Как была, в сером с белым костюме сестры милосердия, накинув на плечи только белый пуховый оренбургский платок, в сопровождении ещё не заболевшей корью Мари в чёрной шубке и графа Бенкендорфа в генеральской шинели, Императрица вышла через главный подъезд на улицу.
Увидев её, Ресин приказал построиться в две шеренги. Высокая и стройная, с гордо поднятой головой, с твёрдым взглядом ясных голубых глаз, царственной походкой, не торопясь, Александра Фёдоровна обходила шеренги солдат и матросов. Многих она и Мария знали по имени-отчеству. Государыня часто останавливалась, говорила им, что полностью доверяет воинам и что жизнь Наследника находится в их в руках. Чем дальше она шла, тем более сияло уверенностью её лицо. Её вера в народ, в преданность солдат и казаков, офицеров укреплялась ещё больше…
Тех, кого она видела окоченевшим от холода, она приглашала во дворец погреться чаем и тут же дала соответствующее приказание генералу Ресину.
Когда Александра Фёдоровна возвращалась вместе с Марией после смотра частей и поднялась на несколько ступеней мимо бронзовых фигур мальчиков, играющих в бабки перед колоннадой дворца, из тени между колоннами выступила высокая фигура в солдатской шинели и папахе. Императрица от неожиданности отпрянула.
– Ваше Величество! Не пугайтесь! Это я, корнет Петя! – сказал знакомый голос. – Я прибыл с фронта с письмом для Его Величества…
Мари рядом с Государыней иронически захихикала, узнав теперь в «серой скотинке», как издевательски называли некоторые великие князья солдат в серых шинелях, блестящего гвардейского офицера.
– Идёмте с нами, – радушно пригласила Александра Фёдоровна…
Через два часа, рассказав Государыне всю свою одиссею, пересказав письмо графа Келлера, обрисовав противоречивую обстановку в Петрограде и высказав своё откровенное мнение о генералитете Российской императорской армии, Пётр покинул Александровский дворец. В кармане его гимнастёрки лежал маленький светло-сиреневый конверт с письмом Александры Фёдоровны мужу. Она писала любимому Ники, что очень волнуется за него, пытается связаться с ним по телеграфу, но получает на бланках своих телеграмм только издевательские отписки почтовых чинов синим карандашом: «Местонахождение адресата неизвестно»… Ещё она писала, что очень его любит, тоскует о нём, ждёт от него весточки, что Мари и Настя вот-вот тоже заболеют корью, но чтобы он не беспокоился – она рядом с детьми, и всё будет хорошо…
2 марта пассажирское движение на железнодорожном узле Петрограда восстановилось. Пётр выехал в Могилёв.
В час ночи паровоз тихо тронул состав, и снова застучали под колёсами стыки рельсов, теперь – обратно в Могилёв. Ведь он всё-таки был Верховным Главнокомандующим, и даже Алексеев не мог воспрепятствовать ему проститься с армией.
Он вышел из тьмы спальни в освещённый ещё кабинет, присел за стол, чтобы сделать обязательную для него короткую ежедневную запись в дневник. Взял вечное перо в руки и опять задумался, правильно ли он сделал, что поддался соединённому нажиму высших генералов и Родзянки?.. Не обманули ли его мятежники, утверждая, что его отречения хочет армия и народ? Он давно знал о существовании заговора, мысленно много раз готовился встретиться лицом к лицу с изменниками и победить их.
Но когда они столь искусно использовали обстоятельства бунта в Петрограде, пугая быстрым распространением народной революции, призывая его уйти, чтобы не вспыхнула гражданская война, должен ли он был начать маленькую гражданскую войну с Рузским и другими предателями во Пскове, чтобы избежать большей беды для России? Или сделать как вышло, то есть подписать акт, недействительный с точки зрения Основных Государственных Законов империи, не предусматривающих передачи трона никому, кроме прямого, заранее объявленного наследника престола.
Он сразу уловил сомнения в законности передачи престола Михаилу, возникшие у Гучкова и Шульгина, но не стал рассеивать их, даже после того, как Фредериксом был принесён из вагона-канцелярии свод Основных Законов, и в нём не было не то что права передачи трона кому угодно из династии Романовых, а даже возможности отречения самого Государя… Николай понял теперь, обдумывая всё случившееся, что отречение в пользу Михаила было дважды незаконным. Ведь брат Государя, женившись на разведённой и неравнородной женщине, был вообще исключён из очереди на престолонаследие. По сравнению с этими двумя фундаментальными обстоятельствами была ещё одна мелочь. Но и она в глазах законников, если бы таковые захотели оспорить действительность акта, могла бы одна сделать его, как говорят юристы, ничтожным. Николай подписал его не чернилами или тушью, а… простым карандашом! Виной тому, конечно, было не заранее обдуманное намерение этой деталью перечеркнуть все усилия заговорщиков. Видно, Бог так наставил Его, чтобы народ, казачество, верные войска и люди из разных сословий, которые, разумеется, встанут сейчас же, как только узнают о принуждении Его к отречению, на защиту царя и монархии… С этими мыслями он заснул. А проснулся от толчка, словно прогремело эхо взрыва 1 марта 1881 года, которым был убит его великий и непонятый, горячо им любимый Anpapa – Александр Второй, убит в день, когда он, вернувшись с прогулки, должен был подписать своего рода конституцию, лежавшую уже на его столе и дававшую новые свободы и вольности народу российскому. Эхо того взрыва с раннего детства глухо звучало в душе Николая, вызывало внутренний протест к таким понятиям, как конституция и революция, нигилисты, народовольцы и социалисты.
Теперь уже не просто эхо, а ударная волна того взрыва 1 марта 1881 года, учинённого мерзкими революционерами, догнала и его и так больно контузила телеграммами генералов-изменников, плохо прикрытой террористической угрозой Родзянки в адрес его любимой жены и больных детей, что он вынужден был подписать акт об отречении за себя и сына.
«Кругом измена, и трусость, и обман!» А что ожидает его в Могилёве? Найдутся ли там офицеры, верные присяге, которые могут отстоять перед предателями принципы, на которых стояла и стоит российская армия: «Бог, Царь и Отечество!»? Какие за ними войска? Как отреагирует на его формальное отречение с нарушением Основного Закона народ? Церковь? Его любимое крестьянство, из которого он хотел создать средний класс?
…Поезд продолжал жить. Стучали колёса на стыках рельсов, уютно поскрипывали мебель и обшивка вагона. За стенкой купе, на ковровой дорожке в узком коридоре, зазвучали шорохи от осторожных шагов слуг. Николай распахнул зелёные шёлковые шторы окна и увидел солнечный и морозный день. Но радости это не принесло.
Позвонил камердинеру, пришёл Тетерятников, приготовил ванну, унёс отгладить тёмно-серый бешмет пластунского батальона его имени Кавказской кавалерийской дивизии, наперёд зная, что Государь захочет его снова надеть. Отмокнув в ванной телом, но с замёрзшей душой вышел Император к завтраку. Казалось, он ещё ничего не понял из тех событий, которые потрясли всех вчера.
Свитские уже сидели за столом на своих обычных местах. Они были подавленны и говорили полушёпотом. Когда Николай сел, Валя Долгоруков тихо сообщил ему, что злодей Рузский не дал во Пскове провизии в литерный поезд и что теперь придётся довольствоваться тем, что осталось от старых запасов.
Государь ответил безучастно ему и всем:
– Если будет стакан чаю и кусок хлеба, то другого мне не надо!
Слуги, опровергая страхи гофмаршала, тут же появились с горячими и холодными закусками, не изысканными, поскольку Николай любил простую пищу, а добротными и обильными.
Видя Императора снова непроницаемым, хотя и с несколько обострившимися чертами лица, набухшими мешками под поблёкшими голубыми глазами, которые стали почти серыми от тёмно-серого бешмета Кавказской дивизии, свитские перестали говорить вполголоса, а, стараясь один перед другим, принялись бранить Рузского, Алексеева, Данилова, Родзянку, Гучкова и Шульгина – словом, всех, кто, по мнению пассажиров литерного поезда, имел отношение к отречению Государя.
Николай молча выпил свой стакан чаю, отломил кусок от тонкого ломтика поджаренного хлеба, прожевал его и проглотил с трудом. Затем, изменив обыкновению курильщика, молча поднялся от стола и ушёл в свой вагон. Он устроился там на зелёной софе и стал по-французски читать свой любимый томик Юлия Цезаря. Но всё в этот день он делал механически: читал, обедал, говорил со своими и даже вышел в восемь двадцать вечера по прибытии в Могилёв на длинную военную платформу.
Шеренга генералов и полковников, во главе которой и чуть впереди стояла коренастая фигурка главного генерал-предателя Алексеева, напряжённо ждала его выхода. Многие из генералов, изменившие своей присяге и способствовавшие его отречению, хотели видеть и простили бы ему слёзы или даже истерику, патетическое заламывание рук и театральные упрёки. Но крепкая фигура в тёмно-серой длиннополой черкеске с белым крестом ордена Святого Георгия на груди, в серой папахе двигалась спокойно и с достоинством, как и десятки раз, когда они прежде встречали такой же шеренгой царя и Верховного Главнокомандующего. Как будто ничего не изменилось и они напрасно устраивали свой заговор.
