— Меня это не удивляет, — ответил Бахачек, — ведь люди любят смотреть на мертвецов, хотя и побаиваются их. Человек все же испытывает приятное чувство, когда на ум ему приходит мысль: «Какое счастье, что не я на его месте». Вот почему публичные казни привлекают столько любопытных. После этого у человека обостряется вкус к жизни.
Между тем мастер Прокоп обошел стол, осмотрел лохани и ящик с инструментами. Все было в порядке.
— Труп уже привезли? — спросил Бахачек.
— Пока нет, но я надеюсь, что с минуты на минуту он будет здесь, — ответил Есениус и принялся раскладывать свои инструменты. Ему хотелось, чтобы они были под рукой и в том порядке, в каком будут ему нужны.
Не успел он все приготовить, как раздался стук колес и в воротах появилась тачка, которую сопровождали три человека. Один из них катил тачку, другой помогал ему, а третий шел впереди. На тачке лежал какой-то груз, прикрытый рогожей.
— Слава богу, приехали! — воскликнул Бахачек и обратился к Есениусу: — Куда прикажете положить труп?
— Сюда на стол, — ответил Есениус, указывая на шток, и добавил: — Пока мы его прикроем.
Подручные палача учтиво поклонились господам и выполнили все, как им было велено. Но сам палач, сравнительно еще молодой человек, подошел к Есениусу и спросил приятным, мягким голосом:
— Вы разрешите мне, доктор, присутствовать при анатомировании?
Бахачек перевел его слова на латынь. А когда Есениус не понял, почему пришедший спрашивает особое разрешение, тому ничего не оставалось, как представиться доктору:
— Заплечных дел мастер Ян Мыдларж.
Заплечных дел мастер! Какое красивое название — и что за ним кроется! Палач. Человек, которого все сторонятся, испытывая суеверный страх, будто простая встреча с ним должна означать, что встретивший рано или поздно неизбежно попадет в его руки. Люди избегают палача, боятся к нему прикоснуться. Даже в костеле у него особое место, в самом конце, причем отгороженное от остальных. Когда палач заходит в корчму, он не смеет присесть к столу, за которым уже кто-нибудь сидит, а должен найти свободный стол, да и то где-нибудь в сторонке. А если завернет на какое-нибудь веселье, не имеет права пригласить девушку на танец. Танцевать он может, но только со своей женой, предварительно попросив разрешения у всей компании. И то всего один танец. Общество ему в этом никогда не отказывает. Только в это время уж никто другой не танцует. Палач и его жена танцуют соло…
И только тот, кому нужны тайные или целебные средства — например, мандрагора, которая растет лишь под виселицей, веревка повешенного, кровь казненного (самая дорогая — кровь казненной девушки), часть тела обезглавленного или повешенного преступника, — только тот ищет ночью палача и просит у него помощи. Крадется он к дому палача, как вор, и трусливо озирается, чтобы никто его не увидел.
В то же время палач ведет фельдшерскую практику: вправляет вывихи, извлекает камни из мочевого пузыря, ампутирует больные конечности. Он знает о жизнедеятельности человеческого тела гораздо больше, чем остальные люди, и поэтому смыслит в его лечении.
Просьба палача не удивила доктора Есениуса. Есениус обратился к Бахачеку, чтобы тот подыскал подходящее место, где палач остался бы незамеченным для всех присутствующих. Бахачек указал ему такое место в углу двора.
Палач поблагодарил и при этом посмотрел на Есениуса странным, загадочным взглядом, словно желая навсегда запомнить лицо доктора…
Около семи пришел Залужанский, а после него стали собираться горожане, стремившиеся захватить места на скамьях. Простолюдинов университетский страж пока не пускал. Пусть, мол, займут места приглашенные, тогда будет видно, сколько еще можно впустить.
К восьми часам стали сходиться высокопоставленные гости, рыцари и паны, со своими женами и взрослыми детьми. Все относились к предстоящему событию — такого Прага еще не знала— как к блестящему представлению, которое можно увидеть лишь в самых крупных иностранных столицах. Это и манило и возбуждало. Возбуждало еще больше, чем публичная казнь
Ведь казнь в Праге не была редкостью. Виселица на Шпитальске редко когда пустовала. Но трупосечение — это что-то иное. Видеть загадочное нутро человеческого тела, все его органы, обусловливающие в своем гармоническом взаимодействии жизнь…
И при этом наблюдать за человеком, который не только не брезгает тем, что имеет дело с трупом, но и сам, собственноручно, его рассекает…
Какой же это все-таки риск! Какая смелость! Такого смельчака невольно ценишь, даже если немножко его и побаиваешься. Вполне возможно, что не все тут так просто. А что, если он в сговоре с нечистой силой?..
Все места уже заполнены, ждут только самого высокого гостя — канцлера.
Между тем во двор впустили и часть зевак, которые, столпившись перед входом в коллегию, громко требовали, чтоб им разрешили присутствовать при анатомировании. Их нашло такое множество, что не осталось ни одного свободного места. Хорошо еще, что студенты явились раньше и, хотя им пришлось стоять, заняли более или менее приличные места, позволявшие кое-что увидеть через головы сидящих зрителей. Остальные расположились вдоль стен продолговатого двора, где было сравнительно много свободного места.
Стол, на котором Есениус собирался производить вскрытие, был огражден барьером. Если бы этого не сделали, доктор не смог бы шевельнуться, так плотно его обступили со всех сторон.
Это скопище народу бурлило, как морской прибой.
И вдруг все сразу стихло: прибыл верховный канцлер пан Зденек Лобковиц со своей супругой. Проходя, он снисходительно ответил на подобострастное приветствие ректора Быджовского и почтительный поклон Есениуса. Есениус не очень-то рассчитывал на приход канцлера. Возможно, он думал, что канцлер к нему далеко не благосклонен. Тем не менее он был весьма рад его прибытию.
Канцлер усаживается в приготовленное для него кресло и милостивым кивком головы дает знак, что «представление» можно начинать.
Есениус уже смирился с мыслью, что к событию, которое должно было бы носить чисто научный характер, здесь относятся, как к публичному представлению. Но, понимая тяжелое положение университета, он рад помочь ему всем, чем только может. Лишь бы паны заинтересовались этим учебным заведением. А главное, растрясли бы свои карманы.
Есениус сбрасывает коричневый бархатный камзол с кружевным воротником и по самые локти закатывает рукава рубашки. Мастер Прокоп помогает ему, завязывая сзади шнурки кожаного передника. Теперь все готово. Но такому исключительному событию необходимо прежде всего предпослать вступительное слово в самом возвышенном духе.
По обычаям того времени, доктор должен сослаться на авторитеты древности и разукрасить свое сообщение притчами и историями из греческой и римской мифологии.
И вот Есениус начинает. Он рассказывает древнюю легенду о том, как однажды, в день своего рождения, богиня Юнона устроила великолепное празднество, на которое созвала всех богов и богинь. И, чтобы богам и богиням было весело, попросила своего брата и мужа Юпитера устроить для ее гостей какое-нибудь представление. Юпитер выполнил ее просьбу, и тотчас же перед всеми раскрылся грандиозный театр, а на самом деле это был мир, в котором мы с вами живем. Зрительный зал был наверху, там, где живут боги, а сцена — внизу, на нашей земле. А потом началось и представление: на сцене стали появляться маски и играть трагедии, комедии, сатиры. Когда же Юнона спросила своих гостей, как им нравятся эти лицедейства, все единодушно ответили, что ничего более красивого и приятного они в своей жизни не видели. Обрадованная такою похвалой, Юнона еще раз обошла своих гостей и задала им новый вопрос: кто же из актеров им понравился больше всего? И тут боги в один голос ответили, что нет ничего прекраснее человека. Такой ответ понравился даже самому Юпитеру. Из этого боги заключили, что главный артист в этом спектакле — человек — не кто иной, как сын Юпитера. И хотя он скрывался под маской, но своею мудростью, разумом и другими исключительными особенностями показал себя существом божественным. Ибо, по примеру могущественнейшего из богов, он последовательно приобретал облик различных существ: то он выступал в виде растения, то в виде животного — свирепым львом или хищным волком и диким кабаном, а через минуту уже хитрил лисой, был грязным, как свинья, и трусливым, как заяц; то вдруг становился завистливым, как собака, и глупым, как осел. А после снова и снова являлся перед всеми разумным, справедливым, миролюбивым, чистосердечным и приветливым — одним словом, человеком. И боги решили, что человек не только красив, но и ладно скроен, и способен на большие деяния. Так человек завоевал расположение богов и был принят в их семью…
