– Не перемирие нужно нам, ваше королевское величество, но мир. Надо сразу кончить все свары.
И конгресс был назначен. В городок Ништадт съехались: Брюс, барон Остерман, граф Лилиенштедт, барон Штремфельдт. Начался торг. Чем неподатливее были шведы, тем чаще приходили к ним донесения о победах русской армии и флота. Генералу Ласси[341] был отдан приказ высадиться на шведские берега и опустошить их. Вместе с приказом генерал получил по одному ефимку на каждого солдата своей пятнадцатитысячной армии, сто бочонков вина и обоз провианта.
В Ништадте вскоре узнали, что русские сожгли три городка, семьдесят девять мыз[342], девятнадцать приходов и пятьсот шесть деревень. Шведы сразу стали сговорчивей. Они отстаивали уже один только Выборг, а в Лифляндии требовали лишь Пернау и остров Эзель.
– Выкиньте из головы! – резко отвечал на это Брюс. – Пернау принадлежит к Лифляндии, где нам соседа иметь вовсе не нужно. А про Выборг и думать забудьте. Самим нужен.
Наконец в Выборг, на Лисий Нос, куда недавно приехал царь, явился гонец с донесением от Брюса и Остермана.
Пётр дрожащими руками схватил цидулу, хотел распечатать её и вдруг пошатнулся. Робко, отойдя в сторонку, он сорвал печать. Ему стало вдруг нестерпимо холодно. Он забегал из угла в угол, потом кинулся к двери, задержался на мгновение и выскочил в сенцы.
Только здесь, убедившись, что вокруг никого нет, он поднёс к глазам донесение.
Мир!
Не помня себя, Пётр выскочил на крыльцо:
– Слышишь ли, море? Мир! Слышишь ли, зазнобушка моя? С сего дни ты – русское море! Российское! Здравствуй довеку, зазнобушка моя синеокая!
Послы сообщали:
«Итак, ваше величество, с тридцатого августа 1721 года Россия стала полной хозяйкой Эстляндии, Лифляндии, Ингерманландии и части Карелии с Выборгом».
Давно уже так не ликовала страна, как в те развесёлые дни. Знакомые и незнакомые люди останавливались на улицах, обнимали друг друга, плясали.
– Слава Богу, брани конец!
– Шутка ли, двадцать один год воевали…
Государь приплыл в «парадиз» на бригантине, собственноручно стреляя из пушек. У Троицкой площади ревели толпы. Впереди всех с поднятыми иконами, хоругвями, дарами и кропилами стояло все санкт-питербурхское духовенство. По приказу коменданта на улицу выкатывали бочки с вином.
Петра понесли с бригантины на руках. Он собрался что-то сказать, уже поднял для этого руку, но спазма сдавила горло. Вместо слов из груди вырвался какой-то булькающий всхлип, по щекам потекли слёзы…
Двадцать второго октября после обедни мирный договор был оглашён всенародно. Отец Феофан Прокопович[343], осенив себя крестом, низко поклонился на все четыре стороны, взял из рук протопресвитера Евстигнея бумагу и приступил к подробному перечислению всех дел царя, «кои сами вопиют о том, чтобы возвести Петра Алексеевича на вышние вершины славы».
После отца Феофана к государю обратился канцлер Головкин:
– Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, через которые токмо единые вашими неусыпными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света, и тако рещи, из небытия в бытие произведены: в общество политичных народов присовокуплены; и того ради, како мы возможем за то и за настоящее исходатайствование толь славного и полезного мира по достоинству возблагодарити? Однако же да не явимся тщи в зазор всему свету: дерзаем мы именем всего Всероссийского государства подданных вашего величества всех чинов народа всеподданнейше молити, да благоволите от нас, в знак малого нашего признания толиких отческих нам и всему нашему отечеству показанных благодеяний, титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского приняти.
Из собора под пушечным и трубным ливнем вельможи с императором во главе отправились в город.
У ворот собора на санях красовались кораблики. Среди них особенно выделялся воспроизведённый в малых размерах недавно спущенный на воду величайший корабль русского флота «Миротворец». На нём несколько мальчиков-юнг, по команде Петра, долго проделывали всевозможные «эволюции». В заключение император взобрался на корабль и дал салют.
А утром, едва проснувшись и увидев перед собою Толстого, государь вдруг лукаво подмигнул ему:
– Что ж… А ведь не плохо бы теперь Персию к нам малость придвинуть?.. Чтобы за шёлком не так далече купцам нашим ездить… Так мы с тобою ранее говорили?
– Чуть-чуть… Чуть-чуть-с… Потому шёлк-сырец гораздо потребен нашему государству-с…
– Так не прокатиться ли нам к тем берегам?
– Самое время к теплу поближе податься.. К солнышку-с!
Не успела Россия зализать страшные раны свои, как людей оглушила жестокая весть о новом походе «на восход солнца».
Время ткало вечную свою паутину, обволакивало забвением горькие годы Северной войны и ужасы Персидского похода, ценой полчищ солдат и несметной казны вправившего в корону российскую ещё один бриллиант – далёкий город Баку.
Дождалась своей мечты Екатерина: император венчал её в соборе титулом императрицы.
Угомонился и Пётр Андреевич Толстой. Он получил полное прощение государя и великую милость: в день коронования Екатерины Пётр пожаловал его графским титулом.
Про Ваську Памфильева ходят разные слухи. Отец Тимофей ищет его то в Вологде, где ведёт он будто бы немалый торг с иноземцами, то на Волге, то в Москве и Санкт-Питербурхе, где состоит он дольщиком разных заводов и фабрик.
Не чувствуя устали, шагает расстрига по всей российской земле.
Однажды в лесу он встретился с Купелем, разговорился с ним и, почувствовав неожиданное расположение к станичнику, раскрыл ему свою душу.
– Так вот ещё какое сотворил чёрное дело сей зверь! – вспыхнул Купель. – Как его земля только держит! – И вдруг клятвенно поднял руку: – Проведал я, где он. Верно говорю, на Украине сей каин. Иди к нам, отец. Вместе правду будем искать. Вместе биться за неё будем…
И отец Тимофей, поклонившись в пояс Купелю, отправился с ним в стан Фомы.
Памфильев сгорбился, голова его совсем побелела. Купель, Кисет и Яценко не на шутку задумываются над тем, куда бы отправить атамана на покой. Ему, однако, они об этом не говорят: он и слушать не хочет ни о каком покое.
– Даша в монастыре, сына нету… Ни кола у меня, ни двора. Куда я денусь без вас? С вами, почитай, всю жизнь из одного кубка орлёного горе хлебал, серед вас и душу отдам Богу.
Отец Тимофей, приглядевшись к атаману, незаметно для себя всем сердцем привязался к нему. О Ваське они никогда не говорили. Только раз, когда бывший долгое время в отлучке Памфильев вернулся в стан и объявил, что «доподлинно проведал, где каин жительствует», расстрига пал перед атаманом на колени, поцеловал ноги его и клятвенно произнёс:
– Расставлю эдак персты, сдавлю горло… Тогда и его персты разожмутся… И ты, дочка моя, вольно вздохнёшь. Доченька моя! Дочка!
Ночью ватага, разбившись на десяток сильных отрядов, отправилась к солнечной стороне, к городу Киеву, куда должен был ехать с другими дольщиками на открытие новой фабрики «гость первой гильдии Василий Панафидин», он же Васька-Каин, иудин опаш.
Впереди головного отряда шли седой, но по-прежнему синеокий Фома и отец Тимофей. Судорожно сжав в кулаке черенок кинжала, расстрига проникновенно и страстно повторял за атаманом слова крамольной песни о кровавой борьбе «голодных и сирых» за правду жизни.
1933 – 1935
ШИЛЬДКРЕТ КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ (1896 – 1965), русский советский писатель. Печатался с 1922 года. В 20-х – первой половине 30-х годов написал много повестей и романов, в основном на историческую тему.
Текст романа «Бунтарь» печатается по изданию: К. Шильдкрет. «Бунтарь». М., Московское товарищество писателей, 1933.
Текст романа печатается «Мамура» печатается по изданию: К. Шильдкрет. «Мамура». М., Московское товарищество писателей, 1934.
Текст романа «Кубок орла» печатается по изданию: К. Шильдкрет. «Кубок орла». М., «Советский писатель», 1935.
Починок – новая деревня
Ям – почтовая станция, постоялый двор.
Поприще – примерно шестьсот девяносто сажен.
Повалуша – летний покой.
Опаш – хвост, прихвостень.
Бердыш – старинное оружие, большой топор с лезвием в виде полумесяца.
Толстой Пётр Андреевич (1645 – 1729) – граф, посол в Турции в 1701 – 1714 гг., сенатор, с 1718 г . начальник Тайной канцелярии.
Скорее всего, имеется в виду Пушкин Пётр Михайлович (точные даты рожд. и смерти неизвестны), имевший прозвище Желтоух, – воевода, стольник царя Федора Алексеевича, глава владимирского Судного приказа.
