После такой победы, после такой похвалы со стороны столь высокого собрания, переменчивая деревня поддалась новому течению и встретила Жанну благосклонно, ласково и миролюбиво. Мать снова прижала ее к сердцу, и даже отец смягчился, сказав, что он ею гордится. Но тем не менее, каждый день ложился тяжелым бременем на ее сердце: уже началась осада Орлеана, над Францией все больше сгущались черные тучи, а Голоса говорили «жди!» и не давали прямых указаний. Началась и тоскливо потянулась зима; но в конце концов наступила перемена.
Книга вторая При дворе и в стане
Глава I
Наконец 5 января 1429 года Жанна пришла ко мне со своим дядей Лаксаром.
– Время наступило, – сказала она. – Теперь мои Голоса не смутны, но отчетливы, и они сказали мне, что должно делать. Через два месяца я буду у дофина.
Ее настроение было восторженно, ее осанка – воинственна. Это передалось мне, и я почувствовал тоже какое-то неодолимое стремление; подобный порыв переживаешь, когда услышишь барабанный бой и топот идущего войска.
– Я верю! – сказал я.
– Я тоже верю, – произнес Лаксар. – Если бы она раньше сказала мне, что Господь повелел ей спасти Францию, – я не поверил бы; я предоставил бы ей самой, как умеет, пробиваться к губернатору, и постарался бы держаться подальше от всей этой кутерьмы, не сомневаясь, что Жанна спятила с ума. Но я видел, как безбоязненно она стояла перед теми знатными и сильными людьми, я слышал, как она сказывала свой сказ; ведь только с помощью Божьей она могла это сделать. В этом я убедился. А потому я отныне смиренно подчиняюсь ее приказаниям. Пусть поступает со мной, как хочет.
– Мой дядя очень добр, – сказала Жанна. – Я послала к нему с просьбой: пусть придет к нам и уговорит маму отпустить меня с ним, чтобы я могла поухаживать за его женой – она больна. Это устроилось, и завтра мы отправляемся с рассветом. Из его дома я вскоре пойду в Вокулер – буду там ждать и домогаться, пока не получу просимого. Кто были те два рыцаря, что сидели тогда слева от тебя за столом губернатора?
– Один – сэр Жан де Новелонпон де Мец, другой – сэр Бертран де Пуланжи.
– Добрая сталь, добрая сталь и тот, и другой. Я наметила их себе в помощники… Что прочитала я на твоем лице? Сомнение?
Я приучал себя говорить ей всегда лишь неприукрашенную правду, а потому сказал:
– Они приняли тебя за помешанную – так и сказали. Правда, они сожалели о тебе, но все-таки назвали тебя безумной.
По-видимому, это нисколько не встревожило и не обидело ее. Она только молвила:
– Мудрые люди меняют свои мнения, когда видят, что их взгляд был ошибочным. Так будет и с ними. Они отправятся со мной. Теперь я опять встречусь с ними… Кажется, ты опять сомневаешься? Сомневаешься?
– Н-нет. Теперь нет. Мне лишь вспомнилось, что это было год тому назад и что они – не здешние; они случайно остановились здесь на один день во время путешествия.
– Они приедут опять. Но к делу: я пришла, чтобы оставить тебе кое-какие распоряжения. Через несколько дней после моего ухода отправишься и ты. Устрой все свои дела, потому что твое отсутствие будет продолжительно.
– А Жан и Пьер пойдут со мной?
– Нет; сейчас они отказались бы, но вскоре придут и они, и принесут мне родительское благословение и согласие на то, чтобы я пошла навстречу своему призванию. Тогда я буду сильнее… это придаст им бодрости; а теперь я слаба, потому что мне недостает этого. – Она замолчала, и ее глаза наполнились слезами; затем она продолжала: – Я хотела бы проститься с маленькой Менжеттой; на рассвете приведи ее за околицу; пусть она немного проводит меня…
– А Ометта?
Жанна не выдержала и залилась слезами.
– Нет… о нет! – сказала она. – Слишком она дорога мне. Я не перенесла бы свидания, зная, что никогда не увижу ее лица.
На другое утро я пришел с Менжеттой и мы пошли по дороге, пока деревня не осталась далеко позади. Тогда обе девушки сказали друг другу последнее прости; долго они обнимались, долго изливали в ласковых словах свое горе. Грустная картина. И Жанна долго смотрела на далекую деревню, на «Древо фей», на дубовый лес, на цветущий луг, на реку, как будто она хотела запечатлеть все эти картины в своей памяти так, чтобы они вечно сохранялись, не побледнели: она ведь знала, что никогда в жизни больше не увидит этого. Потом она повернулась и пошла своей дорогой, проливая горькие слезы. То был ее день рождения и мой. Ей исполнилось семнадцать лет.
Глава II
Через несколько дней Лаксар проводил Жанну в Вокулер и нашел ей там помещение у Катерины Ройе, жены пекаря, честной и доброй женщины. Жанна не пропускала ни одной обедни, помогала по хозяйству, – этим она платила за помещение и стол, – и если кому-нибудь приходила охота поговорить с ней насчет ее призвания, – а таких любителей было много, – то она беседовала свободно, ничего уже не скрывая. Я вскоре поселился неподалеку и подмечал, как относится ко всему этому население. Быстро разнеслась весть, что появилась молодая девушка, которой Бог повелел спасти Францию. Простой народ стекался толпами, чтобы взглянуть на нее и поговорить с ней, и ее юная красота сразу завоевывала ей половину их доверия, а ее глубокая убежденность и несомненная искренность довершали остальное. Зажиточные люди держались вдали и подтрунивали; ну, да их не переделаешь.
Вспомнили пророчество Мерлина; восемьсот лет миновало с тех пор, как он предсказал, что через многие годы Францию погубит женщина и женщина спасет. Вот Франция была погублена впервые – и погубила ее женщина, Изабелла Баварская, ее королева-предательница; и нет сомнения, что эта чистая и прекрасная молодая дева избрана Небом для завершения пророчества.
В этом было новое и могучее поощрение возраставшего любопытства; все больше и больше разгоралось волнение, а вместе с ним – надежда и вера. И волна за волной покатилось из Вокулера по всей стране это животворное воодушевление, разлилось вглубь и вширь, охватив все деревни, освежило и приободрило гибнувших сынов Франции. И из деревень потянулся народ, чтоб увидеть воочию и услышать самим; кто узрел и услышал, – тот веровал. Они переполнили город, больше того: харчевни и дома были набиты битком, и все-таки половина прибывших должна была остаться без крова. А они все прибывали, хоть стояла зима; когда алчет душа, то где тут думать о хлебе или пристанище, – лишь бы утолить свою более высокую потребность. День за днем, день за днем увеличивался этот многолюдный поток. Домреми была поражена, ошеломлена, сбита с толку. Деревня задавалась вопросом: «Неужели это мировое чудо все эти годы пребывало среди нас, а мы и не примечали?» Пришли из деревни Жан и Пьер; на них смотрели во все глаза, им завидовали, словно великим и счастливым мира сего. Их шествие в Вокулер было подобно триумфу; сбегался народ из окрестных деревень, чтобы увидеть и приветствовать братьев той, с которой ангелы беседовали с глазу на глаз, и в чьи руки, по воле Бога, они передавали судьбу Франции.
Братья принесли Жанне благословение и напутствие родителей, а также обещание, что они вскоре сами придут подтвердить ей это. И с этим беспредельным блаженством на сердце, с этим залогом счастливой надежды она вторично отправилась к губернатору. Но тот был столь же несговорчив, как раньше. Он отказался послать еек королю. Она была разочарована, но ничуть не пала духом.
– Все равно, – сказала она, – я должна буду приходить, пока не получу вооруженной свиты, потому что так повелено и я не могу не повиноваться. Я должна отправиться к дофину, хотя бы мне пришлось ползти на коленях.
Я и оба брата навещали Жанну изо дня в день, чтобы видеть приходивший народ и послушать, о чем говорят. И однажды действительно явился сэр Жан де Мец. Он повел с ней речь в шутливом и ласковом тоне, как обыкновенно разговаривают с детьми.
– Что ты тут поделываешь, девочка? Как ты думаешь, вытурят ли короля из Франции и превратимся ли мы все в англичан?
Она отвечала ему со своим обычным спокойствием и деловито:
– Я пришла просить Роберта де Бодрикура отвести или отослать меня к дофину, но он не внемлет моим словам.
– Поистине, твоя настойчивость поразительна; минул целый год, а ты не изменила своей прихоти. Я видел тебя, когда ты явилась в первый раз.
Жанна возразила с прежней невозмутимостью:
– Это не прихоть, но цель. Он даст согласие. Я могу ждать.
– Ах, дитя мое, благоразумно ли так твердо уповать на это? Губернаторы ведь упрямый народ, с ними скоро не сладишь. Ежели он не удовлетворит твоей просьбы…
– Удовлетворит. Он не может иначе. Ему не дано выбирать.
Шутливость дворянина начала пропадать – это видно было по его лицу. Убежденность Жанны передавалась ему. Всегда случалось так, что все, кто начинали с ней шутить, под конец становились серьезны, подмечали в ней такую душевную глубину, о которой раньше и не подозревали; а ее очевидная искренность и непоколебимая твердость ее убеждений составляли силу, перед которой не могло устоять легкомыслие. Сэр де Мец вдруг немного призадумался. Затем произнес, уже без оттенка шутки:
