Ознакомительная версия.
Мужики, веселые от хмельного, толпами торопились в другую сторону, бить свеев, брать и делить их добро. Как я удержался, не повернул за ними, не знаю. Сельга… Меня не подначивали, знали, не своей волей иду с бабами. Но косились, конечно.
Вечером я скомандовал своему войску привал. Остановились, развели костры. Все вешали котелки, варили кашу. Бабы выдаивали лишнее молоко у коров и коз. Ребятишки, утомившись походом, быстро прекращали возню и засыпали.
Каким образом я решился? Словно бес в бок толкнул. Не знаю, может быть, это воинские доспехи, привычной тяжестью напоминающие о безрассудстве былых набегов, придали мне такую небывалую храбрость. Когда все расположились у костров, я, разоблачившись от военной сбруи, подошел к ней. В первый раз сам подошел.
Сельга… Она сидела у своего костра рядом со старой Мотрей и остальными бабами. Все смотрели на огонь и негромко обсуждали что-то. Песен и смеха не было. Какие песни, когда мужики на рать отправились. Бабы, я давно заметил, о бранном деле по-другому думают, по-своему. Злее, что ли? И то рассудить, мужикам – игра и добыча, а бабам – слезы и костры погребальные…
– Сельга, можно тебе слово сказать? – спросил я.
Сам устыдился, получилось хрипло, невнятно. Но все вокруг костра услышали, заинтересованно замолчали.
Она подняла голову, вспорхнула ресницами, посмотрела на меня удивленно. Отблески пламени играли у нее на лице, заставляя глаза блестеть еще ярче.
Зарница! Я не смог смотреть на такую красоту. Отвернулся, чтобы не ослепнуть.
– Ну, говори, – сказала она, не повернувшись ко мне. Холодно сказала, ох, как холодно… И отступать было некуда.
– Отойдем на шаг? – спросил я, с трудом выталкивая слова из горла.
Она молча поднялась. Плавным, красивым движением поправила волосы.
Легкой, скользящей походкой пошла вперед, в темноту. Я, как Мяча-дурачок, бревном ушибленный, поплелся за ней.
В спину захихикали глупые бабы.
Говори… А что говорить?
Как сказать? Внутри себя я всегда придумывал для нее разные слова, много слов. Но как их сказать, не охрипнув прежде?
Убежать, пока не поздно, думал я, с трудом переставляя ноги. Даже рот прикрыл. Чтобы бьющееся сердце птицей не выскочило…
Я, Рагнар Большая Секира, сын Рорика Гордого и прекрасной Ерды, воин, ярл и морской конунг, истоптал своим деревянным конем многие водные дороги Мидгарда. Повидал народы, живущие под теплыми и холодными небесами. И скажу правду – они все разные.
Есть народы – как овцы. Сколько их ни стриги, они будут только блеять жалобно и мочиться от страха. Есть народы – как волки. Волки поодиночке страшны только для баранов. Но, сбившись в стаю, могут напасть даже на медведя. Есть народы – как быки. Те жуют свою траву, пока их не разозлишь. А если разозлишь – не остановишь, пока они не выплеснут ярость. А потом их опять можно кормить травой и пасти. Есть народы – как медведи. Они сильны и вместе, и поодиночке, крепки телом и проворны умом. Но таких мало, конечно. Может быть, только мы, дети Одина, такие…
Я не знаю, почему так устроен мир. Бьерн Пегий говорил мне – это зависит от богов, которым народ поклоняется. У сильных богов и народы отважные. А слабые боги боятся других, сильных богов. Поэтому разрешают обстригать своих детей, как овец. Вот у нас отец – Один, его все боятся. Какой бог из каких земель решится выйти с равным оружием против Одина, бесстрашно отдавшего свой глаз великану Мимиру, чтобы испить из источника мудрости Урд. И свой народ Один научил, как стать такими, чтобы все боялись. Старый Бьерн был большого ума и многое знал про жизнь.
Сначала я решил, что поличи – это овцы. Они покорно несли нам свою еду и питье, терпели нас на своей земле. Мол, князь Добруж приказал. Хотел бы я посмотреть на того князя, который послал бы своих воинов жить в мой родной Ранг-фиорд, где много травяных пастбищ для скота и много моря, этого пастбища для деревянных коней.
Потом, когда они убили Бьерна из-за какой-то девки, которую тот осчастливил своим семенем, я понял – не овцы. Волки они. А на волков всегда делают большую облаву, когда те начинают смелеть и скалить зубы поблизости от жилищ. Вырезав одно из селений, я показал поличам, как опасно разевать пасть на того, кто сильнее. Думал, поймут. Волки после облавы тоже уходят подальше в лес, зализывать раны. Чтобы крепче поняли, я приказал насадить отрубленные головы их родичей на колья на валу. Пусть смотрят мертвые на живых, а живые на мертвых.
Побегут жаловаться своему князю – опять не велика беда. Воины мои окрепли и отдохнули, наши морские кони застоялись на речном мелководье. Легкую клятву легко отменить. У князя Добружа много богатств. Что может их князь, чего не могу я? Последнее время я все чаще вспоминал о богатствах князя. Да и воины, пируя по вечерам, подзуживали меня…
Нет, поличи не побежали жаловаться князю. Они оказались быками. А бык всегда нападает без ума, пока не разобьет рога о преграду. Кто пригнет его голову за рога к земле, тот и будет его пасти.
Рано утром, когда Висбур Жердь, Домар-скальд и Доги Комар, прозванный так за писклявый голос, отправились стрелять уток, я предупредил их, что поличи могут быть опасными. Упрямые они, поличи.
Мои воины были храбрыми, они смеялись в лицо опасности. Бьерн Пегий, помнится, как-то сказал мне, что осторожность – это не свидетельство отсутствия храбрости, а признак наличия ума. Но это – наука конунгов, а они – простые фьольмены, откуда им ее знать. Эти трое не ведали трусости, но и не понимали осторожности. Они пошли, весело перекликиваясь. Такие, как они, умеют сражаться, как воины, но думать, как конунги, им не под силу.
Я не стал своей волей мешать им уйти. Я не бог, чтобы решать, в какой битве умереть воинам. Известно, три девы-норны – Урд-судьба, Венанди-становление и Скульд-долг – назначают каждому судьбу еще при рождении. И даже боги не могут изменить предначертанного, настолько велика сила колдовства норн.
Никто из троих так и не вернулся в крепость. Это насторожило меня. Я послал двух воинов пробежаться по округе, но уже с опаской. Те вернулись и доложили, что видели много вооруженных поличей. Мол, по всему видно, весь их осиный рой сюда стягивается.
Хотят воевать? Пусть будет так! Глупым быкам сразу спиливают рога под корень, чтоб впредь не было желания бодаться.
Горячий, как кипяток, Дюги Свирепый тут же предложил послать его с сотней воинов разогнать всех. Я подумал и спросил его, зачем нагибаться за каждой монетой по отдельности, если можно взять с земли весь кошель. Ярлы и хольды, ценившие острое слово, засмеялись вокруг меня. Один только Дюги ничего не понял, хватал остальных за руки, все спрашивал, где рассыпаны те монеты и где тот кошель. Хотел подобрать, наверное…
Стоя на валу, я долго наблюдал, как поличи роились в отдалении от крепости, на опушке своего леса, гудели, словно разозленные лесные пчелы. Сбивались в стаю, подбадривали друг друга криками, как на облаве.
Я видел, скоро можно будет объявить большую охоту.
– Похоже, стадо собирается вместе, а, Рагнар?
Я вздрогнул и оглянулся. Задумавшись, я не заметил, как ко мне подошел Харальд Резвый. Он умеет ходить так тихо, чтоб ни кольчуга, ни оружие при движении не звенели.
– Когда-нибудь тебя за это убьют, – сказал я.
– За что, конунг?
– Слишком тихо ходишь…
Резвый не ответил, только блеснул голубыми глазами из-под маски шлема, закрывающей лицо по самый нос, усмехнулся в черную, как вороново крыло, бороду. Дома, в Бигс-фиорде, он всегда подстригал ее коротко, но сейчас, в походе, борода отросла, свешиваясь на кольчужный нагрудник.
Харальд тоже ярл, владетель земель и воды Бигсфиорда и двух деревянных коней: драккара «Волк» и скайда «Морской дракон» – с дружиной общим числом до восьмидесяти бойцов. В этом викинге он охотно встал под мою руку, на мече дал клятву идти со мной и слушать меня, как своего конунга. Такую же клятву дали ярлы Альв Железнобокий, прозванный так за особый, невиданной крепости панцирь с коваными ребрами-каркасом, привезенный из набега на земли басков, и Олаф Рыжебородый. Они оба со своими дружинами тоже отправились с нами в набег от земли фиордов. Правда, Рыжебородый уже ушел в гости к морскому великану Эгиру, утонув с ратниками во время шторма. Пусть Хозяин Глубин не держит его долго в своем дворце, отпустит к Одину, как принявшего честную смерть в походе…
Харальд и Альв – оба знаменитые воины, но нравом совсем не похожи. Железнобокий, хоть и богатый ярл имеет в своей дружине больше ратников, предпочитает сражаться как воин, а не отдавать приказы, как конунг. Молодой Харальд же, я видел, старается во все вникать, учится у меня, как вести за собой бойцов. Когда-то я сам был таким же, жадными глазами следил за старшими и опытными…
Резвым Харальда прозвали за быстроту бега. Про него говорили, что он способен пешком перегнать коня, хотя сам я такого не видел. Но видел другое: несмотря на молодость – может, чуть больше двух десятков зим проводил Резвый за край земли, – он не теряет головы в самой горячей сече, столь же быстр в уме и решениях, как и на ногу. Когда-нибудь он станет знаменитым конунгом, сам поведет за собой ярлов и воинов. Быстрого скакуна легко отличить от будущей клячи еще жеребенком…
Ознакомительная версия.
