Ознакомительная версия.
– А это что? А это как? – спрашивали любопытные турки, стоя по обочинам дороги.
– Казна! – гаркнул на них рослый фельдфебель из писарей, и турки, теряя свои туфли и фески, давя друг друга, кинулись бежать подальше: им не сразу удалось объяснить, что казна – это одно, а казнь – это другое.
Старый гренадер Хренов, входивший в Баязет за свою службу уже второй раз, тут же вспомнил историю:
– Это вот, братцы, когда Николай Павлыч, император покойный, в Тифлис приезжал, так тоже народ ослышался. Ввечеру на Мадатовской площади собрался народишко царя поглазеть. И поднаперло людей, что икры лягушачьей! С утра ждали – иные-то с самоварами пришли, места поближе занимали. И вот, братцы мои, подкатил государь Николай Павлыч, не будь он ко сну помянут. Подкатил, значит, как положено. Вылез из коляски да как заорет: «Розен!..» Что тут сделалось! Страх один!.. Все как кинутся бежать – кто куда. Детишек помяли, баб затискали. Все из-за того, что при нем генерал был, Розеном звали. Из немцев он. Ну, а народишко-то перепутал: показалось ему, будто государь розог потребовал. Сейчас всех сечь будет от мала до велика. Покойник-то сечь любил!.. [4]
И колонна солдат вошла в ворота Баязета с оглушительным хохотом, будто шла она на великий праздник, и этот дерзкий смех русского человека разбудил мрачные переходы крепости. В задних рядах даже не знали, чему смеются в первых рядах, но подхватывали смех охотно и дружно, как песню…
Напрасно офицеры пытались отговорить Хвощинского: в первый же день занятия Баязета он велел денщику собрать белье и отправился в туземную баню. Голый среди голых, щедро расплатившись с теллаками, мывшими его, он сразу дал понять жителям Баязета, что его пребывание здесь не случайно. А ночью ездил по трущобам города, как визитер-рунд, и проверял караулы; впереди него шел только один казак с фонарем, и более не было никакой охраны.
– Так и надобно покорять турок, – говорил полковник своим офицерам. – Покажи ему, что ты его боишься, – и ты пропал…
Началась славная деятельность командира баязетского гарнизона. Скинув мундир, Никита Семенович приказывал, диктовал, вынашивал планы диспозиций. Под открытым небом, во дворе крепости, он велел поставить несколько столов и оттоманку. Переходя от одного стола к другому, перелистывая бумаги и поучая офицеров, он быстро уставал и тогда ложился навзничь, подогнув больные ноги. Если он приказывал что-либо, то непременно стоя, просто разговаривал или выспрашивал – опять лежа. Первые двое суток он почти не спал и не обедал: возьмет кусок хлеба, сжует его; о посуде не заботился, где-нибудь увидит стакан – и пьет из него.
– Ну и старик! – удивлялся Некрасов. – Я бы так не смог…
Если бы Хвощинский был придворным, из него получился бы ловкий интриган; он как никто умел ощутить момент, когда следует пожать руку ротного писаря, обалдевшего от такого почета, и когда надо отвернуться от офицера, запоздавшего на развод. Полковник хорошо понимал также, кому можно дать две-три награды, а кому достаточно и одной. По утрам полковник любил, чтобы офицеры приходили к нему поздороваться; он также любил, чтобы его спросили о больной ноге, но это были мелочи простительного тщеславия, которое не могло вредить никому…
В подвалах Баязета, глубоко под землей, вездесущий барон Клюгенау отыскал старинную русскую мортиру и два человеческих скелета в обрывках мундиров начала века. Расклепав на костях цепи, он велел вытащить прах безымянных узников наружу; на запястьях одного скелета были видны застарелые фонтанели (видать, вояка был бывалый). Из подвала извлекли также гусарскую ташку с полусгнившим вензелем и обгрызенный крысами том «Отечественных записок» за 1818 год.
– Похороните их вон там, на холме! – приказал Штоквиц, и останки русских воинов были закопаны на вершине высокого холма под громадным явором, в дупле которого свободно разместилась канцелярия эриванской милиции; это были первые могилы в Баязете, но не последние, и вскоре холм стали называть «Холмом Чести»…
Понемногу люди пригляделись к Баязету внимательнее. Лица город не имел, – во всяком случае, так казалось многим поначалу. Но оно было.
Близость границы, загороженной редкими кордонами, мстительные кровавые нравы, подогретые проповедями имамов о том, что война с гяурами нужна аллаху, междоусобная резня, при которой вспарываются животы грудным младенцам, и, наконец, поставленный ребром динар контрабандиста – все это отпечатлелось на облике города. Даже дома в нем лепились по крутым карнизам, ибо главной заботой баязетца было сделать свой дом неприступным, чтобы отсидеться с семейством в осаде.
А между кривых и грязных улиц кисли вонючие канавы, заваленные червивой падалью, узкие окошки гаремов были выведены на задние дворы, где чахли жалкие деревца, и оттуда по вечерам доносились завывания зурны и монотонные песни тоскующих затворниц.
В Баязете еще ходили старинные русские четвертаки и полтины, турецкие же деньги наполовину были фальшивыми – вещественные доказательства былых войн России с Турцией и полной финансовой разрухи в Блистательной Порте. Медная монета у турок была перечеканена тоже из русских пятаков и копеек: профиль Екатерины II отчетливо проглядывал из-под вензеля султана Абдул-Меджида. Однако солдаты быстро научились считать на куруши (пиастры) и туманы, хотя объяснить падение курса русского рубля они все же не могли.
– Вишь ты, народец какой бедный, – рассуждали в гарнизоне. – За мой-то рубль даже сполна заплатить не может. Двадцать пиастров и отвалил всего. Да и откуда им взять-то, голодранцам! Земли не пашут, одною войной и живут, нехристи…
Сажень дров в Баязете стоила двадцать—тридцать рублей. Женщина стоила гораздо дешевле. И совсем за бесценок шла на рынке жизни и смерти кровь человеческая!..
Уже на второй день по вступлении в крепость полковник Хвощинский велел устроить прием для знатных жителей города. Баязетский паша успел все-таки вывезти свой гарем, но бежал столь поспешно, что оставил в городе несколько красивых мальчиков, без которых не может обходиться богатый турок. Не успели бежать, помимо купцов и духовенства, даже некоторые султанские чиновники: мудир – начальник полиции, каймакам – глава уезда и мюльтезим – сборщик налогов.
Время обеда Никита Семенович назначил на шесть часов вечера. Но, когда офицеры явились в парадный шатер, разбитый перед валом крепости, Клюгенау жестоко высмеял их точность:
– Господа, вы разве настолько голодны? Приезжать к столу в назначенный час – верх бестактности по восточным обычаям. Идите обратно по казармам и возвращайтесь хотя бы через час. Чем важнее гость, тем дольше он должен заставить хозяев поджидать себя…
Чтобы не ударить лицом в грязь, офицеры опоздали на целых полтора часа и опять были первыми. Но вскоре показались и гости, окруженные толпою слуг, которые несли за ними мягкие сиденья, тазы, опахала и неизбежные кальяны. Когда гости прошли в шатер, только тогда – не раньше! – перед ними появился Хвощинский.
В краткой речи он сказал о благородстве целей, которые преследует Россия в этой войне за освобождение болгар, обещал жителям Баязета спокойствие и защиту и закончил речь длинной цитатой из Корана.
– Мы уважаем вашу веру, – сказал он, – но нам непонятно, как вы, мусульмане, свято чтящие Коран, сами же и нарушаете одну из его заповедей. Война противу неверных, как вы нас называете, Кораном запрещена, ибо вы, мусульмане, будучи слабее и малочисленнее христиан, подвергнете тем самым себя и свою веру опасности быть истребленными до конца…
В продолжение своей речи Хвощинский сидел перед турками на стуле, а они слушали его стоя. Мало того: на почетное место, как раз напротив старшего эфенди, он посадил прапорщика Латышева (как смеялись потом, за его отменную скромность). Однако в ответной речи мюльтезим Баязета, неряшливый старик с уродливым шрамом на черепе, сказал примерно следующее:
– Мы, слава аллаху, не напрасно прожили свою жизнь, ибо под старость имеем счастье созерцать тот божественный свет, который исходит от лица прекрасного Хвощин-паши, а это самое большое удовольствие из всех удовольствий, какие могут быть известны правоверному. И – да велик аллах! – на моих глазах сбывается пророчество Магомета: османы будут побеждены христианами, а вскоре затем последует конец вселенной!..
Гостей оделили богатыми подарками (особенно радовали турок русские меха), после чего пригласили к столу. Усаживаясь рядом с кадием, Некрасов спросил его:
– Скажите, почему вы не защищали Баязет?
Хитрый судья ответил не сразу:
– Карс знаменит у нас крепостью своих стен, Эрзерум – храбростью жителей, а Баязет славен хорошенькими женщинами. Какой же вы хотели от нашего города защиты?..
Сначала подали чай в маленьких чашечках. Потом денщики-мусульмане, одетые в новые мундиры, внесли на подносе громадную гору белоснежного риса, напоминающую по форме очертания Арарата, в вершину которого был воткнут русский флажок, и это, видно, опечалило турок.
Ознакомительная версия.
