По санным путям в Кагальник съезжались обозы с товарами с верховых станиц Дона, с Медведицы и Хопра, из верховых городков донецкого побережья, со Слободской Украины. Каких только не было тут товаров!
Степан не велел ослаблять дозоры в степях. Несмотря на мороз, конные казаки разъезжали по всем дорогам, следя за сношениями Черкасска, и вот наехали на казаков, которые с оружием спешили в Черкасск по вызову войсковой избы. Их привели к Степану.
– Вы что, крещена рать, собрались к домовитым на выручку супротив нас?! – строго спросил атаман.
– Не к домовитым, Степан Тимофеич, – оправдывались казаки. – Зовет войсковая изба: по вестям из Крыма, славно ногайцы хотят напасть на казацкие земли... кто приедет в Черкасск, тому хлеб обещают за службу да крупы. Сам знаешь, как с хлебом ныне...
– Езжайте домой, – приказал Степан. – Кого встренете, то же скажите. Случится в Черкасске нужда, я сам на азовцев да крымцев пойду со всем войском. А кто с верховых станиц еще соберется с ружьем к домовитым, того не помилую как расказню! Сидеть бы вам было, смотреть, чтобы с Воронежа «крымцы» не грянули на казацкие земли. Войсковая изба вас в низовья сокличет, а в ту пору на Дон воеводы прилезут с верхов!
– Степан Тимофеич, да как бы нам знать?! – удивились казаки простоте атаманской догадки.
– Да кто хочет хлеба, идите на службу в мой город. Уж как-нибудь накормлю без обиды.
– С семейкой к тебе? – недоверчиво спрашивали казаки.
– Коли надо, с семейкой иди, голодать не будем, – пообещал Степан.
У него в эту зиму было куплено хлеба больше, чем в самом Черкасске. Заботами Фрола Минаева Кагальник был всю зиму сыт.
Степан сознавал, что скоро он будет достаточно сильным, чтобы ударить первому на Черкасск. Но для этого надо было разведать думы черкасских жителей. Надо было открыть для черкасских свои ворота и самим наезжать туда в гости. Разин решился на это, когда к нему под рождество пришли богомольцы, собравшиеся в черкасскую церковь к заутрене. Степан разрешил им взять лошадей и сани. Дозорам сказал – пропустить богомольцев в низовья.
– Смотрите, не пустят вас! – усмехнулся он.
– Как, батька, не пустят! Ведь праздник каков! Не ногаи живут в Черкасске, а русские люди, и веруют в бога!
И вот несколько десятков саней приехало под черкасские стены. Уже в темноте подъехала вереница саней по донскому льду к городским воротам и стала проситься в церковь.
Растерянные воротные казаки, увидев во тьме на снегу черное скопище саней, услышав конское ржанье и говор толпы, не решились впустить их в город. «А вдруг затевают хитрость!» – подумалось им и припомнилось взятие Разиным Яицкого городка...
В смятении послали воротные спросить войсковых заправил. Тем часом уже началась заутреня. Кагальницкие богомольцы мерзли под ветром возле стены. Завилась метелица, ветер свистал, летел снег...
Наконец вышел на стену есаул Самаренин.
– А сколь вас в приезде? – спросил он, еще не дав разрешения отпирать ворота. – А кто у вас старший?..
После долгих расспросов впустили намерзшихся богомольцев в город, но даже в натопленной, полной народом, жаркой церкви долго они не могли согреться.
– Турки так православных людей ко гробу господню молиться пускают – с опаской да счетом! – ворчали раздраженные казаки.
– Опасаются крепко, – сказал Степан, – а все же я мыслю, что в город войти не тяжкое дело. Вот сам соберусь...
Митяй Еремеев, бывший с богомольцами в Черкасске, успел расспросить верного казака, как живет Черкасск, и узнал от него – войсковая старшина ждет указа царя о том, что им теперь делать.
Казаки, не знавшие, что богомолье в Черкасске затеял сам атаман, смеялись над незадачливыми молельщиками.
На масленицу в Кагальницком городке недоставало вина. Разин велел разукрасить лентами лошадей и сани. В передние пошевни сел он сам. По остальным рассадил казаков и казачек, скоморохов с гудками, сопелями и волынками, ряженых в вывернутых тулупах – и с колокольчиками, бубенцами пустился вдоль Дона в Черкасск. Были густые сумерки, когда двадцать троек по зимнему льду подкатили к воротам Черкасска.
– Эй, воротные! – крикнул Разин.
– Кто там? – отозвались сверху.
– Сосед Степан Разин проведать наехал. Давай отворяй ворота, да живо! За проволочку башки посорву! – крикнул Разин.
– Не гневайся, атаман Степан Тимофеич, бегу отворять! – обалдело откликнулся с башни сторожевой казак, скатившись кубарем к воротам.
Ворота отворились. Степан, правя первою тройкой, шумно въехал в Черкасск.
– Бегите-ка к крестному, пек бы блины: в гости едем! Вот только в кабак завернем! – крикнул он, и весь праздничный поезд с песнями, с бубнами, с криком, встревожив черкасских собак, подняв гвалт по улицам, полетел к кабаку.
Из кабака погрузили в сани пять бочек вина. Разин кинул кабатчику горсть серебра сверх платы за взятые бочки.
– Всем нынче задаром пить наше здоровье в Черкасске! Услышу, что денежку взял с кого, я тебя вверх ногами в воротах повешу! – сказал он кабатчику, чтобы слышали все «питухи».
Приезжие гости мазали пьяниц сажей, пили вино, плясали, горланили песни.
Налили два ведра вина, поднесли по глотку лошадям.
– Не спои коней, черти! На пьяных куда скакать?.. Разнесут! – останавливали пожилые казаки.
– Да мы помаленечку, лишь для веселья! – смеялась озорная, расходившаяся молодежь.
Когда погружали в сани вино, к кабаку прибежал посланец Корнилы.
– Степан Тимофеич! Корнила Яковлич кланяться приказал, к дому просит! – сказал казак. – Свежую семгу к блинкам-то пластать велел, – тихонько добавил он.
– Вот беда так беда-а! – с досадой воскликнул Разин. – Уж так-то я семгу люблю! Да ты скажи батьке крестному: коренник у нас потерял подкову, поскачем искать, пока затемно, – кто бы другой не поднял! На тот год в сю пору назад обернемся. И-ихх ты-ы-ы! – гикнул он на коней, и весь поезд за ним помчался назад, к городским воротам, нарочно в объезд вокруг всего города, мимо атаманского дома и войсковой избы...
По пути, перед выездом из Черкасска, пока отворяли ворота, в темноте к ним в сани молча ввалились какие-то четверо черкасских казаков.
