Ознакомительная версия.
Араб только вздохнул.
— А вы вполне уверены в честности и великодушии Мулей-Эль-Каделя, синьора? — вдруг спросил Перпиньяно.
— Вполне. Разве у вас есть сомнения на этот счет, синьор Перпиньяно?
— Я вообще не доверяю туркам.
— Вообще, это понятно, синьор, но Мулей-Эль-Кадель составляет исключение среди своих единоплеменников… А ты что скажешь, Эль-Кадур? Можно доверять Мулею-Эль-Каделю?
— Он клялся Кораном, — коротко ответил араб.
— В таком случае действительно сомневаться более нечего: сдерживать клятву Кораном или на Коране считает себя даже самый негодный из мусульман, — сказал лейтенант. — Ну, теперь я отправлюсь за своими моряками.
— Дай мне, пожалуйста, свои пистолеты и ятаган, Эль-Кадур, — попросил лейтенант. — Моя сабля не может больше служить мне.
Араб молча отдал ему свое оружие и вдобавок накинул ему на плечи свой бурнус, чтобы молодой венецианец мог сойти за мусульманина.
— Прощайте, синьора, — с низким поклоном проговорил Перпиньяно, обернувшись к герцогине. — Если я не вернусь до утра, то это будет означать, что турки убили и меня.
— Бог даст, вернетесь благополучно, да еще и втроем, — сказала молодая девушка, дружески протягивая ему руку.
Немного спустя лейтенант находился уже вне подземелья. Было немного за полночь. В городе стояла тишина, нарушаемая лишь ожесточенным лаем голодных собак, дравшихся из-за своей ужасной добычи — человеческих трупов.
Лейтенант осторожно свернул в маленький узкий переулок, с обеих сторон окаймленный развалинами старых домов, в которых раньше ютилась беднота. Он прошел было уже до половины этот переулок, когда вдруг перед ним появилась фигура высокого человека, облаченного в красивый и богатый костюм капитана янычар.
— А, синьор Эль-Кадур! — насмешливым голосом произнес это человек на плохом итальянском языке. — Откуда это шествуешь, куда и зачем?.. Вот неожиданная и приятная встреча! Хотя и темно, а мои старые глаза все-таки сразу узнали тебя.
— А кто вы? — спросил Перпиньяно, выхватив из бурнуса ятаган и становясь в оборонительную позу.
— Ха-Ха-Ха!.. Ты что ж это, никак хочешь пырнуть старого знакомого? Еще не отрешился от своей первобытной дикости? — продолжал тот же насмешливый голос.
— Вы, очевидно, принимаете меня за кого-то другого, может быть, за араба, судя по моему бурнусу? — сказал лейтенант. — Но я вовсе не араб, а египтянин.
— Египтянин? Гм! Значит, и вы, синьор Перпиньяно, отреклись от веры своих отцов ради сохранения шкуры?.. Это очень приятно для меня. Теперь христиане уж хоть не одного меня будут ругать ренегатом.. Вообще я очень доволен этой встречей… Сначала я действительно принял было вас за Эль-Кадура, но ваш голос и язык сразу выдали вас… Не желаете ли возобновить нашу игру в «зара»? Я бы не прочь, только, конечно не здесь.
— Ба, да это капитан Лащинский! — вскричал Перпиньяно, с трудом придя в себя от изумления.
— Нет, Лащинский умер, а на его месте находится Юсуф Гаммада, — отвечал поляк, которого тоже нетрудно было узнать по его голосу и способу выражения.
— Ну, Лащинский или Гаммада — все равно вы ренегат, а я кем был, тем и остался. На подобного рода… увертки я не способен, — презрительно сказал венецианец.
Поляк хотел было обидеться, но, очевидно, одумался, сухо рассмеялся и процедил сквозь зубы:
— Эх, мой друг, чего не сделаешь, когда на носу смерть и нет охоты даться ей в лапы! А куда это вы так осторожно пробирались, когда я имел удовольствие вас встретить?
— Да никуда собственно, — возразил смущенный этими расспросами венецианец. — Мне просто захотелось подышать ночным воздухом и кстати полюбоваться «живописными» развалинами Фамагусты.
— Шутить изволите, синьор Перпиньяно!
— Может быть…
— Любоваться на развалины города, кишмя кишащего турками, только и мечтающими о том, как бы позабавиться убийством хоть одного еще христианина?! Ищите других дураков, которые бы этому поверили… Знаете что, лейтенант? Со мной лучше всего вести игру в открытую и не скрываться от меня. Вообще вы можете смотреть на меня по-прежнему, как на своего. Сердце мое еще не успело пропитаться мусульманством, И Магомет для меня пока ровно ничего не представляет, кроме хитрого честолюбца и обманщика, а на его пресловутый Коран я смотрю, как на сборник сумасшедших бредней. Чудеса же его, по-моему, только фокусы, рассчитанные на…
— Вы бы говорили потише, капитан: вас могут услышать…
— Кто? Кроме нас с вами, здесь нет ни одной живой души… Ну, да ладно, оставим эту тему. Скажите мне лучше, что сталось с капитаном Темпеста?
— Не знаю. Думаю, что убит на одном из бастионов.
— Разве вы были не вместе?
— Нет, мы были с ним разлучены во время штурма, — лгал Перпиньяно, инстинктивно чувствуя, что нельзя доверять поляку.
— Да? Гм!.. А интересно бы знать, что делает около той вон башни Мулей-Эль-Кадель?.. Я видел его давеча вместе с Эль-Кадуром… Впрочем, может быть, это были вы же, а вовсе не араб? — с язвительным смехом продолжал Лащинский. — Будет вам хитрить со мной. Скажите откровенно: вы провожали Мулей-Эль-Каделя в его таинственной ночной экскурсии, или это действительно был араб капитана Темпеста? Нехорошо так скрываться от друзей.
— Решительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, синьор Лащинский? Я не видел ни Мулей-Эль-Каделя, ни Эль-Кадура, ни капитана Темпеста, и думаю, что последних двух даже и в живых уже нет…
— Гм! А откуда же вы взяли бурнус Эль-Кадура? Или он заранее отказал вам его по завещанию А?
— Странно! Разве не может быть двух совсем одинаковых бурнусов? Этот бурнус я приобрел еще в первые дни моего пребывания в Фамагусте у одного местного араба. Не отрицаю, что этот бурнус действительно похож на бурнус Эль-Кадура, ведь они все делаются по одному…
— Да?.. Однако вы ловко умеете сочинять, синьор Перпиньяно!.. Но оставим в стороне и бурнус. Побеседуем лучше о капитане Темпеста…
— Как вы его назвали, синьор Лащинский! Разве капитан Темпеста выказал такую трусость, что вы его так…
— Те-те-те, да, будет вам ломаться! Неужели вы воображаете, что я так глуп, что не могу отличить женщины от мужчины, как бы хорошо она ни переоделась и ни храбрилась?..
— Не знаю, на чем вы основываете выше странное убеждение, будто капитан Темпеста — женщина, — спокойно перебил болтливого поляка синьор Перпиньяно. — Что касается меня, то я всегда считал, считаю и буду считать его за того, за кого он себя выдает и действительность чего подтвердил делом… К тому же неизвестно еще, жив ли он, а о мертвых вообще судачить не следует.
— Ах, какой вы упрямый, молодой человек! — с насильственным смехом сказал поляк. — Ну, не будем ссориться. Мне бы хотелось сохранить нашу прежнюю дружбу, поэтому прямо и спрашиваю вас: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, синьор Перпиньяно?
— Положим, я к вам особенной дружбы не питал, синьор Лащинский. Но, разумеется, лучше дурной мир, чем хорошая ссора… В настоящую минуту я ровно ничего от вас не прошу, кроме возможности свободно идти своей дорогой.
— Идите, я вам не препятствую, но предупреждаю, что если попадетесь в руки туркам, то до восхода солнца можете очутиться на колу.
— Постараюсь не попасться.
— А если они вас все-таки поймают, не забудьте, что меня зовут Юсуфом Гаммада, и что я могу помочь вам выпутаться из беды.
— Благодарю. Не забуду.
— Ну, так скатертью вам дорога, лейтенант. Услышав по звуку шагов, что Лащинский отправился в противоположную сторону, Перпиньяно поспешно повернул назад, юркнул в темный проход между двумя кучами развалин и притаился там.
"Наверное этот польский медведь захочет выследить меня,
— пробормотал он. — Человек, изменивший своей религии ради спасения жизни, на все способен. Притом, кажется, он что-то имеет против герцогини. С ним нужно действовать очень осторожно".
Действительно, едва молодой венецианец успел высказать про себя это соображение, как услышал шаги возвращающегося Лащинского, а вскоре заметил в темноте и его фигуру. Поляк старался идти как можно тише, но его выдавало хрустение мусора под его ногами. Миновав место, где спрятался Перпиньяно, он через несколько десятков шагов свернул в переулок, вероятно, предполагая, что его бывший сотоварищ направился туда.
«Вот и отлично! — подумал Перпиньяно. — Пусть он там ищет меня, сколько ему угодно, я же за это время успею сделать, что мне нужно».
И он поспешно юркнул в другой темный проход тут же поблизости, где, пользуясь слабым мерцанием звезд, отыскал нагромождение балок и досок, за которым скрывался вход в яму, служившую когда-то погребом. Прислушиваясь в окружающей тишине и убедившись, что поблизости нет ничего подозрительного, он три раза прокричал по-совиному, потом осторожно позвал:
— Дедушка Стаке! А дедушка Стаке!
Вслед за тем приподнялась дверь в яму и тихий, хрипловатый голос проговорил:
Ознакомительная версия.
