Ознакомительная версия.
Иван Алексеевич убедился, что ему повезло на партнера, упустить такой случай нельзя. Стали играть, и первую партию черт мгновенно спроворил в свою пользу. Во второй Соколов решил не сдаваться, весь в небывалом напряжении рассудка, но черт в три хода сделал ему шах и мат. В третьей партии Иван Алексеевич сам прижал черта, утверждаясь пешками в центре, а фигуры правого фланга двигал в атаку. Черт, почуяв неладное, заметался в поисках спасительных ходов, но Соколов стоял крепко и даже пожертвовал конем, дабы лишить дьявола двух его последних пешек. Через сорок ходов Соколов понял, что выигрыш останется за ним. Но тут черт проклятый, в раздумье обвив хвостом ножку стула, призадумался, а, подумав, объявил:
— Делаю тебе мат — на двадцать втором ходу…
И сделал! После чего надел на палец Соколова сверкающий перстень, и, победно захохотав, он исчез, сказав на прощание:
— Но помни о нашем уговоре. Три года и тридцать лет!
…Иван Алексеевич овдовел в 1816 году; сам же он скончался уже в царствование Николая I, пребывая последние годы жизни в высоком звании сенатора. Человек глубоко верующий, он три года не подходил к шахматам и тридцать лет молчал о встрече с дьяволом. Кстати, у него была взрослая дочь, в браке за чиновником Петровым, и об игре с Асмодеем сенатор поведал своему внуку Саше Петрову, которому заодно уж подарил и чудесный талисман — перстень, доставшийся от дьявола.
Напрасно Саша Петров пытался доказывать деду:
— Этим дьяволом мог быть только москвич Кологривов, который желал надолго похитить твою столичную славу, для чего и прикатил в Петербург под самое Крещенье, наряженный чертом.
— Нет, нет, нет, — не верил Соколов внуку, — я ведь его, нехристя, как сейчас вижу… с рогами! Глазищи у него — во такие, словно плошки. А вони-то, вони после него осталось… Ведь потом целый день комнаты проветривали!
Александр Дмитриевич Петров, внук великого шахматиста, родился на исходе бурного XVIII столетия — в деревеньке Бисерово, что близ городка Опочки на тишайшей Псковщине. Дедушка подарил младенцу шахматы, и других игрушек ребенок не знал, зато в семилетнем возрасте обыгрывал папочку, который немало тому дивился и даже фыркал обиженно, говоря жене:
— Драть бы его… чина родительского не пощадил!
Саша учился в частном пансионе Петербурга, беспощадно обыгрывая однокашников; на старости лет Петрову вспоминалось: «Детское самолюбие укоренило во мне мысль о том, что я играю лучше всех на свете и что в шахматах я так же силен, как и Наполеон на поле битвы». Это убеждение оставалось несокрушимо до тех пор, пока дедушка Соколов не сказал ему:
— Садись напротив! Ладью свою отдаю тебе вперед:
— Желаю играть на равных, дедушка, без уступок.
— Вот обыграй меня, так и будешь на равных… Следующая фраза Ивана Алексеевича была такова:
— Плачь, внучек, рыдай! Не стыдись — мы же родня…
Весь в слезах, внучек покинул деда, а, придя домой, восстановил в памяти проигранную партию, упрекая себя в «живости и опрометчивости». Дедушка-то орудовал одними пешками, а Саша надеялся обыграть его офицерами… Среди ночи входила рассерженная мать, разбрасывала с доски фигуры, говоря:
— Марш в постель! Не бери с деда дурных примеров… Миновал еще год, и Саша объявил дедушке мат.
— Молодец, стервец! — похвалил внука Соколов. — Родного деда не пожалел, хоть самому плачь… экий пострел!
Саше Петрову было тогда одиннадцать годочков.
Матушка вскоре и сама поняла, что карьере сына шахматы не повредят; узнав, что ее сыночка желают видеть очень важные господа, она справила ему новую курточку с позлащенными пуговицами, звали куафера, чтобы завил ему волосы. Саша играл в доме сенатора Баранова, составив партию с драматургом Копьевым, играл с ним и выиграл! Знатные гости аплодировали. Затем его звал к себе писатель Николай Брусилов, тогдашний губернатор в Вологде, и, проиграв отроку, он восклицал:
— Да откуда голова у тебя такая? Не дадим голове пропасть. Приходи завтра. Определим в канцелярию статс-секретаря…
Так, в возрасте 14 лет Саша сделался чиновником. Но однажды, будучи в гостях у шталмейстера Федора Самарина, довелось ему повстречать мощного противника. Это был какой-то калмык, едва говоривший по-русски. «В жизни не случалось видеть столь сильного игрока», — вспоминал Петров, признавая, что, если б не его знания книжной премудрости о шахмат, пришлось бы сдаться перед силой ума дикого сына вольных степей. Однако выстоял, и скоро в Петербурге его называли «наш русский Филидор».
Дедушка Соколов быстро дряхлел, готовясь к смерти, но, радуясь успехам внука, он порою внушал ему:
— Теории игроков только портят. До сути сам доходи, дабы не устрашаться в хаосе неисчислимых шахматных комбинаций, книги оставь… от них и голова на пупок завернется.
Однако Петров уже мечтал сам стать автором книги о таинствах шахматных откровений. В эти годы, годы его победоносной младости, шахматистов приманивал дом чиновника Василия Васильевича Погодина, у которого собирались сильнейшие роки Петербурга. Сам хозяин дома, видный чиновник, был близок к декабристам, до конца своих дней не прерывая с ними дружеских отношений. Собирались у него по средам и пятницам, а слава погодинских вечеров была такова, что шахматные доски скоро потеснили в Петербурге даже ломберные столы и бильярды. Петров частенько навещал Погодина и в другие дни, а играть им мешала дочка Василия Васильевича — еще маленькая Санечка, иногда засыпавшая на софе под говор их рассуждений. Конечно, глядя на уснувшую девочку, Александр Дмитриевич не мог знать, что это спит его будущая жена. Позже он сам писал: «Эта малютка сделалась царицей души моей, шахматам я обязан всем счастием моей жизни».
В 1824 году Петров издал книгу о шахматной игре с портретом Филидора на фронтисписе. Не знаю, как реагировал на это дедушка Соколов, и не знаю, что сказал Пушкин, принявший книгу в дар от автора с такой надписью: «Милостивому Государю Александру Сергеевичу Пушкину в знак истинного уважения». Думаю, поэт принял книгу хорошо, ибо Петров судил в ней о теориях Филидора, а поэт ценил этого мастера, сам играл в шахматы.
Дедушка Иван Алексеевич говаривал внуку:
— Ох, Сашка, быстро скачешь, гляди, не оступись… Я в твои годы еще с веником по баням ходил, а ты, сказывают, уже и ванну себе завел… не чай, а кофий по утрам пьешь! Барин…
Пожалуй, верно. Давно ли, кажется, мальчиком приняли его на службу мелким канцеляристом, а карьера удалась, как удачная партия в шахматы; Петров стал правителем канцелярии у принятия прошений, обрел весомый чин коллежского советника. Правда, в 1835 году пришлось ему потерять друга — Василий Васильевич Погодин уезжал в Варшаву, а перед отъездом просил:
— Навещайте меня, Саша, без игры с вами скучно…
После отъезда Погодина столичные шахматисты стали собираться у Петрова, который имел квартиру в доме недалече от цепного Египетского моста. Много тут перебывало людей, и не ради ужинов с шампанским, а едино лишь ради шахматных поединков. Кто и не решался играть, так хоть умных разговоров наслушается.
Наконец, 4 ноября 1837 года в квартире Петрова свершилось нечто историческое — событие, о котором, к сожалению, наши настенные календари не упоминают.
— Господа! — объявил Петров. — С сего дня позвольте считать рождение Русского Общества Любителей шахматной игры, и никакая иная игра, кроме шахматной, в нашем обществе не дозволяется… Будем скромны. Будем усердны и разумны. Я верю, что над каждой шахматною доскою невесомо парит незримая муза.
Ах, милый Петербург! Но ведь есть еще и Варшава…
Он не выдержал разлуки — появился в Варшаве. Конечно, Санечка уже подросла, Петров ей сказал:
— Какая ты стала хорошенькая! А я приехал повидать твоего папу и сыграть с варшавянами…
Варшава уже имела клуб шахматистов, средь которых славился Александр Гофман, ровесник Петрова. Гофман, чтобы спасти семью от нужды, играл по трактирам за деньги. За два-три злотых он с блеском проводил партию, подкрепляя себя старкой и вудкой. Петров вспоминал: «…любил покойник выпить, и надо признать, что, выпив, играл всегда лучше…» Петров в Варшаве соперничал — один против всех шахматистов клуба, а партия, которую он провел с Гофманом, была сочтена шедевром, ее опубликовали не только в России, но даже и за границей.
Александр Дмитриевич зачастил наезжать в Варшаву, и Погодин не сразу догадался, что на берегах Вислы его привлекают не только шахматы, — в 1840 году Санечка стала женою «русского Филидора», который охотно остался жить и служить в Варшаве. Хотя политическая обстановка в столице Царства Польского во многом разделяла поляков и русских, но Петров никогда не раскаивался в варшавском житии, обретя здесь немало верных друзей из числа поляков. Он легко освоил польский язык, дружески общался с варшавянами, которые лично к нему и к его семье относились с доверием и даже с почтением.
Ознакомительная версия.
