когда нельзя было разглядеть лица человеческого и когда сон смягчал страдания. Теперь, пробужденные от сна, все задвигались и заговорили, словами и стонами жалуясь на свою недолю [2]. Матери, имевшие грудных детей, теряли молоко, и ночью несколько новорожденных умерло от холода и голода. Громко плакали и причитали женщины, обступившие пожелтевшие и посиневшие трупики. Стонали больные, просили пищи голодные, а все, кто был еще в силах, носили воду и прислуживали немощным. Старшины, выбранные Белиной, расхаживали с посохами в руках, наводили порядок и призывали к тишине. Здесь ни одна ночь не обходилась без жертв. В эту ночь умерло несколько больных взрослых и несколько детей.
Много хлопот доставляли похороны, ради которых приходилось открывать калитку в воротах; люди с лопатами шли в ближайший лес, где и погребали умерших. При этом надо было торопиться и все время быть настороже, чтобы не напала на них караулившая их чернь.
Эго было первое, что бросилось в глаза прибывшим, когда они вышли утром на валы. Не успели они спуститься вниз, как раздался призыв к обедне на втором дворе; служил ежедневно бенедиктинец Гедеон, человек святой жизни, спасшийся из Пшемешеньского монастыря и пользовавшийся этим обрядом для ободрения и подкрепления несчастных.
Он один среди всех этих людей, жертв страшного разорения и уничтожения, в отчаянии своем усомнившихся в милосердии Божием, остался тверд и спокоен и умел и в их души вливать надежду.
Для того чтобы вся эта многочисленная толпа могла молиться в часы Великой Жертвы, алтарь был устроен на возвышенном помосте, который был виден издали. Все, кто хотел, могли видеть капеллана через широкие ворота из первого двора во второй и могли молиться вместе с ним.
Это было печальное, но и прекрасное зрелище, когда все стали тесниться, — мужчины и женщины, чтобы продвинуться поближе и вознести молитвы к тому Богу, в котором теперь была вся их надежда на спасение.
Настала глубокая тишина, прерываемая только плачем и вздохами женщин. Здесь было много таких, которые, подобно Спытковой и ее дочке, потеряли мужей, отцов и братьев, погибших в битвах или пропавших без вести. Большая часть из них в белых кисейных покрывалах, чепцах и накидках сидели или стояли на коленях в сторонке, так что невозможно было разглядеть их лиц. По приказанию отца Гедеона в этой тесноте и давке женщины стояли по одну сторону, мужчины — по другую.
Все эти беглецы, происходившие, подобно Лясоте, из зажиточной шляхты, теперь не имели на себе даже целого платья и были одеты в чужие сермяги, в рваные плащи, забрызганные грязью, кто в чем пришлось, некоторые были прямо в лохмотьях. Белина, сжалившись над старым израненным Лясотой, принес ему утром чистых тряпок для перевязки ран и приличный плащ. Панцирь выбросили вон, да и кафтан, насквозь пропитанный кровью, уже никуда не годился. Собек, который умел и за ранеными ухаживать, обмыл и перевязал ему раны. Со своей стороны, Томко Белина одел Топорчика, у которого от сырости давно уже испортилась и прогнила одежда. Но в этот день ослабевший Богдась не мог даже встать в час обеда, и когда подали пищу, пришлось отнести ему его порцию в тот угол, где он лежал.
Пища была плохая. Уже давно нельзя было печь хлеба, и все обитатели замка — мужчины и женщины — довольствовались мучной похлебкой, к которой иногда прибавляли кусочек мяса или жира.
Никто не смел жаловаться на голод, все тревожились только о том, надолго ли хватит пищи на всех, если положение не изменится к лучшему. Старый Белина сам ежедневно заглядывал в мешки и бочки, соображая, на много ли было в них жизни.
Хотя чернь, осаждавшая замок, и отступила от него, но все отлично понимали, что мир был непрочный и что враг рассчитывал взять их измором.
Не раз высказывались предположения — прорвать осаду и уйти за Вислу. Но тогда надо было или покориться Маславу, или вступить с ним в бой. Большая часть рыцарства, замкнувшегося за валами Ольшовского городища, относилась с презрением к Маславу с его язычеством и не хотела даже думать о спасении через него.
Каждый день происходили совещания, не приводившие ни к какому решению, и отец Гедеон заканчивал все споры и беседы всегда одними и теми же словами:
— Помолимся Господу и будем верить, что Он нам поможет!
И только молодость счастлива тем, что даже в такой тесноте она хоть на минуту может забыть обо всем.
Трудно было поверить, что на другой день первой заботой обоих братьев Доливы было проследить, где скрывались голубые глазки Каси. Они оба, как только встали, принялись всюду бегать и расспрашивать, где помещались мать с дочерью.
Уже в дороге, поссорившись из-за девушки, они избегали смотреть прямо в глаза друг другу и почти не разговаривали между собой, Вшебор за одни сутки дороги так расположил к себе мать, что мог быть уверен в ее сочувствии, однако он не принял в расчет того, что веселая и бодрая еще женщина заглядывалась на него не ради дочки, а ради себя самой. Остаться вдовой без защиты — говорила она себе, — было очень трудно… И она искала мужа… не столько для себя, сколько для дочери, которой он мог заменить отца, а она охотно принесла бы ей эту жертву.
Мечты Вшебора были совсем иные.
Мшщуй, ничего не добившийся во время пути от пугливой Каси, влюбился в нее еще сильнее. И оба брата думали только о том, как вести дальше свои сердечные дела.
В обоих текла одна и та же горячая кровь, но, как это часто случается в семьях, нравы у обоих были неодинаковые. Оба легко воспламенялись, но шли к своей цели разными путями. Во время охоты Вшебор выслеживал зверя, а Мшщуй загонял его и убивал; первый готов был провести целый день в шалаше в ожидании зверя, второй не терпел долгого ожидания и охотнее гнался и преследовал. Так и во всем. Вшебор всего добивался упорством и ловкостью, Мшщуй — горячим сердцем и собственными усилиями.
В Ольшовском городище, где женщины были отделены от мужчин, трудно было в этой давке найти кого-нибудь вообще и еще труднее — увидеть женщин. Вместе с женою и дочерью Белины они занимали отдельное помещение, и почти никто из них не выходил из него уже потому, что не было такого укромного уголка, где бы за ними не следило несколько пар глаз и не подслушивали чьи-нибудь уши.
Поэтому и оба влюбленных, расхаживая по дворам и задирая
