Оно пришло в начале октября. Адель так долго его ждала, что не сразу обратила внимание на конверт, лежавший на столике в прихожей, куда складывали всю почту, приходившую в родительский дом. Поначалу письмо показалось ей плодом болезненного воображения, кусочком сна, осколком надежды.
Но письмо было настоящим. Абсолютно реальным.
* * *
Адель, конечно же, жадно читала все, что писали об освобождении Парижа… Триумфальное вступление союзнических сил. Хорошенькие парижанки, взбирающиеся на танки, чтобы поцеловать американских солдат. Ликующие толпы на улицах и на станциях метро. На следующий день после вступления союзников в Париж войска под командованием де Голля прошли торжественным маршем по Елисейским Полям. В Нотр-Дам отслужили благодарственную мессу. Повсюду люди торопились сорвать флаги с ненавистной свастикой и водрузить французский триколор. Газеты в изобилии печатали различные слухи. Говорили, будто парижская канализация заминирована. Отступая, генерал Хольтиц якобы приказал вначале сжечь Париж, а все, что уцелеет, – взорвать.
Адель интересовали не победные реляции и не слухи. Ее волновала оборотная сторона освобождения Парижа. «Охота на ведьм». Грубые и не всегда соизмеримые акты возмездия. Женщин, спавших с немцами, обвиняли в collaboration horizontale – «горизонтальном коллаборационизме». Им обривали головы. Парижане с жестокой иронией называли это «прической 44». Некоторым на груди ставили клеймо со свастикой. Этих женщин – некоторых в голом виде – вели маршем позора по парижским улицам… Газеты сообщали о казнях «королей» черного рынка, доносчиков и продажных правительственных чиновников. Под суд трибунала попали Жорж Суаре – издатель пронацистской газеты «Aujourd’hui» («Сегодня») и «радиопредатель» Жан-Эроль Паки. Оба были расстреляны поздней осенью. Арестовали, хотя и ненадолго, Коко Шанель, известную своими антисемитскими взглядами. Были арестованы киноактер Саша́ Гитри и актриса Арлетти, имевшая в любовниках немецкого офицера. Затем ее выпустили для участия в фильме «Дети райка». Говорили, что ей тоже обрили голову. Но важнее для Адели были сведения об устройстве госпиталя Бишо у Порт-де-Сент-Уэн, куда помещали узников нацистских концлагерей.
Может, Люк там? Или до сих пор прячется? Он не мог не прятаться, иначе как бы он сумел пережить эти годы? А может, его направили в лагерь для интернированных? Да и жив ли он вообще?
Адель перепробовала все каналы связи. Она писала мадам Андре, без конца звонила в их бывшую квартиру. Она даже пыталась писать и звонить в издательство Константена, хотя и сознавала полную бессмысленность этой затеи, поскольку Константен незадолго до оккупации Франции перебрался в Швейцарию.
Аделью вновь овладела тревога. Она не находила себе места. У нее началась бессонница, а если она и засыпала, ей снилось, как открывается дверь и в комнату входит Люк. Иногда ей снился звонящий телефон. Она хватала трубку и слышала его голос. Но все это было только во сне. Наяву она не получала никаких сведений.
Никаких.
Она уволилась с фабрики и снова занялась фотографией. Но печаль, снедавшая ее, отражалась и в снимках, что никак не вязалось с общим оптимистичным настроем. И вновь ее прибежищем стал Эшингем, а ее основной собеседницей – бабушка. Адель помогала леди Бекенхем – пусть и символически – выдерживать присутствие высокомерного и помпезного нового лорда Бекенхема. Лукас был еще довольно мал и не понимал, что Париж освободили. Зато Нони уже вовсю читала газеты и несколько раз спрашивала мать, смогут ли они теперь вернуться домой. Домой! Нони так и не понимала, где же ее дом, и это сильно угнетало девочку.
А потом пришло это письмо.
Человек, написавший его, назвался соседом Люка. Адрес был ей незнаком: где-то в тринадцатом округе, далеко от площади Сен-Сюльпис и даже от Пасси.
Написавшего звали Бернаром Тувье. Это имя Адели ничего не говорило. Однако письмо пришло на Чейни-уок. Адрес ему мог дать только Люк, знавший, что это самый надежный адрес и письмо обязательно попадет ей в руки.
Оно было написано по-французски. Адель вернулась усталая, весь день проработав в редакции «Вога». Она с непонятным спокойствием посмотрела на конверт, затем унесла его в гостиную, где села и даже налила рюмку хереса, перед тем как взяться за чтение.
...
Дорогая Mam’selle Адель!
Простите, что обращаюсь к Вам так. Но в разговорах Люк всегда называл Вас именно так. Думаю, это обращение убедит Вас, что письмо написано другом.
Начну с главного, хотя мне и очень нелегко писать об этом. С глубоким прискорбием сообщаю Вам, что Люк… мертв.
С осени 1942 года он скрывался. Вместе со своим другом и коллегой Жаном Марком Триоле и женой Марка Моник он перебрался в винный погреб, который находился под улицей, где они жили. Не они одни скрывались там от нацистов. Рядом с ними пряталась еще одна семья, хотя тогда я об этом не знал. Евреи в те дни соорудили немало таких укрытий. Многие смелые люди им помогали. Мне было бы приятно написать Вам, что и я принадлежал к числу помощников, но я должен писать правду. Я лишь иногда приносил им пищу, а также книги и газеты, столь необходимые людям, лишенным связи с внешним миром. У них был замечательный друг по имени Эдуар Леклер. Он жил в том же доме, что и супруги Триоле, и владел небольшим магазином. Именно он ежедневно снабжал их продуктами и другими необходимыми вещами. Леклер принадлежал к обширному движению Сопротивления, действующему в Париже.
Люк и чета Триоле провели в своем укрытии девять месяцев, когда их вдруг предали. Полагаю, это сделала консьержка. Такое бывало достаточно часто. Если мои предположения верны, что ж, судьба заслуженно наказала эту женщину, поскольку она сама была арестована.
Это случилось в воскресенье утром, 24 июня. Думаю, Вам важно будет знать дату. Сцена была весьма обычной для тех дней. Я стал невольным ее свидетелем лишь потому, что накануне у меня всю ночь сильно болела голова и я вышел на улицу подышать свежим воздухом.
Гестаповцы приехали на трех грузовиках. Они беспрепятственно вошли в дом, после чего мы услышали их крики и стук в двери. Это был обычный стиль их «работы». Как правило, немцы являлись с уже готовым списком своих жертв. В основном ночью или ранним утром. Через считаные минуты улица заполнилась людьми. У всех на одежде были нашиты желтые шестиконечные звезды. Там были семьи с детьми, супружеские пары, одинокие старики. Ни Люка, ни Жана Марка среди них не было. Я обрадовался: значит, их не нашли. Увы! Вскоре из дома вытолкали Люка и супругов Триоле. Все трое держались очень спокойно и собранно.
Немцы принялись загонять людей в грузовик. Люк находился сбоку от основной группы. Когда в грузовик залезали муж с женой, они оглянулись на дом. Немцы этого не заметили, поскольку были заняты погрузкой и проверкой имен. Мы с Люком проследили за взглядом супружеской пары. Из парадной выглядывала девочка лет пяти-шести. Скорее всего, когда подъехали гестаповцы, родители ее спрятали и велели не высовывать носа. Но девочка была слишком мала, чтобы это понимать. К тому же она очень боялась. Возле двери стоял другой грузовик: небольшой, с кузовом, покрытым брезентом. Я посмотрел на грузовик и заметил, что Люк тоже на него смотрит.
В это время к месту погрузки подъехал еще один грузовик с гестаповцами. Как я понял, они привезли приказы или распоряжения для отряда первого грузовика. Люк в это время стоял на улице, в самом конце очереди. Немцы сверяли списки, покрикивали друг на друга. Они действовали не торопясь, даже с ленцой, покуривая сигареты.
На какой-то момент немцы словно забыли о своих жертвах, и Люк воспользовался этим моментом. Его поступок был смелым и в то же время – бессмысленным, хотя Люк явно верил, что его замысел удастся. Мне так кажется.
Люк шагнул назад, подхватил девочку и бросил ее в кузов маленького грузовика, под брезент. Проделано это было почти молниеносно. Зачем он это сделал? Думаю, он боялся, что немцы все равно заметят девочку и увезут ее вместе с остальными. Возможно, его замысел и удался бы, если бы девочка не закричала. Гестаповцы услышали крик и сразу поняли, что к чему.
Они застрелили его прямо на месте. Возможно, Mam’selle, Вас утешит, что он умер мгновенно, не мучаясь. Его судьба могла оказаться гораздо тяжелее. Уверен, Вам трудно с этим согласиться. Но мы слышали, какими были условия в Дранси, где немцы устроили пересылочный лагерь. А в лагерях, куда люди попадали из Дранси, условия были еще страшнее. Говорю Вам это с полной уверенностью.
Он очень любил Вас, Mam’selle. О чем бы Люк ни говорил, он обязательно вспоминал о своей Mam’selle Адели. Он неоднократно просил меня: если с ним что-то случится, обязательно сообщить Вам. Мне тяжело огорчать Вас своим рассказом, но я обязан был это сделать.
