Кудайменде опять посмотрел на усы своего брата. «Апыр-ай! — подумал он. — Как это ему все приходит в голову!»
XVIII
К обеду Кален пришел в Ак-баур, в аул волостного. Пришли с ним также Мунке и Дос. Все были безоружны. Только у Калена в рукаве запрятан был толстый, со свинцовой прожилкой доир.
Всю дорогу Кален хмуро молчал, как бы предчувствуя недоброе.
— Это Каратаз… Непременно это он! Обязательно это плешивою дело! — несколько раз повторял дорогой Мунке.
А Кален думал о Еламане, что давно о нем не было никаких вестей. Он тужил о нем, хотел ехать к нему, опалил было овцу, но тут по побережью прошел слух, что приехал сын Шодыра и будет мстить за отца. Кален решил не оставлять в опасную минуту семью Еламана и не поехал.
Когда его вызвали к уряднику, он не хотел никого брать с собой, но рыбаки послали с ним Мунке и Доса.
В степи им встретился Танирберген — охотился. Рыбаки сделали вид, что не заметили его, хотели было пройти мимо, но Танирберген сам подъехал к ним, чтобы поздороваться.
Кален и Дос смотрели в сторону, но добродушный Мунке не выдержал. Когда он увидел, как молодой мурза торопливо слез с коня и почтительно остановился перед рыбаками, Мунке про все забыл.
— Все ли благополучно в твоем ауле? — спросил он.
— Слава богу. Далеко ли путь держите?
— В твой аул идем.
— О? Прекрасно! Наконец-то такие почтенные люди собрались к нам в гости! Болыс-ага сейчас нет в ауле, так я поеду с вами.
— Спасибо, дорогой, только мы не в гости… Нас улук вызывал.
Танирберген изумился и сделал испуганное лицо.
— Бог ты мой! Что же ему от вас надо?
— Не знаем… Если мы и грешны перед богом, так перед улуком чисты.
— Ладно, чего там… Пошли! — буркнул Кален, все еще глядя в сторону.
Танирберген засуетился, проворно снял притороченную к седлу огненную лису и протянул ее Мунке.
— Улук коварен, как море. И неизвестно, что вас всех ждет. От всей души, в добрый путь!
— Спасибо! Будь первый среди достойных! — сказал довольный Мунке.
Дорогой Мунке все потряхивал лисицей, размышлял и наконец сказал:
— Что там ни говори, а Танирберген — воспитанный джигит. Не то что его брат…
Кален и Дос промолчали.
Степенные казахи к уездному чиновнику заходили обычно робко и разговаривали с ним, сняв шапки и низко кланяясь, — таков был обычай. Но Калену теперь было все равно. Никого не спросившись, он ввалился с друзьями прямо в комнату к уряднику.
Урядник был толст, лохмат, с вислыми пепельными усами. От него крепко пахло табаком, а усы были похожи на длинные рукава казахской шубы. Заложив руки за спину, он шагал из угла в угол по просторной, убранной коврами комнате. Когда в комнату, стуча сапогами, ввалились казахи в больших теплых тумаках, в толстой одежде и по ногам урядника понесло холодом, он резко повернулся и начал багроветь.
— Эт-то чтэ такое!.. — загремел было он, но осекся, увидев, что, подпирая тумаком потолок, перед ним стоит могучий, черный и рябой казах.
Схватившись за желто-пестрый эфес длинной, болтающейся по ногам шашки, урядник уставился в змеиные глазки громадного казаха. Тот не моргая глядел из-под тумака. Пошевелив усами, урядник отвел глаза, круто повернулся к стоящему позади переводчику и рявкнул:
— Кто т-такой, а?
Переводчиком был волостной писарь. Вернувшись из города, он быстро отъелся, у него появилось уже брюшко, и вообще стал он весь кругленький, толстенький, с жирным, круглым и плоским лицом. Сразу почуяв, что урядник опешил перед верзилой казахом, писарь решительно вышел вперед и стал между ними. Потом, тыча пальцем в живот Калену, который был на вытянутую руку выше его, он закричал:
— Вот это и есть вор Кален, ваше благородие!
— Ка… Калин? — переспросил урядник. — Вот что, царь Калин… — начал он, усмехаясь, но вспомнил, что тот не понимает по-русски, нахмурился и опять повернулся к писарю. — Спроси у него, воровал ли он скот? Признается ли?
— Слышал? Говори правду его благородию!
— Ай, дорогой, аллах свидетель, у каждого есть свое утро и своя ночь…
— Ты! Вор! Оставь свои ночи при себе, тут тебе не ночь! Воровал скот?
— Это ты о чем говоришь? Воровать-то я давно оставил. Вот пусть они скажут, чем я теперь зарабатываю, — кивнул Кален на Мунке и Доса. — Я сейчас свой хлеб добываю в поте лица, понял? Только точно передай этому лохматому улуку, понял?
— Заткнись! Мы-то знаем, чем ты промышляешь!
— А ну-ка, ну-ка?
— А что! И скажу! Смотри ты, как он перед господином начальником поет! Прямо святой, ишан! А сам небось как волк по ночам рыскает…
Толстые, как грива жеребца, щетинистые усы Калена дрогнули. Он сделал шаг вперед и протянул руку. Писарь проворно отскочил. Мунке и Дос перепугались, но Кален вдруг неожиданно усмехнулся.
— Ах ты, плосконосая коротышка! — сказал он и весело повернулся к Мунке и Досу. — Эта коротышка прямо как бог перед нами, а? А перед Каратазом небось на задних лапках стоит, о, паруардыгар!
— Э, алла! Каждая блоха о себе заявить хочет, — вздохнул Мунке.
Вошел Жасанжан. Его никто не заметил, он присел на сложенный у стены вьюк. Жасанжан слышал Калена, когда входил, и ему стало смешно. Писарь побагровел до пота. Урядник ничего не понимал.
— Что он сказал, а? — спрашивал он то у писаря, то у Жасанжана. — Что сказал? Ах, черти, азияты, — что он говорит, спрашиваю, ну?!
Писарь наконец немного оправился.
— Ваше благородие, это опасный вор! Он и людей убивал. И вас сейчас поносил последними словами.
Глаза урядника начали стекленеть.
— Что-о? Ах ты, мерзавец, в Сибирь захотел? Кандалов не нюхал, а?
Рыбаки удивленно переглянулись.
— Что мы сказали этому русскому? Что он сердится? — удивлялся Мунке.
— Он и вас убить грозится, ваше благородие, — говорил между тем писарь. — Надо связать ему руки, ноги, а то беда будет!
Жасанжан не выдержал, вспыхнул.
— Тебя народ твой принимает за образованного! — закричал он писарю. — Принимает тебя за просвещенного гражданина! А ты выучился русскому языку для того, чтобы искажать речь бедных казахов.
Он сам перевел уряднику все, что говорил Кален. Даже как назвал Кален писаря — перевел. Урядник слушал, слушал и захохотал.
— Так… так говоришь… — плосконосая коротышка? — повторял он сквозь смех и даже глаза вытирал платком. Успокоившись, он все-таки недоверчиво оглядел Калена. — Все-таки вид у тебя нехороший, похоже, все правда: и скот воровал, и людей убивал, а?
Жасанжан перевел ему, и Кален засмеялся:
— Э, таксыр, откуда у человека на допросе может быть хороший вид. Скажи спасибо, душа еще не вышла вон!
Урядник устало махнул рукой.
— Ладно, айда-майда домой! Пошел отсюда!
— Жасанжан, долгих лет тебе жизни! Да пошлет тебе аллах счастья! — быстро сказал Кален.
Жасанжан все глядел на конокрада, покуда тот не вышел с рыбаками, и думал: «Я знал, что он был искусный вор, но он к тому же еще и умный казах!»
У каждого есть враги, но не каждый может без хлопот расправиться со своими врагами — для этого нужна власть. Став волостным, Кудайменде почувствовал в себе силу. От Еламана он избавился быстро. Да Еламан и сам в петлю полез — убил русского купца. Очередь была теперь за Каленом, и судьба его была уже предрешена, когда так некстати вмешался в это дело младший брат Жасанжан. Узнав об этом. Кудайменде бросил все дела на полуострове Куг-Арал и прискакал в аул. Не успев еще раздеться как следует, он вызвал Танирбергена и писаря.
— Ну? Как это случилось, выкладывайте! — не глядя на них, буркнул Кудайменде.
Танирберген был бледен от злости.
— Ойбай-ау, если бы чужой был! А то кусает свой же щенок.
— Жасанжан?
— Кто же еще! Я думал, окончит ученье, станет большим человеком, нам опорой будет в борьбе с врагами. А этот щенок обернулся против нас же. Материнские сиськи кусает!
Кудайменде промолчал и отвернулся. «Так тебе и надо! Не послушал тогда меня, отправил его в Оренбург, вот он и научился добру у русских!»
— Это еще не все, — продолжал Танирберген. — В твое отсутствие у нас еще одна новость…
— Ну?
— У брата Алдабергена пропали два коня. Кони хорошие, вороные…
— Может, волки?
— Может, и волки, если они не на двух ногах…
— Кто же тогда, по-твоему?
— Хороший у меня брат, болыс-ага! Как пропажа, так я в ищейку превращаюсь. — Танирберген потупился, усмехаясь в усы. — Если пропадает скот, разве не у вора его ищут?
— А кто, кто вор? И без тебя знаю, что у вора, да вор кто?! Танирберген посерьезнел и хищно повел глазами.
— Вор близко. В такой мороз вор издалека не придет. Ну а если свой вор, тогда кто не побоится залезать в аул волостного? Только Кален не побоится. Вор — Кален!
