— Ваши теории… Мыльные пузыри, порожденные дуновением и дуновением же разрушаемые. Химия, Бертолле, не больше, чем праздное развлечение, пока она не прилагается к потребностям войны или промышленности. Ученому необходимо ставить себе в своих исследованиях определенную, великую, полезную задачу, как Монж, который для того, чтобы делать порох, стал искать селитру по погребам и конюшням.
Сам Монж и Бертолле настойчиво доказывали генералу, что важно овладеть явлением и подчинить его общим законам, прежде чем извлекать из него полезное применение, и что поступать иначе — значит пускаться в опасные потемки чистого эмпиризма.
Бонапарт согласился с этим. Но шарлатанства он боялся менее, чем идеологии. Он вдруг спросил Бертолле:
— Надеетесь ли вы вскрыть своими толкованиями бесконечную тайну природы и проникнуть в неизвестное?
Бертолле ответил, что, не претендуя объяснить вселенную, ученые оказывают человечеству величайшие услуги, рассеивая ужасы невежества и суеверия разумным взглядом на явления природы.
— Не значит ли стать благодетелем рода человеческого, — добавил он, — если избавить людей от призраков, созданных в душах ужасом воображаемого ада, освободить их от ига предсказателей и священников, избавить их от страха пророчеств и снов?
Ночь покрыла мраком все море. На безлунном я безоблачном небе пылающий снег звезд висел дрожащими хлопьями. Генерал задумался. Потом, подняв голову и выпрямив грудь и проведя рукой линию очертания неба, он голосом пастуха и античного героя нарушил тишину:
— Я обладаю душой из мрамора, которую ничто не смущает, и сердцем, не доступным обычным слабостям. Но вы, Бертолле, знаете ли вы достаточно, что такое жизнь и смерть, достаточно ли вы исследовали их границы, чтобы заключить, что в них нет тайны? Уверены ли вы, что все призраки созданы воображением больного мозга? Можете ли вы объяснить все предчувствия? Генерал Ла-Гарп обладал ростом и сердцем гренадера. Его познания находили в боях подходящую пищу. Там он был во всем своем блеске. В первый раз при Фомбио, вечером, предшествовавшем его смерти, он оцепенел, потеряв способность, действия, похолодев от неведомого и внезапного ужаса. Вы отрицаете призраки. Монж, не знавали ли вы в Италии капитана Обле?
При этом вопросе Монж стал припоминать и покачал головой. Он ничего не помнил о капитане Обле.
Бонапарт продолжал:
— Я отличил его под Тулоном, где он заслужил эполеты. Он обладал молодостью, красотой и доблестью Платейского воина. Это был античный воин. Начальники, пораженные его строгим видом, чистыми чертами лица, мудростью, которая проникала весь его молодой облик, прозвали его Минервой, и гренадеры тоже называли его этим именем, смысл которого они не понимали.
— Капитан Минерва! — воскликнул Монж. — Что бы вам его назвать так сразу! Капитан Минерва убит под Мантуей за несколько недель до моего прибытия в этот город. Смерть его сильно поразила воображение всех, так как ее окружили чудесными обстоятельствами, которые мне сообщили, но о которых у меня не сохранилось точного воспоминания. Помню только, что генерал Миолли приказал, чтобы шпагу и нагрудный знак капитана Минервы, обвив лаврами, несли во главе колонны, которая проходила церемониальным маршем в один из праздничных дней перед гротом Виргилия, дабы почтить память певца героев.
— Обле, — продолжал Бонапарт, — имел ту спокойную храбрость, какую я после него нашел только у Бессьера. Его волновали самые благородные страсти, все чувства своей души он доводил до самоотвержения. У него был брат по оружию, старше его несколькими годами, капитан Демарто, которого он любил со всей силой, свойственной великому сердцу. Демарто не походил на своего друга. Порывистый, кипучий, одинаково горячо предававшийся и удовольствиям и опасностям, в лагерях он служил примером веселости. Обле был возвышенным рабом долга, Демарто — радостным любовником славы. Последний отдавал своему брату по оружию столько же дружбы, сколько и сам получал от него. Под нашими знаменами оба они воскрешали образы Ниса и Эвриала. Конец их, как того, так и другого, был окружен странными обстоятельствами. Я осведомлен о них, как и вы, Монж, но я обратил на это больше внимания, хотя в то время мой ум был занят великими заданиями. Я спешил овладеть Мантуей до того, как новая австрийская армия успела бы вступить в Италию. Тем не менее я все-таки прочел донесения об обстоятельствах, предшествовавших и последовавших смерти капитана Обле. Некоторые из фактов, удостоверенные этим донесением, смахивают на чудо. Причину их следует отнести либо к неизвестным способностям, приобретаемым человеком в, исключительные мгновения, либо к вмешательству разума выше нашего.
— Генерал, вам следует исключить вторую гипотезу, — сказал Бертолле. — Наблюдатель природы никогда не встречается в ней с вмешательством высшего разума.
— Я знаю, что вы отрицаете провидение, — возразил Бонапарт. — Такая вольность позволительна ученому, замкнувшемуся в своем кабинете, но не вождю народов, который властвует над чернью только общностью их представлений. Чтобы управлять людьми, о высоких предметах надо думать подобно им и идти за общественным мнением.
И Бонапарт, подняв во мраке глаза на огонь, который качался на вершине грот-мачты, тотчас же прибавил:
— Ветер дует с севера.
Он переменил тему с той резкостью, которая ему была свойственна и которая заставляла господина Денона говорить:
— Генерал захлопнул ящик.
Адмирал Гантом сказал, что нельзя ожидать перемены ветра раньше первых осенних дней.
Острие пламени было обращено к Египту. В ту же сторону смотрел Бонапарт. Взор его углублялся в пространство, и из уст его четко вырвались слова.
— Если бы они только сумели там удержаться! Эвакуация Египта была бы бедствием военным и торговым. Александрия — столица повелителей Европы. Оттуда я разорю английскую торговлю и создам для Индии новые судьбы… Александрия для меня, как и для Александра, это плацдарм, порт, склад, откуда я брошусь на завоевание мира и куда я заставлю стекаться богатства Африки и Азии. Англию можно победить только в Египте. Если она завладеет Египтом, она будет вместо нас госпожою вселенной. Турция при последнем издыхании. Египет обеспечит мне владение Грецией. Мое имя будет вписано в бессмертие, рядом с именем Эпаминонда. Судьба Европы зависит от моего разума и от твердости Клебера.
Во время последующих дней генерал был молчалив. Он велел читать себе «Революции Римской республики», изложение которых казалось ему невыносимо тягучим. Адъютанту Лавалетту приходилось читать аббата Верто во весь опор.
И вскоре Бонапарт, не вытерпев, вырвал у него книгу из рук и спросил «Жизнеописания Плутарха», которые ему никогда не могли наскучить. Он находил там, как он говорил, при отсутствии широких и ясных взглядов, большое чувство судьбы.
Однажды, отдохнув после обеда, он позвал своего чтеца и приказал ему продолжать «Жизнь Брута» с того места, где он остановился накануне.
Лавалетт открыл книгу на отмеченной странице и прочел:
— Итак, в то время, когда Кассий и он рассчитывали покинуть Азию со всеми своими войсками (это было крайне темною ночью; палатка его была освещена только слабым светом; глубокое безмолвие царило во всем лагере, и он сам был погружен в свои размышления), ему показалось, что он видит, как некто вошел в его палатку.
Он обращает глаза ко входу и видят, что страшный призрак, лицо которого было странно и ужасно, приближается к нему и молча останавливается. У него нашлось смелости заговорить с ним: «Кто ты? — спросил он. — Бог или человек? Зачем ты сюда пришел, и чего тебе от меня надо?» — «Брут, — отвечал ему призрак, — я твой злой гений, и ты увидишь меня при Филиппах». Брут не смутился: «Там и увидимся», — сказал он. Призрак немедленно исчез, а Брут, которому позванные им слуги сказали, что они ничего не слышали и не видели, продолжал заниматься своими делами.
— Только здесь, — воскликнул Бонапарт, — в одиночестве волн морских, такая сцена способна навести подлинный ужас! Плутарх хороший рассказчик. Он умеет оживлять повествование. Он обрисовывает характеры. Но связь между событиями от него ускользает. От судьбы не уйдешь. Брут, человек недалекий, верил в силу воли. Более крупный человек не поддается подобной иллюзии.
Он видит необходимость, его ограничивающую. Он не разбивается об нее. Быть великим — значит зависеть от всего. Я завишу от событий, которые решает пустяк. Таким ничтожным существам, как мы, ничего не поделать против природы вещей. Дети своевольны. Взрослый человек — нет. Что такое человеческая жизнь? Траэктория снаряда.
Адмирал пришел доложить Бонапарту, что ветер наконец переменился. Надо было пытаться проскользнуть. Опасность была явная. Море, которое приходилось переплывать, охранялось между Тунисом и Сицилией отдельными крейсерами английского флота, стоявшего на якоре перед Сиракузами под командой Нельсона. Стоило одному крейсеру обнаружить флотилию, и через несколько часов она имела бы перед собой грозного адмирала.
