Ознакомительная версия.
Дутов понял — для Климова рукопашная стала боевым крещением, раньше он в таких переделках еще не бывал. Дутов ободряюще улыбнулся хорунжему:
— До свадьбы заживет.
— Так точно, — Климов коснулся пальцами бинта.
— Вы, насколько мне ведомо, знаете немецкий?
— В определенных пределах, Александр Ильич. Учил, как и все, не думая, что пригодится.
— Пленных допросить сможете?
— Попробую.
Оказалось, пеший дивизион Дутова выбил с позиций усиленный пехотный батальон, приданный к егерскому полку, — немцы в течение нескольких дней проводили перегруппировку своих сил, укрупняли боевые позиции, что означало одно — они готовятся к наступлению. Русские опередили их — в штабе графа Келлера сидели аналитики посильнее германских штабистов, — потому швабы так и злились, потому они так старались отбить утерянную линию обороны.
— Вот им! — Дутов сложил из трех пальцев популярную фигуру, одинаково понятную и немцам, и русским. — Максимум, что они смогут отбить, — своих дохляков. А дохляков мы готовы отдать им безо всякого боя.
Попав на фронт, братья Богдановы часто вспоминали свой дом в станице — из самодельного кирпича, большой, рассчитанный на несколько семей.
Хоть и была разница в рождении близнецов Богдановых всего сорок минут, а они четко придерживались деления «старший» и «младший». И старший в их паре, естественно, верховодил.
Из младшего, Ивана, война еще не выбила из него мальчишество, а запах дома не выветрился из памяти. Старший же, Егорий, казался обстоятельнее, степеннее Ивана.
Теперь братья сидели на дне окопа неподалеку от пленных, охраняемых Еремеевым, с любопытством поглядывая на врагов — такие же люди, сотворенные человеком, так же ощущающие боль, поющие песни и тоскующие по дому, любящие послаще поесть и подольше поспать… Хотя слово «мать», например, у них звучит гораздо грубее, чем у русских. Ну, разве можно сравнить неудобное, будто бы выпиленное из фанеры «мутер» с милым, звучным, словно бы рожденным сердцем словом «мама»?
— Как там дома обходятся без нас? — голос Ивана повлажнел, сделался тихим.
Старший брат задрал голову, посмотрел на кудрявое недалекое облако, неторопливо ползущее по небу, вздохнул:
— Наши сейчас в поле. Хлеб сеют.
— И кто выдумал эту дурацкую войну?
— Как кто? — Егорий не выдержал, с досадою крякнул. — Известно, кто.
— Много бы дал я сейчас, чтобы очутиться в станице, — потянулся, отер пальцами влажные глаза Иван. — Интересно, как там Наталья?
Младший Богданов ушел на войну, не успев жениться: невеста его, Наталья Гурдузова, плакала на станции в Оренбурге так, что косынка у нее стала мокрой, хоть выжимай. Егорий успел провести со своей женой Авдотьей несколько медовых ночей, а потому и к жизни уже относился несколько иначе, чем младший братец.
— А что Наталья? Она там же, где и моя Авдотья. Помогает родителям.
Старший Богданов отщипнул от стенки окопа немного земли, помял ее пальцами, понюхал.
— Чем пахнет?
— Не пойму. Теплая. Самый раз бросать зерно.
— Вместо этого мы начиняем ее железом, — мрачно проговорил младший Богданов и, подражая старшему, с досадою крякнул.
— Я сегодня, братуха, сон видел, — в голосе старшего зазвучали задумчивые нотки, — даже не знаю, как к нему отнестись.
— Что за сон?
— Бабку нашу Меланью Терентьевну видел…
— Да ты что, Егорий! Покойницу?
— Покойницу, — подтвердил старший Богданов. — Как живая была… Стояла у скирды и внимательно смотрела на меня. Я подошел к ней, думал — исчезнет, а она лишь вздохнула скорбно, да губы поджала. Я к ней: «Ты чего, бабунь?», она молчит. «Случилось что?» — она вздыхает. Тут наша Меланья Терентьевна поманила меня пальцем: «Пошли со мною, внук!»
— Это плохо, братуха.
— Не верю я ни в какие сны, Иван, так что… — старший Богданов рубанул рукою воздух. — А бабку я был рад повидать, — лицо у Егория дрогнуло, в следующий миг сделавшись неподвижным, словно отвердело.
Богданов-меньшой глянул на старшего и расстроено подумал о том, что война не даст им вернуться домой. Никогда они не услышат, как поскрипывают под лемехом сухие коренья трав, перерезаемые углом плуга, как стучат слабенькими молочными копытцами новорожденные телята в углу избы. Никогда не увидят сизую, задымленную по весне степь. Не втянут ноздрями печеный вечерний дух станицы, — в каждом дворе были сложены летние печки, а под навесами сушились целые горы кизяков [13], от которых шарахались даже мухи.
Неужели все это навсегда окажется в прошлом и никогда уже не вернется? Человек предполагает, а Бог располагает…
Следующую атаку немцы начали под вечер, когда воздух уже загустел, налился недоброй кровянистой темнотой, по небу плавали длинные розовые нити, схожие с неповоротливыми ленивыми червями, какие обычно встречаются в скотомогильниках. Сделалось неожиданно тихо. Так тихо, что было слышно; как на противоположном берегу Прута, где расположился штаб Первого Оренбургского полка, переговариваются казаки-коноводы, стараясь понять, куда удрала одна из сумасбродных кобыл.
Младший Богданов толкнул брата в бок:
— Чуешь?
— Что?
— Тишина-то какая!
— Ну и что?
— Такая бывает только в могиле.
— Типун тебе на язык, — старший выругался. — Ну, Иван, ну, Иван… Тьфу!
Дутов в это время лежал на бруствере и в бинокль рассматривал дальнюю гряду зелени — там, казалось, намечалось какое-то подозрительное шевеление… Хотя что кроме атаки там могло затеваться? Сейчас немцам однако будет атаковать труднее, чем, скажем, сутки назад, — и слева и справа от Дутова высадились стрелковые десанты, подсыпали швабам перца под хвост — те морщатся, но терпят. Собственно, иного выхода, кроме атаки, у них и нет…
Вот в прогале между кустами мелькнул человек — пронесся стремительно, будто дикая коза, за ним проскочило еще несколько теней, с головами вроде кастрюль, и у Дутова перед глазами задергалась нервная прозрачная строчка — похоже, немцы через несколько минут пойдут в атаку. Он негромко позвал Дерябина:
— Виктор Викторович! Давайте-ка, голубчик, на правый фланг, к пулеметчикам, Климова пошлите на левый, я останусь здесь, в центре. Стрелять, как обычно, только по команде.
Подъесаул тоже засек движение немцев и поспешно двинулся по окопу на правый фланг, по дороге выдернул из стрелковой ячейки Климова и велел ему взять под свое крыло левую часть окопа.
Дутов был прав — через семь минут немцы пошли в атаку. Вначале они скреблись по траве, приподнимаясь над землей, будто жуки, и исчезая, а потом по команде горластого батальонного офицера вскочили и, петляя, понеслись на дивизион Дутова.
Войсковой старшина сдернул с бруствера очередную травинку, привычно сунул ее в зубы. Сощурился критически: непонятно, почему немцы жалеют снаряды. Или имеют какую-нибудь хитрую уловку, дальновидный план? Дутов оставался спокоен, хотя внутри у него все было натянуто, что-то нехорошо подрагивало, в горле дребезжал холодок, словно туда заскочила противная мерзлая ледышка.
Казаки молчали. Припав к карабинам, они ждали. Дутов скосил глаза вправо — туда ушел Дерябин. Подъесаул уже добрался до пулеметчиков и скрылся за насыпью. Потом старшина развернулся в сторону левого фланга — что там? И там все было в порядке.
Набрав в грудь воздуха, Дутов выдохнул, прочищая легкие, и крикнул негромко:
— Приготовиться!
Бабочки над трупами ослепляли людей яркими красками — казаки даже хватались за глаза, загораживаясь, ругались — что-то было в этих прелестницах колдовское, мифическое — явно ими командовал дьявол… А Дутов продолжал смотреть на приближающегося неприятеля, ежился, будто ему было холодно, приподнимал то одно плечо, то другое, у него нервно дергались углы рта, но команды «пли!» он не подавал, ожидая нужный момент. На этот раз с немцами наступали австрийцы, — немцы держали их в резерве и распечатывать эту «заначку», похоже, раньше не думали. Но Дутов заставил ее распечатать…
Горло ему сдавили чьи-то пальцы, он сделал несколько резких вдохов-выдохов, невидимое кольцо разжалось и соскользнуло с его глотки.
— Пли! — негромко выговорил он.
Окоп окутался резким, пахнущим скисшей серой дымом. Первая шеренга наступающих повалилась на землю.
— Пли! — вновь скомандовал Дутов.
На поле опять повалились люди, но от того, что два залпа уложили два десятка вражеских солдат, наступающих меньше не стало — наоборот, их стало больше, они бросками, шарахаясь из стороны в сторону, уходя от пуль, вскрикивая, стреляя ответно, приближались к линии, занятой пешим дивизионом. Плотные клочья резкого сизого дыма, зло кусающего глаза и ноздри, плавали над землей, прилипали к кустам; бабочек, всех до единой, словно ветром сдуло.
Ознакомительная версия.
