Ознакомительная версия.
Она думала, что это, вернее всего, последняя осень ее жизни, и благодарила Бога за то, что пора эта столь прекрасна.
Это была не только очень красивая, но и очень страшная осень. Все словно затаились, затихли, уступая голоду. Почему-то этой осенью он стал особенно жесток. Многие умирали. Теперь изъятие ценностей становилось по-настоящему трагичным. Чекисты забирали те остатки золота, на которые можно было купить продуктов на черном рынке, ведь по скудным карточкам, которые к тому же получали только работающие, было не так просто выжить.
Если в прошлом году Элеонора чувствовала себя просто голодной, то теперь поняла, что от голода больна. У нее кружилась голова, кровоточили десны, стала подводить память.
Она крепилась, старалась держать себя в руках, зная, что голод в крайней стадии может победить человека, подмять его личность, и толкнуть на дикие и отвратительные поступки. Нормы выдачи хлеба сокращались, и Элеонора взяла за правило не съедать весь паек, обязательно откладывать хоть корку хлеба, хоть чайную ложку крупы на самый черный день.
Ей стало по-настоящему страшно, когда она узнала о выходке нескольких сестер. Мучимые голодом, они забрались в рентгеновский кабинет и съели почти весь барий, смесь белого цвета, по виду похожую на сметану, что применяется для исследования желудка. Слава богу, обошлось без последствий для здоровья, но это был поучительный пример, насколько голод может лишить человека разума и самоконтроля.
Откуда-то в город стали просачиваться слухи, что Юденич снова готовит поход на Петроград. Говорили совершенно невероятные вещи, якобы американцы и Красный Крест закупили уже огромное количество продовольствия и накормят жителей Петрограда сразу после его освобождения.
Ксения Михайловна ручалась за достоверность этих сведений, шепотом рассказывая племяннице, будто сказку, о запасах муки, бобов и сала.
Впрочем, для Архангельских победа Юденича в первую очередь значила воссоединение с дочерью. Петр Иванович воспрянул духом и постоянно рассказывал Элеоноре, что скоро увидит внучек.
С недавних пор крамольные разговоры можно было вести без опаски. Всех коммунистов перевели на казарменное положение, Костров дома не появлялся.
Элеонора не верила слухам, считая их порождением отчаяния. Может быть, Красный Крест действительно закупил продукты и каким-то образом передаст их голодающим детям… Неплохо было бы еще получить лекарства в больницы, запасы совершенно иссякли, а пополнения все нет.
Она работала как сумасшедшая, несколько операционных сестер заболели, так ослабли, что не могли ходить на службу, пришлось взять на себя их обязанности. Уставала так, что не могла думать ни о чем, кроме работы. И это к лучшему, иначе можно сойти с ума от туманных обещаний и ложных надежд.
Однако как-то раз в начале октября, выйдя из госпиталя, она вдруг заметила, что город изменился. Как-то притаился, ощетинился, словно зверь перед атакой.
Она вдруг увидела горы мешков с песком, заколоченные фанерой окна магазинов…
Мимо промаршировал отряд рабочих. Они были в штатском, но с оружием.
Проехала машина, грузовик. В кузове набились солдаты, увидев Элеонору, они стали ей махать своими странными остроконечными шапками и кричать: айда с нами!
Пришлось свернуть в ближайший переулок.
На лестнице она столкнулась с соседкой. Та, в мужском полупальто, пуховом платке и грубых рукавицах, вдруг взяла ее за локоть и предложила пойти вместе строить укрепления. Якобы за день работы дают целый фунт хлеба, а иначе все равно мобилизуют.
Элеонора покачала головой. Фунт хлеба — это очень заманчиво, но она не может рисковать руками. Малейшая царапина или мозоль выведет ее из строя, и операционный блок останется без сестер.
Ее отпустили из госпиталя всего на сутки, помыться и поспать. Этим она и занялась, в смутном раздражении от того, что в городе происходят какие-то очень важные события, а она об этом ничего не знает.
Только утром узнала от соседей, что белые взяли Ямбург и движутся к Петрограду.
«Ну, теперь-то уж город будет взят, — подумалось ей, — элементарная логика. Если военачальник планирует наступление сразу после неудачи, значит, он учел все ошибки и отменно подготовился».
Несмотря на то что свободное время у нее было до вечера, Элеонора решила бежать в госпиталь. Там наверняка разворачивают дополнительные мощности, и без нее просто не обойтись.
Да, долг зовет, но Элеонора почему-то медлила. Она пила желудевый кофе, потом, когда дневная норма вышла, цедила кипяток.
Она просто сестра милосердия, но служит большевикам… Помогает врагам, когда настоящие герои нуждаются в ее помощи.
Не предательство ли это? Не служит ли постулат, что сестра милосердия обязана помогать всем без исключения, невзирая на политические убеждения, национальность и прочее, всего лишь красивой отговоркой?
Может быть, нужно уйти из госпиталя? Какое там «может быть»! Это необходимо, она ведь лечит врагов, у раненых белогвардейцев нет никаких шансов попасть в госпиталь, звери-красные расстреливают их на месте.
А она работает на них, да еще и гордится, когда ее хвалят. Вспомнилась история со спасением ноги Катерины, и Элеоноре стало мучительно стыдно. Она просто хотела помочь молодой девушке, было невыносимо думать, что такое красивое тело будет навсегда искалечено. Со стороны это наверняка смотрелось так, будто она хочет подлизаться к властям, войти к ним в доверие и выслужить себе какие-нибудь блага.
Позор, позор и предательство.
Но что мне было делать, Господи? Лучше всего — погибнуть, ибо сейчас, среди голода и разрухи, во время бесчинств красных негодяев, когда людей берут в заложники и расстреливают безо всякой вины, сама жизнь уже предательство.
В их густонаселенной квартире никогда не затихала жизнь, и погруженная в свои размышления Элеонора не обратила внимания на шаги в коридоре.
Вдруг к ней постучали.
Она открыла дверь, и ноги подкосились. Возможно ли? На пороге, совсем как тогда, весной, стоял Алексей.
— Входи, — сказала она, взяв себя в руки.
И поняла, что все совсем иначе. Сейчас не весна, а осень, и она так изменилась, что Алексей тоже кажется ей совсем другим. Чужим, посторонним.
Просто красивый молодой человек с пустым лицом.
— Что-то случилось, Алексей? — спросила она холодно. — Требуется моя помощь?
— Нет-нет, что ты! — он потянулся к ней, Элеонора отступила. — Ты стала такая красивая! Тебе даже голод к лицу.
— Спасибо. Прости за прямоту, но лучше, если ты сразу скажешь, что тебе нужно.
— Ты.
— Прости?
— Мне нужна ты. Я так часто думал о тебе, Эля!
Алексей снова попытался обнять ее, но Элеонора твердо отвела его руки.
— Все кончено, Алексей.
— Эля, послушай… Хотя бы ради нашего прошлого, ты ведь так любила меня! Это же не могло пройти бесследно.
— Предательство — лучшее лекарство от любви, Алексей.
— Прости, прости! Я был растерян тогда…
— Это уже не важно.
— Но я действительно хочу быть с тобой!
— А как же товарищ Катерина? — не удержалась Элеонора.
— О, это было так… — Алексей поморщился. — Не стоит говорить об этой девке.
Невольно вспомнилось мужество Катерины, когда ей угрожала ампутация. Да, она враг, в борьбе за свободу человека вообще и женщины в частности позволяет себе лишнее, но она не девка и не заслуживает пренебрежительной ухмылки Ланского.
— Я служу в Смольном переводчиком, — вдруг сказал Алексей, — и узнаю новости из первых рук.
— Поздравляю.
Он оглянулся, зачем-то выглянул в коридор и сказал тихо, почти ей на ухо:
— Скоро здесь будут наши. Все вернется на круги своя… Пять-десять дней, не больше.
— Не представляю, почему ты решил именно со мной поделиться этими известиями. Мы расстались, и я не хочу возобновлять наше знакомство.
— Эля, Эля! Опомнись, дорогая! Я все время думаю о тебе, ты лучшее, что было в моей жизни.
— Вот как? — она взялась за ручку двери. — Понимаешь, жизнь — это не базар, где можно попробовать все и выбрать лучшее. Пожалуйста, избавь меня от необходимости слушать твои пошлости. Я не верю тебе и не люблю тебя, а обсуждать то, что давно закончилось, не вижу смысла. Уходи.
Она открыла дверь и равнодушно смотрела, как Алексей уходит.
Его визит оставил тягостное впечатление, лучше бы он не приходил.
Неужели она любила его так, что пожертвовала женской честью ради этой любви? Неужели все взлеты и падения, радости и отчаяния ее души были из-за этого ничтожного человечка?
Он будто красивая игрушка, забытая под дождем. Из-под слоя краски проступает обычная деревяшка, и чары рассеиваются.
Возможно, он действительно тосковал по ней. Но почему тогда пришел именно сейчас, когда советская власть висит на волоске? Надеется, что Элеонора поможет ему устроиться в новом обществе благодаря своим связям среди аристократов?
Ознакомительная версия.
