Черный день для батальона. Ночью погибла вторая рота, а утром отделение разведчиков. Они остались лежать возле своего командира. Пулеметчик изготовил к стрельбе «дегтярев», но воспользоваться им не успел. Когда собирали оружие и уносили в балку тела, кто-то случайно нажал на спуск. Короткая очередь прозвучала, как салют разведчикам. Они вместе уходили на задания и вместе погибли.
– Какие ребята, – сокрушался комиссар. – Все орденов заслужили, надо их похоронить как следует.
Он приказал нам привезти тела умерших от ран бойцов второй роты. Мы отправились за ними вместе с Гришей Черных, Ваней Погодой и ездовым на бричке. На дороге творилось непонятное, ее сплошь запрудили беженцы. Основная масса людей двигалась на юго-восток. Навстречу им шли люди из других районов Сталинградской области. Дело в том, что второго августа немцы совершили мощный рывок от Ростова и продвинулись на юге еще глубже. Два встречных потока обтекали друг друга, сталкивались, не давая пройти.
– Куда прешься?
– Куда и все. От немца убегаем.
– На севере тоже немцы.
– Не может быть!
Люди понимали, что возможен любой исход. Фрицы прорывались и на севере и на юге. Начинали оживленно обмениваться новостями и слухами. Иногда толпа шарахалась за теми, кто говорил убедительнее, затем разворачивались в противоположную сторону. Немецкие летчики снижались до ста метров, иногда стреляли, но чаще распугивали людей форсажем, увеличивая мощность двигателей. Объектов для бомбежек хватало. Бомбы летели на берега реки, где скопились воинские части, на артиллерийские позиции и технику.
Самолеты не помешали нам погрузить на повозку тела бойцов второй роты. Со злостью увидели, что сапоги и ботинки стащили. Сапог у одного из десантников не снимался и застрял на пятке. Знакомый мне боец без одной ноги также лишился после смерти левого ботинка. Ваня Погода возмущался:
– Крохоборы! Единственный ботинок сперли.
Ездовой рассудительно заметил, что люди истоптали обувку и разувают мертвецов не от хорошей жизни. Ваня не успокаивался и обругал беженцев, проходивших мимо. Те не оставались в долгу, обозвали нас трусами, завязалась сварливая перепалка, в которую включился Гриша Черных. Я оборвал обоих. Мне попался на глаза рослый светло-рыжий боец, чем-то похожий на Ваню Погоду. Приказал ему подойти и строго спросил, откуда он. Рыжий назвал номер полка, но где сейчас полк, не знает. Все растеряли друг друга при бомбежке.
– Нас три человека. Вон орлы стоят, меня ждут.
Орлы переминались, ковыряли семечки из подсолнухов и ждали, когда я отпущу их товарища. Оба бойца имели винтовки и противогазные сумки, набитые подсолнухами. Во рту выступила слюна, очень хотелось есть. Сначала намеревался отобрать подсолнухи, затем решил, что пополнение для взвода не помешает. Рыжий выглядел тертым калачом. На мое предложение идти с нами согласился, за ним последовали двое спутников.
Начальственный зуд не давал покоя. На глаза попался еще один боец с плоским лицом и ввалившейся верхней губой. Я и ему приказал следовать за нами. Он что-то прошепелявил, это меня разозлило.
– Хватит ныть!
Он молча поплелся следом за повозкой, в которой, как дрова, лежали тела погибших товарищей. Плосколицый нес через плечо шинельную скатку, на поясе висели запасные подсумки, обмотки аккуратно подвязаны. Но чего-то не хватало. Лишь через несколько минут сообразил: у него нет винтовки. На мой вопрос, куда она делась, боец снова зашепелявил, и я увидел, у него отсутствуют передние зубы.
– Где зубы оставил?
– В жаднице! – огрызнулся тот.
История красноармейца 51-го корпуса Тимофея Анкудинова поразила меня своей трагичной безысходностью. Сначала в мае на реке Северский Донец целиком погиб его полк, затем рассеялся штаб дивизии, а сам Анкудинов за два месяца несколько раз попадал в окружение. Не прорывался, а просто размеренно шагал, выбираясь вначале из харьковского кольца, затем топал от Красного Лимана. После многих дней пути прибился к обозу, куда его взяли с условием, что он будет стеречь по ночам лошадей.
– Ночью стерег, а днем шли, – рассказывал он.
– Не могли вы днем идти. Немцы бомбят все живое.
– Вы как маленький, товарищ сержант, – возразил Анкудинов. – Разве всех разбомбишь? Через степь тьма людей шла, все мелкими группами, а обозники от водки не просыхали.
Судьба берегла Тимофея до речки Чир, где он попал под взрыв бомбы. Комок земли выбил зубы и контузил его. Обозники бежали, оставив солдату банку консервов. Остатками зубов Анкудинов вскрыл тушенку и вылизал ее досуха. Отлежался в крохотной ложбинке, сгрыз траву вокруг себя и побрел дальше. Так и дошел до Дона, отмахав в общей сложности километров шестьсот.
Старшина Шмаков, недавно такой же окруженец, как эти четверо, отнесся к моему пополнению с недоверием. Он оказался прозорливее. Рыжий боец исчез в ту же ночь, прихватив с собой напарников. Анкудинов остался и прижился в роте.
А вскоре я читал в степи вражескую листовку про террор большевиков и непонятный европейско-азиатский мир. Подобрал ее, находясь в активной разведке. Именно так выразился старший лейтенант Рогожин, посылая группу навстречу неизвестности.
– Хрен поймешь, что творится. Разведчиков убили, лошадей нет. Углубитесь в степь километров на десять, выясните обстановку.
Младший лейтенант Суслин, малого роста, но крепкий в плечах, слушал и кивал. За плечом у него висел автомат, остальные имели винтовки и карабины. Десять километров показались мне большим расстоянием, но не станешь же спорить. Попадем под танки, и кончится разведка, не начавшись. Пискнуть не успеем, как раздавят. Зная лучше других степь, я выбирал маршрут, Суслин со мной соглашался. Продолжали идти беженцы, слышались далекие взрывы. Мы отшагали больше десяти километров, но обстановка не прояснялась.
Немецкий двухместный самолет «Хеншель-126», воздушный наблюдатель и легкий бомбардировщик, напоминает наш биплан У-2 с той разницей, что скорость у немца выше и раскраска повеселее. Половина хвостового оперения и тупой нос имеют оранжевый цвет, но два пулемета дают понять, что шутить с ним опасно. Он бы расправился с группой так же легко, как «мессер» уничтожил отделение разведки. Однако пожалел нас, возможно, приняв за перебежчиков. Осыпал веером листовок и полетел дальше, исполнять функцию тактического разведчика, а заодно и пропагандиста. Зачем фрицам пешая разведка? У них вполне хватало техники.
Зря он нас жалел. Его листовки не подействовали, а злости мы имели в избытке. У младшего лейтенанта Суслина, возглавлявшего группу из шести человек, погиб отец, у меня – старший брат Степан, мы похоронили возле дорог много товарищей и были настроены драться. Никто не побежал от самолета. Возможно, это успокоило немецких пилотов, ведь хищники бросаются в первую очередь на убегающую добычу. Когда немец улетел, младший лейтенант снял пилотку и вытер пот.
– Пошли, ребята!
– Куда идти? – скомкав листовку, возразил я. – Надо искать место для наблюдения. Следующий самолет так просто не отпустит. Прикончит к чертовой матери.
– Где оно, это место? – задал встречный вопрос лейтенант.
Еще недавно Суслин занимал должность в штабе, мыслил категориями батальона, хорошо разбирался в топографических картах. Теперь возглавлял взвод, следил за рытьем окопов, будил заснувших от усталости часовых. Напросившись в разведку, он рассчитывал на возможность показать себя, а вместо этого получалось блуждание. Карта оказалась никуда не годной, в степи вообще нельзя полагаться на такие ненадежные ориентиры, как речка, дорога или кучка домов. Речки пересыхают, дорог великое множество, а мелкие хутора просто теряются.
Мы постояли на берегу пересохшей речки, спрятаться здесь было невозможно. Из глинистого песка торчали пучки краснотала, дамбу размыло еще весной. Мы остались в кустах, но за полдня ничего не увидели. Проселочная дорога оставалась пустой, а губы спеклись от жары и жажды. Тогда младший лейтенант принял решение поговорить с жителями хутора, который насчитывал два десятка домов.
На хуторе никаких разведданных не получили. Нас напоили молоком, дали вареной картошки и объяснили, что дорога, где мы ждали у моря погоды, не используется, так как упирается в размытую дамбу. Больше всего жители хотели, чтобы мы поскорее убрались. Они разумно полагали, если мы столкнемся с врагом и завяжется бой, то огонь мгновенно слизнет жилой островок.
– Уходите, ребята, от греха подальше. Германец вас побьет и нас не пожалеет.
– Такие молодые, пропадете ни за грош, матери плакать будут.
Словом, всерьез нас не принимали и снова жалели. Младший лейтенант морщился от такого отношения, но понимал людей и торопился увести группу. Однако чертовы фрицы нас опередили, ведь они двигались на колесах.
Грузовик шел мягко. Если бы хутор стоял на бугре, мы бы услышали звук мотора, набирающего обороты на подъеме. Но небольшая чешская «Шкода» с брезентовым верхом катила по ровной дороге бесшумно. На дальнем конце хутора залаяли собаки. Хозяин дома, где мы собирали разведданные, насторожился и замахал руками.
