Все общество послѣднихъ годовъ царствованія Екатерины утопало въ роскоши; прежняя простота и дешевизна жизни совсѣмъ позабылись. Торговцы и магазинщики то и дѣло надбавляли цѣны на свои товары. Серебро въ громадномъ количествѣ передѣлывалось на сервизы, такъ какъ становилось неприличнымъ ѣсть иначе какъ на серебрѣ.
Моды мѣнялись чуть-ли не ежемѣсячно. Отъ порядочнаго человѣка требовалась прежде всего изящная внѣшность, прическа и одежда, и бѣднѣйшій изъ гвардейскихъ офицеровъ считалъ своей обязанностью дѣлать себѣ въ годъ по нѣскольку мундировъ, а мундиръ тогда обходился не менѣе 120 рублей.
Гвардейскіе офицеры все болѣе и болѣе отучались отъ какихъ бы то ни было обязанностей и совсѣмъ забывали, что они находятся-на дѣйствительной службѣ. Да и что это была за служба! Караульныхъ офицеровъ иногда можно было встрѣтить спокойно разгуливавшихъ и собиравшихъ грибы по-домашнему, то-есть, въ халатахъ. Извѣстны случаи, когда залѣнившійся и закутившій офицеръ отправлялъ вмѣсто себя на службу свою жену. Жена надѣвала мужнинъ мундиръ и являлась офицеромъ.
Кутежи и всякіе дебоши петербургской молодежи принимали громадные размѣры. Ежедневно въ городѣ разсказывали о самыхъ разнообразныхъ скандалахъ: о выбитыхъ окнахъ, до полусмерти напуганныхъ офицерами купчихахъ, въ дребезги разнесенныхъ трактирахъ и другихъ увеселительныхъ заведеніяхъ, похищенныхъ дѣвушкахъ и такъ далѣе.
Всѣ эти разсказы о гвардейскихъ безчинствахъ, иногда, конечно, еще болѣе разукрашенные воображеніемъ передававшихъ ихъ, доносились въ гатчинскую тишину. Великій князь Павелъ Петровичъ выслушивалъ ихъ съ презрительной усмѣшкой, то пожимая плечами, то мрачно нахмуривъ брови, и часто говаривалъ своимъ приближеннымъ:
— Смотрите, не отдавайте своихъ дѣтей въ гвардію, если не хотите, чтобы они совсѣмъ развратились… при себѣ держите, не пускайте въ Петербургъ, тамъ зараза.
Алабинъ и Елецкій до излишества вкусили отъ чаши петербургскихъ наслажденій. Ихъ имена часто встрѣчались въ исторіи самыхъ крупныхъ скандаловъ. Многія ихъ безцеремонныя и грязныя выходки, считавшіяся тогда только молодецкими, сдѣлали имъ репутацію. Въ порядочныхъ и скромныхъ семействахъ ихъ какъ огня боялись.
Но Елецкому скоро пришлось разстаться съ вольной столичной жизнью; онъ получилъ извѣстіе изъ деревни о смерти своего отца, и ради устройства дѣлъ своихъ долженъ былъ уѣхать изъ Петербурга.
Прощался онъ съ товарищами и знакомыми не надолго, а пропалъ почти на три года. Что съ нимъ было за это время, гдѣ онъ скрывался — никто того не зналъ. Алабинъ получалъ отъ него рѣдкія письма, то изъ деревни, то изъ разныхъ городовъ Южной Россіи.
Но вотъ онъ вернулся, и хорошо знавшіе его товарищи, проведшіе съ нимъ нѣсколько часовъ въ «Очаковѣ», а тѣмъ болѣе Алабинъ, были поражены происшедшей въ немъ перемѣной.
Объ этой-то перемѣнѣ спѣшилъ съ нимъ поговорить. Алабинъ. И только что вернулись они домой, онъ завелъ разговоръ на эту тему.
— Скажи-ка, братецъ, что это нонѣ съ тобой — хмурый ты сталъ какой-то. Кабы горе большое было, али дѣла шли плохо, я бы про то былъ извѣстенъ. Батюшка мнѣ еще недавно отписывалъ, что у тебя въ вотчинахъ все обстоитъ наиблагополучнѣйшимъ образомъ. Что-же это съ тобой, разскажи на милость. Коли не ладно что, такъ ты посовѣтуй со старымъ другомъ.
Елецкій медленно поднялъ на Алабина свои черные, красивые, хотя нѣсколько воспаленные глаза; грустная усмѣшка шевельнула его губы и онъ покачалъ головою.
— Что это тебѣ такъ почудилось, братецъ, — сказалъ онъ. — Я все тотъ-же, а видно и взаправду усталъ съ дороги, такъ и кажусь тебѣ хмурымъ.
Но Алабинъ ясно видѣлъ, что тутъ вовсе не усталость, и что другъ отъ него нѣчто скрываетъ. Вдругъ новая мысль мелькнула въ головѣ его.
— Да! а про какихъ это попутчицъ ты сказывалъ? Кто такія?
У Елецкаго при этихъ словахъ опять въ лицѣ что-то дрогнуло.
— А это я въ Москвѣ, у Синявиныхъ въ домѣ познакомился съ Промзиной старухой, да съ дочкой ея, Вѣрой Андреевной… онѣ тульскія, можетъ, слыхалъ, люди богатые. Самъ Промзинъ бригадиръ въ отставкѣ, безъ ногъ теперь почти, живетъ въ деревнѣ безвыѣздно. Всего у нихъ дѣтей двѣ дочери, старшую года съ два тому замужъ выдали, осталась на рукахъ младшая, лѣтъ ей ужъ девятнадцать никакъ, такъ вотъ ее старуха-то и привезла въ Петербургъ; жениховъ искать пора, вишь, а въ деревнѣ видно подходящихъ не нашлось. Ну, съ ними мы изъ Москвы вмѣстѣ и ѣхали. Старуха просила меня не оставлять ихъ однѣхъ въ дорогѣ: труситъ, всюду ей разбойники чудятся.
Алабинъ усмѣхнулся.
— Вижу, что старуха сія тебѣ не больно по нраву, и, стало, не въ ней дѣло. А вотъ, братецъ, не будетъ ли вашей милости разсказать подробнѣйшимъ образомъ о дѣвицѣ, какова оная дѣвица изъ себя, какъ она вамъ показалась — заранѣе знаю, что хороша!..
И онъ опять засмѣялся.
Алабинъ покраснѣлъ и даже не особенно дружелюбно взглянулъ на «братца».
— Смѣяться нечего, — проговорилъ онъ. — Дѣвица Промзина не такова, чтобы надъ нею смѣяться. Такихъ вы, можетъ, и во снѣ-то въ Петербургѣ не видывали, отмѣнная красота! Какъ взглянулъ я впервой на нее, и руки опустились: ужъ и гдѣ-же такая красота уродилась?!. Отца не знаю, да и Богъ съ нимъ, а мать ровно бочка сороковая, врядъ ли и въ молодости было въ ней что путное. А Вѣра Андреевна… Эхъ, что тутъ разсказывать, словъ нѣту, нужно ее видѣть!
Алабинъ ужъ не смѣялся. Онъ подошелъ къ пріятелю и положилъ ему на плечи руки.
— Вотъ и разгадка. Теперь во мнѣ нѣтъ уже никакого сумнительства, вижу, стрѣла Амура пронзила твое сердце. Ну, это еще не велико горе, ему помочь можно. Какова ни была бы сія Вѣра Андреевна, не устоитъ она передъ моимъ милымъ братцемъ, какъ разъ сдастся. Тому не мало примѣровъ было, мы, вѣдь, не забыли вашихъ проказъ амурныхъ… И вѣчно-то съ благородными дѣвицами вяжется… чужихъ невѣстъ портитъ… охота!.. А, вѣдь, я было испугался, думалъ, что поважнѣе! такого-же горя хоть еще подавай столько же, справимся!..
— Не такъ-то легко справишься! — страннымъ, какимъ-то загадочнымъ тономъ проговорилъ Елецкій.
Онъ замолчалъ и вышелъ въ сосѣднюю комнату, гдѣ Ефимъ давно уже приготовилъ ему постель.
Елецкій имѣлъ двстаточное основаніе быть недовольнымъ старухой Промзиной. Познакомясь съ нимъ въ Москвѣ и узнавъ, что онъ собирается въ Петербургъ, она воспользовалась этимъ случаемъ, заставила его отложить поѣздку до того дня, когда ей самой вздумалось выѣхать. Во всю дорогу распоряжалась имъ какъ своею собственностью, замучила его капризами непривыкшей къ передвиженію и какой-либо дѣятельности, разбалованной, лѣнивой и тучной женщины; дозволила ему, по пріѣздѣ въ Петербургъ, проводить ихъ на заранѣе нанятую ими квартиру въ Измайловскомъ полку и тутъ-же, не давъ ему вздохнуть, навязала ему нѣсколько неинтересныхъ порученій. Онъ долженъ былъ, не переодѣвшись съ дороги, обѣгать чуть ли не всѣ лавки Гостинаго двора. Онъ возвратился нагруженный всякими покупками и въ благодарность услышалъ только:
— Ну, теперь я васъ не задерживаю, чай устали, а вотъ денька черезъ три-четыре, какъ мы тутъ управимся да оглядимся, навѣстите насъ.
Денька черезъ три, четыре! Такъ и сказала. Слѣдовательно, явиться раньше было невозможно. А между тѣмъ Елецкому эти три дня (четвертаго онъ совсѣмъ даже не допускалъ) показались необыкновенно долгими. Тщетно Алабинъ и со всѣхъ сторонъ нахлынувшіе въ его квартиру старые пріятели старались увлечь Елецкаго въ водоворотъ петербургскихъ удовольствій, онъ отъ всего отказался, съѣздилъ только къ портному заказать мундиръ гвардейскій, да побывалъ кой у кого изъ нужныхъ ему людей. Алабинъ не зналъ, что ему дѣлать съ братцемъ. Но вотъ три запретныхъ дня кончились. Елецкій проснулся рано, тщательно занялся своимъ туалетомъ и вплоть до второго часа пополудни только и дѣлалъ, что ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ въ видимомъ волненіи. Алабинъ еще спалъ. Онъ вернулся домой часовъ въ семь утра, что часто съ нимъ случалось. Наконецъ, Елецкій рѣшилъ, что пора ѣхать. Сѣренькій рысачекъ уже ждалъ у подъѣзда и мигомъ домчалъ съ Садовой въ Измайловскій полкъ.
Промзины остановились въ одномъ изъ тѣхъ новыхъ, большихъ каменныхъ домовъ, которые въ то время уже начинали воздвигаться въ Петербургѣ. Дома эти строились не такъ какъ прежде, не для себя, а для жильцовъ; строились этажа въ три. а то такъ и въ четыре, разбивались на нѣсколько квартиръ, большихъ и малыхъ. Квартиры почти всегда отдавались въ наемъ съ мебелью и со всей обстановкой. Промзины занимали просторное во всѣхъ отношеніяхъ приличное ихъ рангу помѣщеніе. Изъ деревни онѣ навезли съ собою достаточное число прислуги.
Съ сердечнымъ замираніемъ освѣдомился Елецкій у отворившаго ему двери стараго и ворчливаго деревенскаго буфетчика — дома-ли Марья Степановна. Буфетчикъ, почтительно поклонившись, объявилъ что дома и провелъ его въ гостиную, довольно пестро и безвкусно, хотя и съ претензіей на нѣкоторую роскошь, отдѣланную. Дверь во внутреннія комнаты скрипнула, отворилась и пропустила Марью Степановну.
