– И на том спасибо, – ответил я.
Врач ушла. Мы с Ольгой остались вдвоём. «Что она делает в нашем купе, интересно?» - подумал я и собрался было её спросить, но тут, раздвинув парней, вошёл Герман Сергеевич.
– Как чувствуешь себя, боец? – спросил бодрым голосом. – Слышал я, ты головой крепко приложился?
– Да. Спасибо, хреново, – ответил я и смутился. Не надо бы так в присутствии девушки выражаться.
– Главное, черепная коробка цела. Остальное заживёт, – с видом знатока ответил полковник. – Ладно, поправляйся. До Волгограда ещё шесть часов, успеешь в себя прийти.
Герман Сергеевич ушёл. Парни тоже и дверь закрыли. Мы с Ольгой остались вдвоем.
– Тебе правда стало лучше, или ты наврал, как всегда? – спросила она.
– Правда.
– Вот и хорошо, – она поднялась и хотела было уйти. Я ухватился за её ладонь. – Оля…
– Что? – она стоит надо мной, и я ощущаю, какие у неё холодные пальцы. Странно, все-таки лето на дворе. Правда, работает сплит-система, но не настолько же сильно.
– Ты прости меня за… всё, – сказал я.
– Посмотрим, как работать будешь, – ответила девушка и ушла.
Я остался один. Закрыл глаза, но мысли не давали покоя. Вспомнил, как был сержантом Красной Армии по имени Кадыльбек и решил, что всё это мне приснилось. Ну, или последствия сильного удара головой. Был без сознания, а в таком состоянии, говорят, мозг работает как-то по-другому. Ну, или есть другое объяснение: Константин, как говорят в таких случаях, с полки рухнул, и его контузило на всю голову. Но стоит мне закрыть глаза, как я отчетливо вижу перед собой Петро, вагон-теплушку, лошадей, ощущаю все тамошние запахи. Вспоминаю, как мне было жутко, когда из синего неба, превращаясь из маленькой точки, на нас повалился вражеский самолёт. А потом была стрельба, кровь, стон раненых животных… Разве такое может присниться?!
Потом вернулись парни. Уселись, уступив место на нижней полке. Но теперь вели себя очень тихо, чтобы не потревожить меня, видимо. Приятно все-таки, когда тебя окружают понимающие люди. Мне сейчас каждый громкий звук будет, как молотом по темечку. Но сидеть в полной тишине так себе удовольствие. Потому я сказал:
– Ребят, а как назывались в Красной Армии те, кто ухаживал за лошадьми?
Они стали обсуждать, пока Тимур не сказал:
– Вспомнил! Ездовые. С ударением не «о», потому что ездовые, когда на «ы» – это собаки на Севере. А почему ты спросил?
– Да так, – уклонился я от прямого ответа. – Просто подумалось. В фильмах и книгах обычно о них ничего не говорят.
– Ну да, а ещё ни в одной не узнаешь, как служили прачки, швеи, медсёстры, механики и многие из тех, кого называют обслуживающим персоналом, – подал голос молчаливый Дима. – Вот у меня прадед, например, был шофёром. Служил с 1939 по 1946 годы. Сначала в особом отделе, потом их стали называть СМЕРШ, от «Смерть фашистским шпионам». Прошёл всю Великую Отечественную, затем их переправили на Дальний Восток. Участвовал в войне с императорской Японией. Так вот я спрашивал его, как ему служилось. Как выжить смог. Он ничего не рассказывал. Однажды только выпил на 9 мая и признался, что никаких подвигов не совершил, о чём очень жалеет.
– Не все же были отчаянными героями, – заметил Сергей.
– Верно. Много лет спустя, уже после смерти прадеда, я в интернете нашёл о нем всего одну запись. Оказалось, что Алексей Оленин был старшим сержантом, служил шофёром, а награда у него всего одна – «За боевые заслуги». Но не потому, что в бой ходил, нет. Он возил начальство. Последние три года – генерала из СМЕРШ.
– Может, там что и было опасное, но у них же всё засекречено наглухо, – сказал Тимур.
– Наверное, – ответил Дима. – Но в наградном листе я прочитал, что прадед достойно выполнял свои обязанности, содержал машину всегда в исправном техническом состоянии, четко исполняя приказы командования. Я думаю, это тоже подвиг. В тех непростых условиях стараться, чтобы твой автомобиль всегда был на ходу, в жару и мороз, – это… Надо очень стараться. Тем более дороги там были аховые.
– Это верно, – поддакнул Тимур. – У меня знакомый работает в сельской местности водителем. Так если дожди идут, он даже на «Камазе» своём в некоторые места старается не соваться, чтобы не застрять.
– А как же «танки грязи не боятся»? – улыбнулся Сергей, и парни засмеялись. Я тоже, только потихоньку – голова ещё болит.
– Грязь бывает разная, – философски ответил Тимур.
Парни потом переключились на другую тему, а я стал вспоминать прикосновение к ладони Ольги. У неё оказалась нежная, бархатистая кожа. Украдкой приблизил свою ладонь к носу и вдохнул, ощутив едва различимый аромат луговых ромашек. Эта девушка мне нравится. Определённо. И с каждым разом всё больше. Почему я раньше её не замечал?
Глава 19
Лёля подбежала к радио, повернула выключатель. Черная тарелка с тянущимся к ней с улицы витым проводом замолчала. В маленьком доме повисла гнетущая тишина. Только было слышно, как тикают часы-ходики, отмеряя секунды жизней. Тех, что теперь оказались в смертельной опасности. Каждый глубоко задумался о своем.
Глава семьи, Алексей Дандуков, который уже много лет трудился на обувной фабрике, сразу понял, что прежней мирной жизни для него уже не будет. Могут даже призвать, но это если обстановка станет совсем тяжелой. Ему ведь 44 года – слишком большой возраст для рядового состава. Офицеры – те совсем другое дело, они всегда нужны. Особенно если специальность подходящая – танкисты, пехотинцы, артиллеристы.
Таких же, как он, даже добровольцами не берут, наверное. Слишком уж стары, а война – это для молодых, там сила и выносливость нужны, а ещё крепкое здоровье. Об этом он знал ещё с юности. Родился Алексей в 1897 году и помнил рассказы бывалых людей, каково им было в Первую мировую. Очень тяжко. Кровь, раны, страшная непролазная грязь в холодное время года и жуткая, изматывающая жара и пыль летом. А ещё постоянные обстрелы со стороны германцев, газовые атаки, голод и отступления, и самое жуткое – частая гибель товарищей.
Всё это мог испытать и сам Алексей. Они тогда хотя и жили далеко от театра военных действий – в Саратовской губернии, но постепенно отзвуки войны стали доходить и до их маленького, затерянного в бескрайних степях села. В 1915 году Алексею исполнилось 18 лет, и его должны были вот-вот призвать на фронт, да что-то там не заладилось у волостных писарей: упустили парня.
Он даже как-то раз сам поехал узнать, почему его не призывают. Но едва сел в телегу и взялся за поводья, как из дома вышел отец Степан. Посмотрел на сына и сказал, насупив лохматые густые брови: «Не дури, Лёшка. Без тебя разберутся. Ты здесь нужен». И ушёл в дом. Сын против бати не пошёл. Вернулся. Обычная сельская жизнь продолжилась, но ещё долго над Алексеем словно угроза витала: вот-вот могут приехать и вызвать. Но не случилось, к счастью.
Постепенно, сначала по одному, а потом по двое-трое стали в село возвращаться израненные телом и душой земляки. Глядя на них, видя эти полные застывшей боли и пережитых ужасов глаза, Алексей понимал: видели эти мужчины с морщинистыми, серыми лицами что-то очень-очень плохое и жестокое. А ведь не старики то были: ни одному даже сорока не исполнилось. Но выглядели, словно деды, что сидят на завалинках. Даже ходили медленно, задумчиво глядя перед собой.
Потом Мировая война, как её называли тогда, закончилась. Власть захватили большевики, и после голод постепенно железной лапой начал давить. После стало еще тяжелее: началась Гражданская война, времена пришли смутные и суровые. Тогда отец Алексея Степан твердо решил: надо перебираться туда, где можно прокормиться. Он выбрал почему-то Астрахань. Алексей не знал, отчего вдруг. Про этот город он слышал впервые. Поспрашивал у знакомых, те сказали, что там, мол, рыбный край. Так много её, что по весне, если любую речку перекрыть сетью, за час можно столько наловить – девать будет некуда.
Когда их семья – отец Степан, мать Дарья, старший Алексей и три младшие сестры – перебралась на новое место, а было это аккурат в 1918 году, парень понял, отчего они поехали сюда, бросив и лишь частично распродав или обменяв на продукты своё немудрящее, но все-таки такое родное хозяйство.
