– Развяжи рабов, Рорик! Посади их на весла!
– Нет!
– Развяжи!
– Я сказал – нет!
– А я сказал – они будут грести! – кричал в ответ Гулли Медвежья Лапа, с усилием перекрикивая ревущее море.
Раза два скайд уже почти опрокинулся, несмотря на особый киль из тяжелого дерева с железными вставками. Именно такие хитрые кили помогают деревянным коням свеонов держать равновесие при любой волне, теперь знал Любеня. Но «Волк» все равно прикладывался на бок, четверых воинов-гребцов стряхнуло в пучину, как яблоки с ветки дерева. Гигантский Гунстам словно бы насмехался над гибнущим кораблем и над мастерами-корабелами из северных фиордов, два года назад уверявших Рорика, что их новый скайд непотопляем, как поплавок.
Он, Гунстам, насмехался над всем миром сразу, играя водой, как молотобоец мускулами, затягивая в свою воронку даже матерых самцов кашалотов. Любене казалось, этот издевательский смех отчетливо слышится ему сквозь рев взбесившейся воды:
– Ага, попались, попались, попались… Сюда-а-а-а-а!
Почему они попали в водоворот? Даже он, несведущий в мореходстве раб, и то знал, что в это время суток буйный Гунстам спокойно спит на дне. Почему же сегодня водоворот начал накручивать свои круги раньше обычного?
Впрочем, теперь было не до вопросов. Все видели – смерть уже стоит за спиной. Стоит оглянуться – и можно отчетливо увидеть ее бескровную улыбку…
Плохая смерть – не в набеге, не в бою – в обычном торговом путешествии вдоль родных фиордов. Еще неизвестно, отдаст ли своенравный Эгир великому Одину, Богу Богов, таких незадачливых воинов или, что вероятнее, оставит их на дне моря, заставит пасти свои рыбные стада или кормить осклизлых, бородавчатых каракатиц?
Страшная смерть, если так! Если воинам предстоит до скончания веков смотреть в холодные глаза каракатиц, зачем они вообще топтали дороги Мидгарда в погоне за ускользающей славой? Отчаяние все больше охватывало гребцов «Волка», мокрых не от воды, а от собственного пота…
– Освободи рабов, Рорик! Посади их на весла! – продолжал надрываться Гули.
– Нет!
Гулли, коренастый, сильный, как горный тролль, шерстяной телом, почти как медведь, был самый опытным и уважаемым на скайде после ярла Рорика. Ему и выпало говорить с конунгом от лица всех дружинников.
– Освободи рабов! Три человека – три весла! Пусть гребут вместе со всеми и спасутся, если суждено спастись!
– Нет! Грязный раб никогда не сядет за благородную работу на моем скайде!
– Клянусь обоими волками Одина – они сядут! Если так решила дружина – сядут и начнут грести так, что дерево задымится под их ладонями!
Рорик видел, дружина поддерживает Медвежью Лапу, а не его. Страх, злость и отчаяние видел он в глазах воинов, которые не знали страха в бою. Глупую, ненужную гибель видел он за плечами. Если шестнадцати гребцам как-то удавалось сдерживать натиск Гунстама, уступая всего по несколько локтей за виток, то с двенадцатью оставшимися скайд начал куда быстрее сдвигаться к краю воронки. А три человека – три лишних весла, Гулли прав… Зачем он послушал рачительного брата Альва, почему не взял на скайд вторую смену гребцов?
– Негоже лишним воинам бездельничать в гарде Хильдсъяве, когда сельдь уже начинает идти косяками к берегу! – убедил его брат. – Заготавливать и солить сельдь – это работа для сильных мужчин. А налиться пивом по самые брови они еще и зимой успеют, когда делать станет совсем нечего. Лучше возьми с собой больше кузнечных поделок…
«Да, младший брат, похоже, слишком давно уже не ходил в море, отговариваясь хозяйственными заботами. Начал забывать, что оно так же непредсказуемо и опасно, как оголодавший медведь, ворочающийся по весне в берлоге!» – со злостью подумал Рорик, вспоминая рассудительность брата.
Наконец, он решился. Согласно махнул рукой, чтобы рабам перерубили веревки. И они гребли! Так гребли, что кости трещали, как сучья под напором бури. Так, что на ладонях закипали кровавые пузыри, что смоленое дерево весел дымилось под их руками.
Гунстам угомонился так же внезапно и непредсказуемо, как и начался. Вот только что все море крутилось в сердитой пляске, и сразу, почти без перехода, вода плеснулась из воронки наверх, вспенилась, выровнялась и рассыпалась на обычные волны, беззлобно гоняющиеся друг за другом, как молодые жеребята на травянистом лугу.
«Волк» выстоял! Не дал Гунстаму подтащить себя к самому центру водоворота, откуда никто никогда не возвращался!
А они, рабы, получили свободу. Потому что, по закону фиордов раб, гребущий на боевом корабле вместе с воинами, не может после этого оставаться рабом. Для детей Одина нет священней обязанности, чем ворочать веслом, и кто достоин этого – достоин всего остального.
* * *
Три раба, ставшие свободными…
Немолодой сакс Варвик умер на следующий день. После непривычной работы тяжелым веслом он так и не смог разогнуться, ходил, держась за живот, синел лицом и с жадностью хватал воздух, словно никак не мог вдохнуть полной грудью.
Надорвался кожемяка. На следующее утро он умер. Дружинники Рорика проводили его на огонь, как провожают воинов.
Широкоплечий франк Бове решил остаться в Хильдсъяве. В городе для умелого кузнеца много работы. Сами свеоны не слишком любили жить в городах, предпочитали простор и спокойствие своих фиордов, поэтому тут селилось много пришлых. И многие из них уже богаты и уважаемы, знали они. В городе никто не будет выглядеть белой вороной, слишком много разноплеменного народа вокруг.
– Приятно будет работать на себя, а не на хозяина! – сказал франк Любене. – Хочешь, оставайся со мной, будем работать на пару, как в кузне фиорда. В набегах у свеонов нет никаких законов, кроме правды меча и щита, но у своих берегов они соблюдают законы и обычаи. Под их защитой – можно жить. Соглашайся, друг, прокормимся как-нибудь!
Любеня отказался почти с сожалением. Франк был хорошим товарищем. Рабская жизнь не озлобила его, как многих, от него не нужно было ждать мелких подлостей и пакостного наушничества ради лишнего куска мяса или просто благосклонного кивка хозяина.
Конечно, франка, как умелого ремесленника, берегли, сытно кормили и не часто наказывали, но и среди таких, привилегированных, тоже попадалось много озлобленных. Рабу, который не может тявкать на господина, одно счастье – покусать другого раба, радуясь, что нашелся хоть кто-то ниже его, усвоил Любеня еще маленьким.
Или действительно остаться с франком? – колебался Любеня. В сущности, ему было некуда идти. Его родина, его род далеко, за морями, туда не добраться, только воины фиордов ходят туда в набеги. «Да и есть ли они вообще, его родичи?» – думал он иногда. Столько прошло зим и лет, что он уже смутно помнил свою детскую, счастливую жизнь. Казалось, видел когда-то хороший сон, а проснулся и вот реальность – горький рабский кусок и пинки надзирателей.
Остаться с франком? Но тогда он не станет воином, никогда не попадет в Гардарику…
Любеня еще подумал и попросился в дружину к ярлу Рорику.
В ответ на его просьбу тот усмехнулся:
– Взять тебя в дружину? Не знаю, не знаю… Остальным рабам не просто будет привыкнуть к мысли, что ты теперь господин над ними. Наверное, начнешь заводить себе любимчиков?
– Возьми, Рорик!
– Ну, если ты этого хочешь…
– Хочу, конунг! Очень хочу!
– Хорошо. Главное, что этого хотят боги, усадив тебя на рум «Волка». Кто я такой, чтобы спорить с божественными девами-норнами, прядущими каждому его судьбу? Быть по сему! Я возьму тебя в дружину! – согласился, наконец, конунг. – Ты получишь оружие и доспехи, за которые расплатишься потом из своей доли добычи. А пока – будешь учиться сражаться вместе с дренгами. Тем более – грести ты уже умеешь, Гунстам хороший учитель, – Рорик снова усмехнулся в пшеничную бороду, ради визита в город франтовато заплетенную в две косички с красными ленточками. – Тебе, наверное, не просто будет привыкнуть, что ты больше не раб, а воин. Не знаю, я никогда не был рабом, мне трудно судить…
Ратники радостно заржали шутке конунга. Они все еще переживали чудесное спасение от плохой смерти. Коренастый Гулли так хлопнул Любеню по плечу свой лапой, что тот присел. Снова смех.
Рорик хохотал вместе со всеми. Нет, он не держал зла на Гулли. В сущности, это оказалось хорошей идеей – посадить на весла рабов. Просто ярл решил запомнить, что при случае Медвежья Лапа может быть непокорным. А с другой стороны – покорные никогда не умеют хорошо сражаться, для непокорства нужно куда больше храбрости…
Значит, на первое же опасное дело нужно будет послать Гулли, чтоб храбрость его не ржавела! – сказал сам себе ярл. Это нетрудно запомнить. Наука конунгов – не забывать ничего, даже если делаешь вид, что не помнишь, так еще отец говорил…
