Слова во многих отношениях замечательные. Конечно, нынешний премьер родился очень «счастливо»: он сын министра и внук герцога Мальборо. В Англии внукам герцогов, если они не больные и не идиоты, можно, по общему правилу, считать почти обеспеченными хорошую карьеру и успехи в жизни. Но карьера и успехи, как известно, счастья не составляют. Можно было бы сослаться на знаменитых, гениальных людей, которые прожили, в общем, на первый взгляд, весьма счастливую жизнь и которые слов Черчилля никак о себе не произнесли бы. Гете утверждал, что он всегда был несчастен. Лев Толстой как-то сказал: «Халиф Абдурахман говорил, что у него в жизни было четырнадцать счастливых дней. У меня не было и четырнадцати...»
Но если даже оставаться только в области внешних признаков счастья, то и тогда едва ли можно признать Черчилля баловнем судьбы, по крайней мере в полном и совершенном смысле слова. Как уже было сказано, здоровьем он не мог похвастать никогда. Не был он и богатым человеком. Принадлежа к одной из знатнейших семей Англии, он никакого состояния от отца не унаследовал и до сорока семи лет жил исключительно литературным трудом. Правда, зарабатывал он много. Газетный магнат лорд Риддель в своих воспоминаниях не без досады сообщает, что Черчиллю платят по полкроны (около 60 центов) за слово. За написанную нынешним английским премьером биографию его отца он получил от издателя 8 тысяч фунтов. Но состоятельным человеком Черчилль стал лишь в 1921 году, когда скончавшийся кузен его, лорд Герберт Ван-Темпест завещал ему имущество, приносящее 5 тысяч фунтов годового дохода. Это почти не изменило его образа жизни: и до наследства, и после него он работал – даже в ту пору, когда не находился у власти – очень много, как работают во Франции, в Америке и как почти никто не работал в старой счастливой Англии.
Что сказать о степени «удачности» его политической жизни? Я буду подробнее говорить о ней дальше. Конечно, он рано стал членом парламента, очень рано стал министром – Эдуард VII ко дню его свадьбы подарил ему палку с надписью: «Самому молодому из моих министров». Но премьером Черчилль стал лишь на склоне дней и популярностью начал пользоваться, как в парламенте, так и в печати, лишь с начала нынешней войны. Он сам сказал лорду Фишеру: «Я никогда ни в каких интригах не участвовал. За все, чего я в жизни добился, мне пришлось бороться. И тем не менее нет человека, которого у нас ненавидели бы так, как меня».
Быть может, это чуть преувеличено. Я не знаю, «ненавидели» ли Черчилля по-настоящему: в Англии все-таки политическая жизнь протекает без острых личных страстей. Верно, однако, то, что «хоронили» нынешнего главу правительства очень часто. В прошлую войну после неудачи Дарданелльской экспедиции, как известно, на него была возложена вся ответственность. Он должен был уйти в отставку. «Его жизнь разбита... Он совершенно потерял общественное доверие... Он пал как Люцифер, и надеяться ему больше не на что. Большая трагедия!» – сказал в 1916 году один из его ближайших сотрудников. «Конченый человек!» – писали газеты.
Ах, эти «конченые люди»! Я склонен думать, что в политике нет конченых людей. Помнят ли читатели, что около 1860 года Улисс Грант тоже считался разбитым и навсегда конченым человеком? Это не помешало ему позднее оказаться победителем в войне и национальным героем, не помешало проделать одну из самых блестящих карьер в истории. Политические похороны равно ничего не доказывают и ничего не стоят. Недорого стоит и политический апофеоз.
Здесь я касаюсь вопроса щекотливого и деликатного. Скажу с самого начала читателю, что я считаю Черчилля большим, очень большим человеком, человеком необыкновенного ума и необыкновенных разносторонних дарований, пожалуй, граничащих с гениальностью. При этом мнении я должно быть и останусь, как бы дальше ни развивалась война и как бы она ни кончилась. Однако я от себя не скрываю: историческая репутация Черчилля почти всецело зависит от дальнейшего хода войны. Если, избави Бог, Англия войну проиграет, то на нынешнего главу правительства возложат ответственность решительно все и обвинять его будут решительно во всем. В этом случае он снова будет объявлен «неудачником», как был им объявлен в 1916 году.
Это, впрочем, относится не только к нему. В несколько меньшей мере в той же чертовой лотерее разыгрывается историческая репутация многих государственных людей, в том числе другого очень большого, по-моему, человека: президента Рузвельта. Если Гитлер будет уничтожен, Рузвельт перейдет в историю как один из величайших, как величайший, быть может, из всех президентов Соединенных Штатов. Но если Гитлер войну выиграет, то историки, вероятно, будут расценивать фигуру президента иначе. Что же делать, «ничто не имеет такого успеха, как успех». Какие выводы отсюда следуют? Теоретически говоря, отсюда ничего не следует, кроме того правила великого итальянца, которое любил повторять Карл Маркс: «Следуй своим путем, и пусть люди говорят, что им угодно». Но как жаль, как жаль, что этому правилу так трудно следовать в жизни, особенно государственным деятелям и, в частности, государственным деятелям демократических стран.
Черчилль на этот счет, вероятно, не заблуждается. В ранней молодости, будучи офицером в Африке, он писал после кавалерийской атаки, в которой участвовал: «In one respect a cavalry charge is very like ordinary life. So long as you are all right, firle in the saddle, your horse in hand, and well armed, lots of enemies will give you a wide berth. But you have lost a stirrup, have a rein cut, have dropped a weapon, аre wounded, or your horse is wounded; then is the moment when from all quarters enemies rush upon you».[1]
Подкапываются под него разные люди и теперь. Сейчас это еще не страшно. Как ни подтачивает война людей и их репутации, в настоящее время Уинстон Черчилль еще чрезвычайно популярен – вне всякого сравнения с другими государственными людьми Англии. По данным Британского института общественного мнения, за нынешнего премьера стоит 89 проц. англичан. Один видный американский журналист, который не может быть, по-видимому, причислен к безоговорочным поклонникам Черчилля, пишет, что в Лондоне ему от всех беспрестанно приходилось слышать: «Мы просто не знаем, что Англия делала бы без него». По словам того же журналиста, Черчиллю вменяют в вину только одно: он будто бы слишком привязан к своим друзьям и не удаляет с видных постов тех из них, кого уволить не мешало бы.
В 1914 году Черчилля обвиняли в обратном – в том, что он увольняет людей слишком часто и слишком смело. Действительно, будучи тогда морским министром, он произвел коренную чистку среди адмиралов, не щадя людей знаменитых и чрезвычайно популярных.
Противоположные упреки взаимно исключаются. Забавно то, что нападали и нападают на Черчилля те самые люди, которые решительно ничего не предвидели и в свое время издевались над его мрачными предсказаниями. Я буду дальше говорить о том, каковы были эти предсказания и как к ним относились в Англии самые «ответственные» (хороша их «ответственность»!) люди самых разных партий, от Болдуина до социалистов, от Ллойд-Джорджа до Невилла Чемберлена.
Уход Черчилля в настоящее время, по-моему, был бы национальной или даже мировой катастрофой. Заменить его решительно некем.
Говорят, что незаменимых людей нет. Это отчасти верно. Уж на что считался «незаменимым» человеком у большевиков Ленин, однако дела СССР идут теперь не хуже и не лучше, чем при нем. Все же из общего правила есть исключения. Теперь достаточно ясно, например, что в 1917 году Клемансо был незаменим: он был последней ставкой Франции на полную победу. Он сам так думал – и носил при себе яд на случай, если бы оказалось, что победа невозможна и при нем. В Париже тогда все знали, что в случае ухода Клемансо остается только кабинет Кайо, считавшегося сторонником соглашения с Германией без победы той или другой стороны: кабинет Кайо для немедленного начала переговоров о компромиссном мире. Теперь в Англии положение еще сложнее, так как то, что можно было бы по внешности с натяжкой назвать компромиссным миром, сейчас было бы по существу полной победой Гитлера.
Во всякой другой стране люди для такого мира нашлись бы. Они могут, пожалуй, найтись и в Англии, причем на разных полюсах политического мира. Но в Англии у них шансы неизмеримо слабее, чем в какой бы то ни было стране, вследствие национальных особенностей британского характера и вследствие принципов политического устройства страны. Кроме того, к великому счастью человечества, соотношение сил пока еще не вызывает нужды ни в кабинете какого-либо лорда Лондондерри, ни в практическом подходе к тому, что в России в 1917 году называлось «похабным миром». Клемансо носил при себе яд. Черчиллю носить при себе яда не надо даже в фигуральном, метафорическом смысле этого выражения. Оно не везде теперь метафорично: ведь покончили же с собой венгерский и греческий премьеры. Англия, однако, не Греция и не Венгрия. У нее есть огромное военно-политическое могущество и есть вековая уверенность в себе старого беспроигрышного игрока, почти никогда не знавшего поражений. Черчилль – последняя и наиболее надежная ставка Англии на полную победу.
