Слова Всеволода немного успокоили его голубоглазую русоволосую жену, которой так хотелось верить, что орда Батыя непременно будет разбита суздальскими князьями у стен града Владимира.
Весь вечер Всеволод старался быть веселым и беспечным, чтобы, глядя на него, и Марина пребывала в безмятежном состоянии духа. Придя после ужина в опочивальню, супруги со смехом перебрасывались веселыми репликами, вспоминая не очень пристойные прибаутки Мстислава, которыми тот смешил свою жену Кристину за вечерней трапезой. Жене Мстислава было всего семнадцать лет, поэтому она была смешлива и непосредственна, как любая девушка в ее возрасте.
— Хорошо, что Агафья Всеволодовна сегодня не ужинала вместе с нами, а то она не позволила бы Мстиславу так смело чесать языком, — заметила Марина, сняв с себя через голову длинное платье-сюрко. — У меня от смеха аж челюсти свело. Я и не знала, что Мстислав такой скабрезник! — С улыбкой взглянув на Всеволода, Марина принялась расплетать свою длинную русую косу.
Стройная и белокожая, с длинными распущенными волосами, в тонкой исподней сорочице Марина стала похожа на девушку-подростка, такая она была нежная и хрупкая. Всеволод попросил Марину снять с себя и ночную рубашку. Она с готовностью повиновалась, явив супругу, объятому вожделением, свою дивную наготу.
Лежа на постели с закинутыми за голову руками и чувствуя, как губы любимого мужчины ласкают соски ее грудей и впадинку между ними, Марина с какой-то задумчивой искренностью вдруг промолвила:
— У меня бывает иногда странное ощущение, милый. Будто я не живое существо, а токмо звук или солнечный луч.
Всеволод внимательно посмотрел на жену, румяное лицо которой в свете масляной лампы было прекрасно и безмятежно. Эта фраза Марины поразила Всеволода, как поразила бы его всякая интересная черта в любом человеке. Ему захотелось постичь душу Марины. Неужели она так необычно мыслит, так тонко чувствует? Неужели ее внешняя красота есть только отражение еще более чудесной души? Они женаты уже три года, а Всеволод так до сих пор и не познал всю глубину мыслей Марины, всех ее странностей. А ведь ему говорили накануне свадьбы, что эта путивльская княжна весьма необычная девушка!
Убаюканные взаимными ласками и теплом супружеского ложа, Всеволод и Марина погрузились в глубокий сон лишь после полуночи. На рассвете их разбудили встревоженные голоса дворцовых мечников, которые прибежали сообщить Всеволоду Георгиевичу о том, что у стен града Владимира стоит Батыева орда.
Наступило 2 февраля 1238 года.
* * *
Никогда прежде у стен Владимира не стояло столь несметное вражеское войско, за все сто тридцать лет существования этого города такое случилось первый раз. Татары разбили свои становища в поле напротив Золотых ворот, на пойменной заснеженной равнине за рекой Клязьмой, в низине за речкой Лыбедью напротив Медных ворот и возле излучины Лыбеди при ее впадении в Клязьму, держа под наблюдением Серебряные ворота. От множества дымов, поднимавшихся над татарскими кибитками и шатрами, в бледном холодном небе образовался гигантский сизо-бурый шлейф, разорванный порывами ветра на некое подобие перистых мрачных облаков, застлавших собой радостный солнечный свет. Эта дымная завеса окружила град Владимир со всех сторон.
Татары носились на своих юрких лошадках взад-вперед вдоль высоких валов Владимира, на которых высились бревенчатые стены и башни, укрытые тесовой кровлей. С русской стражей, находящейся на верхней площадке белокаменных Золотых ворот, татарские конники то и дело вступали в перестрелку, пуская на скаку свои длинные черные стрелы и стремглав уносясь прочь, спасаясь от летящих сверху русских стрел.
Князья и воеводы поднялись на звонницу Успенского собора, желая с этого самого возвышенного места в городе рассмотреть вражеские становища и прикинуть, какова примерная численность Батыевой орды. Если станы татар за речкой Лыбедью были лишь смутно различимы из-за дали и скрадывающей их морозной дымки, то лагеря мунгалов за Клязьмой и напротив Золотых ворот с высоты Успенской колокольни были как на ладони.
Воеводы, потрясенные множеством врагов, переговаривались между собой мрачными голосами. Лишь теперь им открылась истинная мощь Батыевой орды, которая обступила град Владимир, как саранча. Никому из воевод еще не доводилось видеть столь несметное конное воинство. Конные отряды татар рыскали по окрестностям вокруг Владимира, ища поживы в опустевших селах, боярских усадьбах и монастырях. Всеволод и Мстислав хранили угрюмое молчание. Им, уже имевшим печальный опыт лобового столкновения с татарской конницей под Коломной, ныне со всей очевидностью открылась вся безнадежность намерений их отца и его братьев разбить Батыеву орду силами одних суздальских Мономашичей.
Сюда, на Успенскую звонницу, прибежал гонец от стражников, находящихся у Золотых ворот. Гонец сообщил князьям и воеводам, что от татарского хана прибыли послы, которые хотят говорить с Георгием Всеволодовичем.
— Сотник Миловат не открыл ворота Батыевым послам, — сказал воин, раскрасневшийся после поспешного подъема по каменным ступеням на самый верх колокольни. — Он велел мне разыскать кого-нибудь из князей и привести к нему на башню.
— И правильно сделал, — одобрил поступок Миловата Петр Ослядюкович. — С Батыевыми послами мы и со стены можем поговорить, неча их в город впускать.
Князья и воеводы спустились с Успенской звонницы, сели на коней и поскакали к Золотым воротам по улицам проснувшейся столицы, по которым сновали мужчины и женщины с тревогой на лице и с одним и тем же известием на устах: «Батыга стоит у стен Владимира!»
Со времен Андрея Боголюбского град Владимир сильно раздался вширь, заняв всю вершину широкого мыса в междуречье Клязьмы и Лыбеди. Изначальный город, основанный Владимиром Мономахом на горе над Клязьмой, теперь стал центральной частью Владимира. Горожане так и называли этот большой квартал, обнесенный деревянными стенами, — Город Мономаха. С южной стороны к Городу Мономаха примыкает княжеский детинец, занимающий самую высокую часть горы и окруженный отдельной стеной из камня-туфа.
С восточной стороны к Городу Мономаха подступает ремесленный посад, или Ветчаной город, тоже окруженный валами и стенами. Выйти за городскую стену из Ветчаного города можно было через каменные Серебряные ворота, а проникнуть отсюда в Город Мономаха можно было через Ивановские ворота, названные так по главной улице, идущей через весь Ветчаной город до Серебряных ворот.
С запада раскинулись кварталы обширного Нового города, имеющего свои отдельные укрепления. На запад из Нового города вели двое ворот — Золотые и Иринины, на север отсюда вели Медные ворота, а на юг — Волжские ворота, выходившие к пристани на реке Клязьме. Из Города Мономаха в Новый город можно было попасть через Торговые ворота.
Поднявшись на самую мощную из крепостных башен Владимира, князья и воеводы через широкие бойницы между каменными зубцами увидели внизу на заснеженной дороге крытый возок на полозьях, запряженный парой гнедых лошадей. Возле возка крутились на месте около двадцати татарских всадников в теплых шубах и высоких шапках с меховой опушкой. Среди татар имелись двое толмачей, которые неплохо говорили по-русски. Эти толмачи ближе всех прочих мунгалов подъехали к запертым Золотым воротам, задрав кверху голову и перекликаясь с русской стражей.
— О чем там гавкают эти нехристи? — спросил у сотника Миловата Петр Ослядюкович, кивнув на татар.
— Степняки спрашивают: где Георгий Всеволодович? — сказал Миловат. — В городе ли он?
Петр Ослядюкович протиснулся боком меж каменных зубцов башни и крикнул татарским послам:
— Ну я — великий князь владимирский, чего вам надобно от меня?
Два татарина, говорившие по-русски, переглянулись между собой. Затем один из них резво повернул коня и ускакал к кибитке, а другой подъехал еще ближе к воротам, тараща на Петра Ослядюковича свои темные раскосые глаза.
— Эй, князь, хан Бату предлагает тебе сложить оружие и покориться ему, — громко и гортанно выкрикнул толмач-татарин, удерживая на месте своего горячего крапчатого скакуна. — Хан Бату обещает тебе свою милость, тебе и твоим родичам. Князь, как ты правил над своими городами и людьми, так и будешь дальше править. Тебе лишь придется ежегодно платить дань хану Бату и дать ему своих воинов для похода на Запад.
— Передай хану Батыю, посол, что русские князья ни перед кем голову не склоняют! — прокричал в ответ Петр Ослядюкович. — Никакой дани Батыга от меня не получит! И в милости Батыевой я не нуждаюсь! А в дар от меня можешь передать Батыю вот это, посол.
Взяв лук у одного из стражей, Петр Ослядюкович пустил стрелу сверху, метко сбив ею высокую мохнатую шапку с головы татарского толмача. Татарин нагнулся с седла и ловко подхватил со снега свою шапку пробитую стрелой. Тряхнув своими рыжими волосами, заплетенными на висках в две косички, толмач отъехал к своим конным соплеменникам, сгрудившимся возле крытого возка.
