понемножку зачерпнули ложками из чашки. Потом бережно отщипнули по кусочку хлеба — заесть мед. Потом опять зачерпнули меду и снова заели хлебом.
Тут им захотелось спать. Они забрались в самый угол, зарылись в толстый теплый мех и сразу заснули.
Долго ли, коротко ли они спали, а Милонег вдруг проснулся оттого, что кто-то вошел. То ли ступени стукнули, то ли половица скрипнула, но Милонег открыл глаза и увидел маленького старика, обросшего большой белой бородой. Старик стоял у стола, держал обеими руками ведерко и медлительно разговаривал сам с собою:
— Кто же это весь мед схлебал? Кто ж это весь хлеб сжевал?
— Мы, дедушка, — сказал Милонег поднимаясь. При первом звуке его голоса старик уронил ведро.
По полу расплескалась вода и заплясали рыбки — золотые и серебряные. Старик нагнулся и начал их собирать, не отводя глаз от Милонега.
— Вы?
— Мы, — повторил Милонег.
— А сколько же вас? — спросил старик.
— Трое, — ответил Милонег и показал на спящих ребят. — Заблудились мы в лесу.
— В лесу заблудились? Как же в лесу заблудиться можно? В лесу все приметы ясны. Идти по приметам — ввек не заблудишься.
Милонег ничего не ответил.
— А может, вы лихие люди? Может, ты меня обмануть хочешь? Может, вы нарочно сюда пришли? Как можно в лесу заблудиться!
Тут Василько открыл глаза и сказал:
— Ну что ты пристал, дедушка? Нельзя да нельзя заблудиться… А мы нездешние, твоих примет не знаем, вот и заблудились. Хорошо, что твою избушку нашли, а то пришлось бы в лесу ночевать.
— Зачем в лесу? В лесу ночевать нехорошо. Ночуйте здесь, коли заблудились. Чего же в лесу ночевать?
Старик собрал с полу всю рыбу, стал на колени и вытащил последнюю, которая прыгала под столом.
— Прыгает! — сказал он. — Я ее недавно поймал. Разжег огонь, а сам за рыбой пошел. В ручье у нас рыба-то. Я ее решетом выловил. Решетом — да в ведро. Давайте ушицу варить. А кто ж вы будете? Каких мест?
Только уха закипела, только Василько кончил свой рассказ, кто они, да откуда, да как сюда попали, как затрещали ступени, задрожали половицы и в горницу вошел высокий мужик с бурой по пояс бородой, а за ним мальчик, лохматый крепыш, ровесник Васильку. Увидев неожиданных гостей, оба остановились, и мужик спросил:
— Это кто?
— Это? Это парнишки, заблудились они, — сказал старик.
— В лесу заблудились? — спросил мужик.
— В лесу. Нездешние они, примет не знают.
— А коли взаправду заблудились, пускай здесь ночуют. Отрежь им, батюшка, по ломтю хлеба, а ты, Кирик, ложки достань, было бы чем ушицу хлебать. Ложки у нас хорошие, батюшка их режет.
Кирик протянул ребятам по новенькой ложке и спросил:
— В лесу заблудились? — И засмеялся.
После ужина Василько вновь рассказал, как поехали они с кузнецом за крицами, пошли ненадолго в лес и заблудились. И хорошо бы им обратно дорогу найти к кричникам, потому что кузнец будет беспокоиться, и еще надо им у кричников Милонега на время спрятать.
— Раз тебе прятаться приходится, прячься у нас, — сказал хозяин Милонегу. — Поживешь у нас сколько надо, сколько прятаться придется, а не придется уж прятаться — выведем тебя на дорогу. А вас двоих батюшка с утра к кричникам отведет.
На том и порешили. Наутро Куземка и Василько простились с Милонегом, обещали дорогу запомнить и, когда можно будет, сейчас же за ним вернуться. Потом они ушли со стариком, а Кирик взял Милонега за руку и спросил:
— Ты по деревьям лазил?
— Нет, — ответил Милонег.
— А не лазил, так научишься. У нас все лазят. Древолазцы мы. Идем, отец зовет.
По дороге Милонег спросил Кирика:
— Зачем по деревьям лазить?
— А как же! Древолазцы мы, бортники. Борти-то — дупла, где пчелы живут, — на деревьях. Мед пчелиный в бортях. Мы ж за медом лазим. Меду тут девать некуда. В бортях пчелы живут и мед собирают.
Тут бортник, шедший впереди, остановился и сказал:
— Четыре рубежи.
Кирик посмотрел на дерево, под которым они стояли, и тоже сказал:
— Четыре рубежи.
— Оставайтесь внизу, будете бураки принимать, — приказал бортник, привязал ремнями к ногам железные шипы и полез на дерево.
— Что это — четыре рубежи? — спросил Милонег.
— Четыре рубежи? — переспросил Кирик. — Четыре рубежи — это четыре раза топором рубанул.
— Зачем?
— А без того как узнать, что это наша борть? Где наша борть, мы на дереве вырубим знак, что мы эту борть нашли. Вырубим четыре рубежи — все знают, что это наш знак. На это дерево чужим лазить нельзя. А если на дереве чужой знак — вилы либо кошель с поясом, это не наш знак, мы на то дерево не полезем. Мы на чужое дерево лазить не станем. За это строго, за чужую борть. Пеня за это.
Пока они разговаривали, бортник уже высоко взобрался. Здесь он сел верхом на сук, достал кремень и кресало, высек огонь, подпалил пучок гнилушек и поднес его к отверстию дупла. Вылетело несколько пчел. Дупло заволокло густым дымом.
— Они жалят? — спросил Милонег.
— Пчелы-то? Не жалят пчелы. Они бы хотели ужалить, пчелы-то, да не до того им. Дыму спужались. Мыслят пожар. Мед спасают. Жалить не могут.
Бортник проворно вырезал соты и складывал их в липовый бурак, привязанный к его поясу.
Когда мед весь был вынут, он спустил бурак вниз по веревке, а затем спустился сам, выбирая из бороды запутавшихся в ней пчел.
Бурак отнесли домой, а затем, отыскивая новые борти, до вечера лазили по деревьям. Милонег быстро научился этому новому делу и уже среди дня лазил не хуже Кирика. А бортник то и дело покрикивал: «Через ноги вниз гляди» — чтобы ребята, зазевавшись, не сорвались с ветки наземь.
Новых бортей не нашли, и бортник сказал:
— Видно, все борти обобрали мы. Не видать новых бортей.
— Видно, все обобрали, — согласился Кирик.
— Авось дальние еще какие-нибудь роиться будут, еще лето не кончилось. Вдруг надумают роиться! Надо им местечко уготовить, новые дупла вырубить.
Кирик подумал и спросил:
— Топором вырубать?
— Топором.
— А топор-то дома остался. Дедка его собирался подточить.
И все пошли домой.
Утро было такое ясное и хорошее, что Василько как проснулся, стал, не отставая, ходить за матерью, просить:
— Отпусти меня, матушка, на охоту диких уток пострелять.
— Отец не велел тебе никуда отлучаться. Он все еще гневается, что ты на той неделе двое суток домой не возвращался.
— А я сам спрошу отца. Если позволит, отпустишь?
— Отец на башне.
— И я на башню поднимусь.
