— Не озоровать мне только! — крикнул давешний опричник, как видно, командир над прочими. — Не насильники мы, но государевы служители!
Дверь с первого же удара рухнула внутрь, козлиная голова откатилась в сторону окна. За ней, как за проводником, ворвались первые опричники.
Девичья тоже была пуста. Да и девичья ли это?
Помещение больше походило на ледник. Но — на верхнем этаже, под крышей, что неправильно. Бочки в рост человека, меж ними — проход, достаточный, чтобы одному не тесниться. А по двое тут, видимо, не хаживали.
Опричники изумлённо оглядывались. Новые, тесня первых, протискивались к бочкам и тоже останавливались, недоумённо вертя головами.
Странное место и опасное. За бочками с дюжину воинов можно спрятать было, и много опричной крови забрать, пока пожар не разгорелся.
Немудрено поэтому, что на первый же звук (скрипнуло что-то) ударили выстрелы из пистолей. Опасность не гордо поднятой головой встречать надо, но пулей в чужое лицо. Перебитый обод одной из бочек лопнул с хлёстким звуком. Доски разошлись лепестками огромного цветка, и содержимое бочки хлынуло под ноги опричников.
Жидкость была маслянистой, густой, тёмной и пахла, как вода из гнилого болота. На круге днища в этой слизи копошилось нечто живое и бесформенное. С хрипом тварь встала на четвереньки, подняла морду на государевых слуг.
— Господи, — выдохнул один из опричников.
Начнёшь молиться, когда на тебя смотрит лицо твоего царя. Грязное, безумное, но вполне узнаваемое — не спутаешь!
— Живьём брать демона!
— Вот сам и бери, коли такой смелый!
Приблизиться к твари опричники рискнули только на расстояние древка бердыша. А затем порубили мерзкое существо на смердящие куски.
— Голову сохраните! — командир обрёл самообладание. — Государю отвезём.
Да, тот ещё дар Ивану Васильевичу от холопов его. И от града Новгорода, одного из древнейших на Руси. И вольнодумнейших — во всём, от представлений о власти до религии. Или ереси.
— Да другие бочки откройте! Посмотрим, что в них вызревает!
Хорошее слово подобрал опричник. Вызревает. Как тесто заквашенное.
Некто задумал вывести двойника государя, и неведомым образом (без бесовского вмешательства, вестимо, не обошлось) это ему едва не удалось. А не приди сюда опричники? В дом, да и в город? Уж не для скоморошьих потех двойника растили.
Но подменить государя могли только ближние из ближних. Кто предал? Кто зло умыслил?
Ох, как пожалели опричники, что не сберегли жизнь боярыне! Поговорить бы с холопкой бесовской! Суставы плечевые на дыбе потянуть, угольки под пятки белые подгрести...
Слетали ободья с бочек, разливалась слизь, сгустки приподнимались очертаниями человеческими, страшными. Дым всё сильнее заполнял мнимую девичью, опричники кашляли, тёрли слезящиеся глаза.
Руби головы, пока время есть! А нет времени — просто руби всё, что на полу шевелится, ведь не люди это, а нежить бесовская!
На скинутых тулупах, как в носилках, выносили головы во двор, ссыпали капустными кочанами в пустую бочку, выкаченную из подклети.
С крыши пламя, ранее робевшее, быстро перекинулись на стены верхнего этажа, лизнуло наличники окошек девичьей. С шумом рванулся оттуда воздух, затем и языки пламени принялись дразнить небо. А опричники, не оставившие там, в девичьей, как они думали, ничего живого, ясно услышали тоскливый вой. Кто-то, сгорая заживо в боярском доме, не мог выбраться из пламени пожара.
Опричники перекрестились неуверенно. Не за помин души — откуда душа у продавших её нечистому. Прося у Бога благословения.
Дымы поднимались в разных концах Новгорода Великого. Потом уже, сойдясь вечером вместе, перебивая друг друга, опричники станут рассказывать невероятное. Как пономарь одной из церквей, загнанный на колокольню, бросился вниз, расправляя выросшие за спиной острые крылья, прорезавшие стихарь; и был расстрелян из пистолей и пищалей. Как через стены и пол светлицы купеческого дома поползли змеи, и никак не справиться было с ядовитыми гадами, кроме как сжечь проклятый дом, а сам купец стал страшным, зелёным и чешуйчатым, и не брали его свинцовые пули, но взял бердыш. Как хватали опричных коней за копыта руки мертвецов, проросшие на церковном погосте... Многое рассказывали, но ещё о большем умолчали, потому что не могло быть такого, привиделось, наверное.
Ценя свои жизни, легко переступали через чужие. Сколько сгинуло еретиков — счёт не вели; своих погибших клали на сани или перекидывали через сёдла осиротевших коней, везли с грустью и почётом. Бывало, захватывали бесовских прислужников живыми. Тогда им вязали руки, затыкали рты, чтобы не позвали на помощь иных еретиков или кого хуже, и гнали к царю на суд. В сани не сажали; нечего своим мёртвым такое соседство терпеть.
Царь Иван Васильевич не верил своим глазам. Да, ехал он на Новгород бороться с ересью, да, готов был дознавать и судить и на костёр готов был отправить наиболее стойких в ереси. Но не готов он был увидеть такое торжество нечисти и проявления её силы. Опричники несли в русском городе потери большие, чем при штурме городов польских или ливонских. А собственная голова, прикатившаяся ему под ноги, окончательно привела царя в замешательство.
Пророчества говорили, что Страшный Суд близок. Не ошиблись ли они? Может, он уже наступил, просто мы его не заметили?
За любым судом должно следовать достойное воздаяние. Преступление и наказание — тут связь прямая, Иван Васильевич это ясно понимал. Безнаказанно убивший топором старушку ради нескольких монет поднимет вскоре руку не на человека уже, но на государство и государя.
Еретики, мечтавшие о своём, страшном для православного, рае, его и получат. Здесь уже получат, на земле. Такой, как на образах богомазы изображают, со всеми ужасами его.
Там, на иконах, черти жгут в аду души грешников на неугасимых кострах, топят в студёных водах адских рек. И муки будут вечными. Потому что душа — творение Божье, и бесам не под силу уничтожить сотворённое Богом.
У новгородских еретиков была возможность избежать этого ужаса. Вместо мук адовых, вечных, им предстояло претерпеть то же, но у Волхова, на земле. И, очистив в страданиях душу, отправиться на суд Божий, добрый и понимающий.
Перепуганный Новгород приходил в себя. Где разбирали сгоревшие постройки, не забывая поживиться тем, что уцелело у еретиков на пожаре. Где стучали и звенели инструменты ремесленников. А где и лавки купеческие уже открылись: жить-то надо.
Но в тот день новгородцы работы бросили, хотя опричники и ездили по улицам, просили: не ходите к Волхову, дело там государево. Страшное там дело!
На казнях всегда было много зевак. Вот и сейчас пришлось из опричников живой забор городить, не подпуская любопытных горожан близко к местам казней.
Вспыхнули костры, растопив снег вокруг себя, открывая тёмную, как души казнимых, землю. Кого привязали к столбам колодезными цепями; кого нанизали на железные вертела, как свиные туши. Сладкий смрад горелой человечины растекался по Новгороду, и кто-то скривился в отвращении, а кто-то...
В толпе, среди галдящих, как на торгу, новгородцев, стоял мужчина, одетый в тёмное, как иноземный купец. Ноздри его носа чутко вздрагивали. Глаза купца были прикрыты веками. Возможно, чтобы никто не увидел странное зеленоватое сияние, исходившее от них.
Демон Риммон первые дни новгородского погрома был в гневе. Уничтожали его слуг и последователей, уничтожали сноровисто, умело и безжалостно. Потом же демон решил, что так, возможно, и лучше. Противопоставив злу — зло, царь Иван стал беззащитен против поднявшихся на него тёмных сил. И демон Риммон не хотел упустить такой удобный случай.
Удивительно, что на месте казни не было доверенного царского палача Малюты Скуратова.
Ему царь, как и говорил, нашёл иное дело. Узнав, о чём речь идёт, Малюта только перекрестился, в ужасе от того, в какую тайну оказался посвящён.
Малюта в Новгороде никого не убивал, его люди не врывались в дома еретиков, сворачивая створы ворот. По перечню, затверженному со слов царя (ничего не доверялось бумаге), он с дюжиной опричников ездил по дворам, выспрашивая у стариков да старух одно: где тот подкидыш, что уже как лет сорок был оставлен у ворот? Малюта говорил уверенно, будто бы точно знал, что подкидыш был. Выслушав очередную историю, что не было такого, в чём и крест поцеловать могут, Малюта благодарил и откланивался, оставляя владельцев дворов в счастливой истерике, что остались живы и не ограблены. Скуратов же вёл опричников к очередному нужному дому, и так весь день.
Малюта знал, кого и зачем ищет, но опричникам эти перемещения были непонятны, как и нам, читатель.
Среди казнимых был купец Фёдор Сырков, богатый, знаменитый на весь город торговец сукном. У него в подклетях опричники нашли при досмотре небрежно присыпанные землёй тела нескольких мальчиков. Из несчастных была до последней капли выпущена кровь, и купец отказался рассказать, ради чего совершил такое зверство.
