– Это свидание должно стать нашим последним, – говорил он вполголоса, стараясь смотреть не на лицо девушки, а на белоснежный лик луны, распластавшийся по поверхности озерца, питаемого ручьем, через который и был переброшен Яшмовый мостик.
– Но почему? Почему? – спрашивала она тонким голоском. – Я ничего не боюсь. Пусть смерть, пусть мученья, я на все готова, только бы еще разок услышать твой голос, ощутить запах твоего дыхания, которое волшебнее аромата роз.
– А я… – отвечал он, не в силах удержать строгий тон разговора, – я готов отдать Самарканд и Бухару за одну твою родинку на левой щеке, если только ты понесешь в руках мое сердце.
– Ах, какие слова! Они как стихи. Ты сам придумал так сказать?
– Нет, не сам, – смутился он. – Это стихи Хафиза. – И он еще больше смутился, вспомнив, что с этим стихотворением связывается анекдот про Тамерлана и великого ширазского поэта.
– Но ведь они точно отражают то, что ты чувствуешь, правда?
– Правда, моя стройная чинара, моя тонкая лань!
– Поцелуй меня…
Он привлек ее к груди и стал целовать в губы, пахнущие андижанской дыней, которую девушка ела перед свиданием. Тело его обмякло и стало наваливаться на хрупкую фигурку, одетую в легчайшее шелковое платье, делавшее ее еще более соблазнительной. Но в последний миг, чувствуя, что вот-вот не выдержит, схватит ее и понесет туда, где тень гуще, он отпрянул:
– Нет, любимая, нет! Это невозможно. Мы не должны!.. Ты никогда не будешь моею, ведь ты…
– Молчи! – Она быстро накрыла его рот влажной ладонью. – Даже не произноси его имени. Его ненавистного имени!
– Но ведь он – мой господин, и я служу ему верой и правдой.
– Никто не заставляет тебя, любимый мой, делаться предателем и отрекаться от своего государя. – Ладонь ее уже лежала у него на плече, а лицо медленно приближалось к его лицу. – Но подумай, мой алмаз сверкающий, ведь государь твой не вечен. И он – не молод. Он может умереть. И он умрет. Возможно, очень скоро. И тогда… Я не знаю как, но знаю точно – мы сможем быть вместе. Ведь ты придумаешь что-нибудь. Разве есть на свете кто-либо умнее тебя?
– Есть, – засмеялся он. – Немало есть людей умнее.
– Ну кто же, кто?
– Хотя бы… Мавлоно Абдужаббар Хорезми. Или мирза Искендер.
– Фу! Мирза Искендер! Этот пузатенький урус! Такой противный! Как ты можешь сравнивать себя с ним?
– Он мой друг. Он – наш друг. Он так же ненавидит его, как ты.
– Как я? А как ты?
– И… и как я. Он такое замыслил!
– Что же? Что же? Скажи! Отравить его?
– Нет. Другое. Он не собирается причинять ему вреда и не умышляет ни на жизнь, ни на здоровье великого эмира.
– У-у-у! – разочарованно промычала девушка.
– Я потом как-нибудь расскажу тебе, ладно? – сказал он, беря ее за руку.
– Потом? Ты сказал: «потом»! Значит, это не последнее наше свидание!
– Но ведь ты сама сказала, что он когда-нибудь умрет, и тогда…
– Тополь ты мой высокий! – Она радостно бросилась ему на шею, так что ноги ее оторвались от земли, а руки крепко обвились за его спиною. Губами она жадно прильнула к его губам в долгом полуобморочном поцелуе. Держа ее на весу, он соступил с мостка и сделал несколько шагов туда, где тень огромной чинары сгущалась и куда не проникал свет луны.
Неподалеку что-то хрустнуло. Влюбленные встрепенулись, отлепились друг от друга, он поставил ее на землю и перевел дух, немного пошатываясь и тревожно вглядываясь в темноту, туда, откуда послышался хруст. Долго они так стояли, взволнованные, наконец он сказал:
– Должно быть, это птица.
– Или лиса, – сказала она. – Супруг недавно запустил сюда лисиц. Сразу после того, как отсюда убрали китайцев.
– Супруг… – сердито пробормотал он.
– Ох, прости меня ради Аллаха! – воскликнула девушка. – Какая же я дура!
– Сама же просишь не называть вслух его имени, а сама…
– Прости! Прости! Прости!
– Никогда не называй его при мне супругом, слышишь! Это разрывает мне сердце.
– Бедный мой тополь! Прости свою глупую чинару!
– Чинара ты моя глупая!.. Смотри-ка, вон там скамейка. Давай сядем.
– Ты ее только что заметил? Ведь на ней мы сидели позавчера.
– Ты перепутала. Мы сидели на другой. Мы же встречались на том берегу ручья. Забыла?
– Забыла. Обними скорее, меня бьет какой-то странный озноб. Поцелуй меня, тополь мой высокий.
– Постой… Прости, но меня это мучает. Я все время хотел спросить тебя, но не решался.
– Спрашивай, я готова ответить тебе на любой вопрос, мне нечего скрывать от тебя, любимый.
– Скажи… Я знаю, что он давно уже немощен и не мог… Но…
– Спрашивай же!
– Он прикасался к тебе? Он трогал тебя как-нибудь?
– Нет! – воскликнула она и рассмеялась от всей души. – Нет, слышишь, нет!
– Правда? – обрадовался он всем сердцем. – Но ведь он уже несколько месяцев как взял тебя в свой гарем. Разве такое возможно?
– Я все время реву, как только меня приводят к нему. Плачу навзрыд, да и все тут. Мне даже притворяться для этого не приходится, слезы сами рекой текут, как только представлю, что это старое вонючее чудовище будет ко мне прикасаться своими гнилыми лапами… Бр-р-р-р!!! От него пахнет мертвецом, сколько ни умасливай его благовониями.
– Но в конце концов он может рассердиться на твои слезы.
– Аллах спасает меня. Надо отдать старику должное, он только умиляется, говорит мне ласковые слова, как будто я его внучка, и, видя, что меня ничем не развлечь, отпускает подобру-поздорову. Все-таки в нем есть еще что-то человеческое. Чем скорее он станет покойником, тем скорее превратится в человека.
– У моей чинары злой язычок.
– Да, злой, потому что я ненавижу его. А ненавижу его еще больше, потому что обожаю тебя. И чем больше обожаю, тем страшнее ненавижу. Я могла бы и убить его.
– Только бы он не послал за тобою сейчас!
– Не пошлет. Сегодня он начал пить вино, а когда он пьет, он не любит, чтобы рядом с ним были его жены и вообще женщины. Он пьянствует только в мужской компании.
– Да, я знаю.
– Ну а если и пошлет, не беда. Меня поищут-поищут, да и плюнут, а он только в очередной раз умилится моим детским шалостям. Ему ужасно нравится иметь в своем гареме жену, которая годится ему во внучки, а то и в правнучки. Ты опять сердишься?.. Поцелуй меня лучше, да крепко-крепко!
Они снова слились в сладостном поцелуе, долгом-предолгом, как путь в Китай.
– Сейчас! – зашептала она, как только губы на миг расстались друг с другом. – Я хочу, чтобы это произошло сейчас. Иначе я умру! У меня нет больше сил сдерживать себя.
– Нет! Нельзя! Нельзя! Если ты теряешь рассудок, я буду на страже. Ведь тебя могут подвергнуть осмотру, и тогда…
– Я не скажу о тебе!
– При чем тут я! Ты с ума сошла! Что мне жизнь, если не станет тебя? Мы не должны рисковать. Нам нужно дождаться, когда Аллах освободит нас от него.
– Когда?! Когда же наступит этот день?!
– Быть может, очень скоро, моя хрупкая чинара. Он всерьез собирается идти завоевывать Китай, а сам очень нездоров.
– Увы, говорят, что когда он отправляется в поход, то словно молодеет на двадцать лет и наполняется свежей силой.
– Все равно. Нам нужно набраться терпения, если мы хотим навеки связать свои судьбы.
– Ах, какая сегодня луна!
Глава 16. Еще одна пара, затерявшаяся в тени деревьев
Полон тайн ночной Баги-Чинаран, будто темные чинары дали клятву на Коране ни скрипом, ни шелестом листвы не выдавать эти тайны. Двое других заговорщиков, встретившись в увитой розами беседке, но сочтя все же это место не вполне надежным, углубились в чащу сада, выбрав самую узкую тропинку.
– О, эти плечи! Я мечтал о них с тех пор, как впервые увидел, а когда прикоснулся к ним впервые, навеки стал их пленником! – сказал заговорщик, прижимая к себе за плечи свою подругу.
– Однако как от вас пахнет вином, мой дорогой! Неужто вы не могли не пить, готовясь к свиданию со мною? – отвечала заговорщица с укоризной, но не зло, а так – журя.
– Не мог! Аллах свидетель – не мог! Какая-то у вас есть на этот счет поговорка… Забыл. Ну, неважно. Короче, как я мог не пить вина, если Тамерлан сегодня решил наконец оросить свою пустыню, ха-ха! По-нашему это называется sich entkorken[56].
– Зихинкоркин, какое смешное слово! Скажите мне еще раз, как будет по-вашему «я люблю тебя», я уже забыла.
– Ich liebe dich.
– Ихлибидих… Ихлибидих… Смешно!
– Und du? Du liebst mich?
– Это что значит?
– Ты любишь меня?
– Вы спрашиваете?
– Говори мне «ты»! Ведь в прошлый раз мы уже перешли на «ты».
– Да уж, перешли. Даже очень перешли. Дальше некуда.
– Так любишь ли ты меня? Liebst du mich auch?
– Либсдумихь-либсдумихь!.. Как можно любить такую винную бочку!
– Зато какую твердую, ты только потрогай!
– Грубиян! Какой же грубиян! Аллах всемогущий, и откуда такой свалился на мою голову!
– Пойдем туда, там отличное место.
– Там-то как раз нас и застукают. Нет, я знаю, куда лучше всего. Как же я раньше-то не подумала! Пойдем, здесь близко.
