Нина Дашевская - Скрипка неизвестного мастера

— Ах, вот оно что! — сверкнула глазами бабуля, и теперь все трое были готовы провалиться под землю. Да и Михаил Соломонович, похоже, с ними за компанию. Суровая Агнесса выдержала паузу, смерила каждого взглядом и вдруг изрекла:

— Ну и молодцы. Скажешь, нет? Тебя к детям на пушечный выстрел нельзя подпускать!

«Илюша» хлопнул дверью и ушёл, обиженный.

— Ужасный характер, весь в меня, — даже с некоторой гордостью заявила Агнесса. — Но ужасно талантливый мальчик, ужасно! — И добавила в его сторону: — Не стой под дверями, Илья. Иди к нам, никто тебя не съест!

Чай вскипел. Агнесса, уже не казавшаяся такой ведьмой, заварила удивительно ароматный чай. Шуруп, как ни странно, действительно зашёл и сел в угол, отвернувшись к окну. На подоконнике валялись изгрызанные карандаши. Он тут же схватил из них и, как ни в чём ни бывало, продолжил художественную роспись обоев. Значит, формулы на стенах — его работа!

— Давайте ближе к делу. Рассказывайте, что у вас за отряд!

— Нас, в первую очередь, интересует блокадный Петербург, — взял себя в руки Тигр.

— Ленинград, — поправила его Агнесса. — Это, други мои, не совсем по адресу. Меня, слава богу, довольно быстро эвакуировали. Чудом. Мне семь лет было. А вот что дальше…

— Видите ли, — мягко перебил её Михаил Соломонович, — нас как раз интересует Ленинград. Даже довоенный. Тигран немного нафантазировал — на самом деле мы никакой не отряд.

— Не отряд? А что тогда? — удивилась Агнесса.

Неожиданно Шуруп повернулся и протянул Кешке салфетку.

— Попробуй, реши, — вдруг предложил он. На салфетке было накарябано какое-то уравнение. Кешка растеряно рассматривал её; а Михаил Соломонович продолжал:

— Мы ищём человека. Вернее, двух. Мальчишек, примерно Ваших ровесников. До войны они жили на Морской. Вы не знали никого с Морской?

— Морская — улица немаленькая, — ответила Агнесса и наморщила лоб.

— Я сейчас фотографию покажу. Вдруг?… Братья-близнецы, Кеша и Яша, — и Михаил Соломонович открыл сумку.

— Не надо фотографий, — вдруг остановила его Агнесса.

Она достала папиросу и не спеша затянулась.

Все молчали. Только Шуруп грыз свой карандаш. Агнесса выпустила клуб дыма (как дракон!) и показала папиросой на Кешку.

— Ну и повезло же Вам, что ко мне пришли. Вот она, фотография, сидит. Кешкин или Яшкин?

— Кешкин, — ответил Кешка, абсолютно не соображая, что происходит.

Она убрала ему чёлку лба и стала рассматривать, как какой-то неодушевлённый предмет.

— Надо же, — сказала она, наконец. — Через столько лет — как живой. Одноклассники мои, Кеха и Яха. В первый класс пошли вместе. Значит, выжили… Хорошие пацаны.

— Невероятно, — прошептал поражённый Михаил Соломонович. — Просто удивительно!

И он в очередной раз рассказал всю историю: про своего отца, появившегося в Ташкенте ниоткуда, и про то, как один брат потерял другого брата, про то, как он сам случайно познакомился с Кешкой, и что он, Кешка — и другие люди тоже — утверждает, что он, Михаил Соломонович, чрезвычайно похож на Иннокентия Михайловича…

— С ума можно сойти, — развела руками Агнесса. — Мексиканский сериал.

— Расскажите про них, — попросил Михаил Соломонович. — Что вспомните.

— Почти ничего и не помню, — сказала Агнесса. — Хотя они заметные мальчишки были. Во-первых, близнецы. Во-вторых — самые маленькие в классе, по-моему, шестилетки. Пели хорошо. Прямо на уроках мычали без конца — им за это влетало! Бегали к моей подружке Таське. У неё папа был — скрипичный мастер… Яшка всем говорил, что на скрипке будет играть, а Кешка — на трубе.

— Точно на трубе? — удивился Кешка-внук. — Он, вообще-то, на скрипке играл!

— Точно, — уверенно кивнула Агнесса. — Мы их так и различали: Кешка всё время трубил: пурум-пум-пум! А Яшка — нет, скрипка лучше! У него даже вместо пуговицы на пальто такая штучка была от скрипки, не помню, как называется. Таськин отец подарил.

— Колок, — сказал Михаил Соломоныч каким-то чужим голосом.

— Да, точно — колок!

— А, это чтобы настраивать, — поддакнул Кешка. — У него как раз дырочка для струны, можно пришить, как пуговицу. Да, Михаил Соломоныч?

— Яковлевич, — вдруг ответил он и снял очки. — Выходит, правильно — Яковлевич. Надо же, фамилия настоящая оказалась, удивительно… Отец так всю жизнь и носил его вместо пуговицы на домашней куртке, этот колок. Мама говорила — пришей нормальную пуговицу, что это за ребячество! А он отвечал: ребячество я пропустил. От него только один колок и остался…

Что-то ещё говорила Агнесса, что-то Михаил Соломонович, но Кешка уже не слушал. Он думал почему-то совсем не о том, что всё сошлось, и неизвестный Соломон оказался пропавшим Яшкой. Честно говоря, он давно уже в этом не сомневался. Он думал о математике, точнее — о теории вероятности. Как же так? Ведь вероятность того, что эта тётка была знакома с братьями — почти нулевая! Так же, как и то, что они с Михаилом Соломоновичем — кто он ему? двоюродный дядя? — вообще встретились. Мало того — встретились, так ещё и узнали, раскрутили всю эту историю! И что Тигру попалась на глаза именно эта газета с Агнессой… Нет, какая уж тут вероятность — одна миллионная? Миллиардная? А с другой стороны, есть эта самая тигрова теория шести рукопожатий. Если взять всех Кешкиных знакомых, а потом всех их знакомых, то от него, Кешки, можно протянуть ниточку к Альберту, скажем, Эйнштейну всего за шесть ходов? Стоп. А ведь это работает! Дедушка — физик; наверняка учился или был знаком с кем-то из великих физиков, а те — встречались с Эйнштейном, почему нет? Вот тебе и математика!

Неожиданно Шуруп подошёл и тронул его за плечо.

— Решил?

— Чего — решил? — не понял Кешка и вспомнил про задачу на салфетке. — А, это… Двадцать восемь получается. Правильно?

Шуруп внимательно посмотрел на него и вдруг сказал:

— Значит, так. Захочешь математикой заниматься, всерьёз — приходи. Адрес знаешь.

— Э, нет! — запротестовал Михаил Соломонович, — это мой ученик! Не отдам!

— Чему это Вы его учите? — удивился Шуруп.

— На скрипке играть!

— Какая, к чёрту, скрипка! Эту задачу у меня третьекурсники не все решают!

Потом, уже на улице, Тигр с Таней то и дело подкалывали Кешку, какой он гений. И как теперь Шуруп будет подстерегать его в тёмных подворотнях, хватать за воротник и тащить заниматься математикой. А Кешка будет отбиваться руками и ногами…

А он вдруг подумал, что не будет отбиваться. Шуруп, конечно, законченный псих. Но ведь что у него на обоях написано! Действительно, фанат. Кешка таких никогда ещё не видел. А что, может, правда сходить к нему пару раз?

…Михаил Соломонович как будто и не слышал ребят. Он думал о городе, который так мало знал. И представлял почему-то не знаменитую Адмиралтейскую иглу, или Медного Всадника, или Дворцовую площадь… Нет, у него перед глазами была табличка: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». А вокруг был город. Чёрно-белый, как на старых фотографиях. Не Петербург, а Ленинград.

Михаилу Соломоновичу показалось, что он прямо сейчас идёт по этому чёрно-белому городу. Кругом — снег. Разрушенные стены с пустыми дырами окон. И чёрные фигурки замотанных в какие-то платки людей.

По улице идёт старик. По той самой стороне, которая наиболее опасна. Ему всё равно. Ему всего-то тридцать лет с хвостиком; стариком он стал вчера вечером. Сколько сил ушло, сколько он бегал, договаривался, узнавал, упрашивал! И, наконец, добился — сегодня Сола должы были забрать из города. Доставить его мальчика на большую землю.

Сол болен, сильно болен, но там, на большой земле, они справятся — там есть врачи, лекарства, и главное — еда. Много еды. И всё это уже не нужно Солу. Не нужно со вчерашнего вечера. Ему вообще больше ничего не нужно. А значит, ничего не нужно и ему самому. Сола больше нет.

Как это нет? Да вот же он, лежит на краю дороги! В таком же клетчатом пальтишке…

— Сол, сынок! Вставай, что с тобой?

Незнакомый мальчик взглянул на него мутными глазами. Он упал, ударился головой — у него кровь, но он живой, живой! Может быть, они ещё успеют! И старик, который сегодня утром не мог поднять ведро с водой, подхватывает мальчика на руки — хотя он, признаться, не сильно тяжелее этого ведра…

И старик забудет о том, что похоронил сына. Это был дурной сон. Этого не было. Теперь он знает, что спас именно его, своего мальчика. Отдал его в чьи-то добрые руки, его отвезут в госпиталь, и он поправится!

Конечно, так и есть. Он спас его.

Михаил Соломонович тряхнул головой и с удивлением увидел ребят, цветущие каштаны…

— Кешка, — сказал он. — Я отдам тебе этот колок.

— Он у Вас?! Сохранился!?

— Да. В коробке со старыми фотографиями.

— Спасибо, — чуть слышно сказал Кешка. — Я его тоже пришью. Всегда буду носить.