– Я должен принести свои извинения,– поднялся Дата, – дурное самочувствие заставляет меня пойти отдохнуть
Уйти вместе с Датой я не рискнул – боялся, Сетура разозлится. Просидел я у него довольно долго и ушел за полночь Когда я обогнул дом и подошел к нашему балкону, то увидел Дату, который в накинутой на плечи бурке сидел, прислонясь к перилам, на ступеньках и смотрел в небо.
Я заснул сразу и не знаю, когда лег Дата. Чуть свет нас подняли удары колокола и суета во всем доме. Мы не стали дожидаться прихода Асинеты, оделись и вышли во двор, который быстро заполнялся народом, тут же выстраивавшимся в шеренги. Явился Како Табагари, поднялся на свой пень и, отбарабанив положенные молитвы, возвестил о семи именах, которыми отныне будет именоваться «отец и кормилец». «Кто их не выучит, будет иметь дело с самим кормильцем»,– пригрозил он. Во дворе долго молчали.
– Помоги выучить, а то пропадем! – прорезался у когото голос.
– «...который есть Архип»,– как это скажете, так стойте, дальше слушать меня!
– Даритель же хлеба нашего насущного, отец наш святой и благороднейший, который есть Архип... – прогудела толпа и смолкла.
– А дальше будет так: Ефимий, Мелентий, Полиевкт, Доментий, Авессалом, Тихон, Каленик и, как прежде, «да здравствует во веки веков».
Ничего не получалось. Не запоминали. И третий раз, и четвертый перечислял Табагари – все понапрасну, повторить не могли. Табагари рассвирепел.
– Как же так сразу, Како-батоно?!
– Разговорчики! Опять затихли.
– Что эти имена означают, хоть это знаете?
– Знать не знаем!
– Откуда нам знать!
– С Архипом будет восемь, правильно?– спросил Табагари.
– Восемь разве?
– Восемь, восемь!
– Сейчас я вам сообщу, что означает каждое имя, и чтобы к вечеру знали наизусть – все, как один! Слушайте: Архип – начальник конюшни – это все знают.
– Знаем.
– А теперь слушать особо внимательно. Имена, которые я перечислил, означают: добрый, заботливый, желаннейший, миротворец, отец мира, приносящий счастье и блистательно победивший. Поняли?
– Так и выучим, Како-батоно! По-нашему, по-грузински, оно доходчивей.
– Молчать! Учите, как я сказал. Знать ничего не хочу.
– Поучи нас еще! Не обидь.
– Дай нам срок, Како-батоно! Такая премудрость, да в один раз!
– Да! Да! Срок нам надобен...
– Разговорчики! Никаких вам сроков. Я напишу на бумаге. Серапион умеет разбирать буквы, он вам и поможет.
Табагари отправился за бумагой.
– Пропали мы. Заставит таскать свою землю! Носить нам Серапионову долю! Никуда не денешься!
– Не имеет права! Раз буквы знает, пусть помогает! Не обязаны мы за него работать!
– Вот те на! Я сапожничать умею. Так что же, должен я бесплатно обувь твою тачать?
Шум поднялся такой, можно было подумать, Како Табагари собрался перевешать их всех.
– Погодите! – закричал Дата Туташхиа, и народ притих. – Что с вами? На кого вы похожи! Поглядите только на себя. Горе вам, несчастные вы люди – похожи ли вы на людей? Во что превратили они вас, эта сволочь Сетура и сукин сын Табагари?
– Что он говорит, этот человек?
– Он говорит, что Сетура... что Табагари...
– Слыхано ли так говорить!
– Он беду на нас накличет... Вдруг замолчали, сразу – все.
– Бей их! – завопил кто-то. И они набросились на нас, как свора взбесившихся псов. Дату огрели колом по спине, сбили с ног и кинулись на меня.
– Оружие у них!
У нас вырвали револьверы и били, пока сами не выбились из сил. Из конюшни вывели наших лошадей, нас привязали к ним и хлестнули по крупу что есть силы. Лошади проволокли нас по снегу шагов триста и стали. Мы долго не могли подняться. Наконец пришли в себя, кое-как распутали узлы, которыми были стянуты. Ни я, ни Дата не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не помню, как вскарабкались на лошадей. Еле доволоклись до места, где спрятали оружие. Один бог знает, чего нам стоило вытащить его из тайника. В горах много выше этих мест, я знал, были землянки гуртовщиков. Туда мы и поднялись.
Была середина зимы. Гуртовщики в эту пору спускаются в долины, на зимние пастбища. Живой души здесь не найдешь. Воды подать некому. О еде и не мечтай. Я уже говорил тебе, что дней десять мы даже в седлах сидеть не могли, а вид у нас был – лучше не вспоминать.
Что избили нас до полусмерти – это еще ладно. Главное, злость меня просто поедом ела. Поднимусь же я, в конце концов. Залечь бы тогда в Саирме, поближе к Сетуровой усадьбе, выследить и перебить их всех – от Сетуры и Табагари до карлика-пророка. Дата не дал.
– Мосе-батоно, человек живет и ведет себя, – сказал он, – как ему нравится, и в его дела вмешиваться не надо. Тебе кажется, он унижен, раздавлен, а он живет себе, радуется и судьбой своей вполне доволен. Помнишь, ты мне сказал о людях «Этому народу нравится быть рабом», Не согласился я с тобой – моя вина, а оно так и есть. Вот ты стоишь, вот – я, и вон бог на небесах: клянусь впредь ни в чьи дела не вмешиваться, пока не пойму, что лучше – вмешаться или уйти. Нет на свете человека, достойного участия и помощи. Так я теперь думаю.
Есть возле Поти местечко, не помню уж, как называется. Жил там один фельдшер, надежный был человек. Держал маленький лазарет. Другого выхода не оставалось – мне надо было лечить ребро, Дату мучила воспалившаяся рана. С трудом взобрались мы на лошадей и тронулись в путь.
...То обстоятельство, что они выросли в одной семье, было для меня истинной находкой, открытием необычайно важным. Специфика сыскной и следственной практики состоит в том, что, с одной стороны, необходимо до тонкостей изучить психику преследуемого преступника и, следовательно, отчетливо представлять возможные его поступки, а с другой – составить исчерпывающее представление о том чиновнике или группе чиновников, которым поручено обнаружить его и взять. Здесь подразумевается комплекс профессиональных и природных данных. Случается нередко, что выслеживающий не справляется с задачей, и лишь потому, что его натура и натура преступника состоят в противоречии. К примеру, по природе своей излишне подозрительный детектив может оказаться беспомощным перед наивным, бесхитростным преступником, поскольку не может представить себе, что преследуемый способен использовать столь примитивные приемы. Тогда-то появляется надобность привести качества того и другого в соответствие, ибо нарушено равновесие психологических данных преследуемого и преследователя.
Когда сыскное учреждение имеет дело с тривиальным преступлением (в подобных случаях и сам преступник личность более или менее ординарная), главное орудие его розыска и ареста – установление почерка преступления. Это дает возможность отнести преступника к определенной группе преступников и продолжить его поиски уже в пределах установленной группы. Метод исключения в конце концов и приведет к разыскиваемому лицу, причем, насколько явствует из практики, в девяноста случаях из ста – безошибочно.
Гораздо сложнее, когда криминальный багаж преступника содержит полную октаву методов преступления, а возможно даже – несколько октав. В этом случае не остается другого выхода, как счесть почерком преступника именно этот обширный диапазон, и тогда лишь аналогия способна приоткрыть тайну его психики. Аналогии же этого типа, к сожалению, малочисленны. Таким образом, психико-криминальный тип подобного преступника является феноменом, а на пути его обнаружения и ареста поднимаются такие же препятствия, какие встают перед бактериологом на пути открытия неизвестного микроба. Для преодоления этих препятствий криминалисты используют разнообразные методы. Сам я часто прибегал к методу двойника, то есть изучал людей, которые – по собранным сведениям – схожи с разыскиваемым лицом (но не с его преступлением) особенностями своего характера. Наблюдать за ними, изучать их было довольно легко, так как здесь возможны личные связи. Таким путем я не однажды получал ответы на вопросы первейшей важности – кто таков и что представляет из себя преступник? Когда этот ответ найден, можно считать, что личность разыскиваемого установлена.
Мне приходится повторить кое-что из уже сказанного. Досье Даты Туташхиа, на протяжении многих лет пребывания его в абрагах, содержало целую клавиатуру преступлений и приемов их совершения. Здесь и речи не могло идти о том, чтобы извлечь одно характерное качество, каким отмечены все его преступления. И еще труднее было установить, какое из преступлений совершил Туташхиа, а какое – другие. Следовательно, психические особенности Даты Туташхиа оставались непостижимы, а без этого попасть в наши руки абраг мог лишь благодаря слепому случаю.
Человек, лишенный возможности воспользоваться каким-нибудь средством для осуществления своих целей, похож на калеку, который, скажем, однорук и все свои неудачи объясняет именно этим: не будь я однорук, я бы мог догнать зайца. В таком именно положении пребывал я в течение нескольких лет, пока совершенно неожиданно не выяснилось, что мой подчиненный Мушни Зарандиа воспитывался вместе с Датой Туиашхиа в одной и той же семье, в одних условиях, они жили вместе много лет и, стало быть, имели между собой много общего.
