И эта пресловутая ложбинка была очень удобна для таких «честных встреч». Достаточно удалённая от Сущёвской слободы, она была со всех сторон окружена высокими соснами, точно безмолвная стража оберегавшими её от нескромного взгляда любопытных. Здесь, на этой полянке, нередко, особенно в последнее время, после кончины грозного царя, обещавшего повесить и живого и мёртвого из поединщиков, слышалось лязганье сабель и рапир, с гулом раскатывались пистолетные выстрелы, сопровождаясь жалобным стоном раненых… Много кровавых историй могли бы поведать тёмно-зелёные сосны, меланхолически глядевшие на ложбинку, глухо шумя под ветром своею иглистою листвой; много стонов подслушали они, много крови перевидали они на притоптанной траве летнею порой, на примятом снегу зимних дней. Яркое солнце сушило кровяные лужи, снег заносил их, но в памяти хвойных великанов запечатлелась каждая капля этой крови, каждый вздох несчастных людей, сражённых пулею или клинком противника…
Когда четверо спутников вышли наконец на полянку, которую так расхваливал Вельяминов, солнце уже вынырнуло из гряды облаков, сплошной пеленой затянувших закраину горизонта, и гигантским веером раскинуло свои лучи по бледно-синему небу. Упали солнечные лучи и на полянку, и позолотили стволы и сучья сосен, и их тёмная зелень теперь стала гораздо зеленее, точно посвежела сразу.
— Однако мы первые пожаловали! — заметил Сенявин, доставая из кармана камзола трубочку и кисет с кнастером [1].
— Придут и они… — отозвался Барятинский, — я чай, Долгорукому не расчёт в трусах прослыть…
— И тебе, Васюк, я вижу — большая охота с ним подраться? — спросил Вельяминов.
— Большой охоты нет, а проучить его желательно…
— Проучить!.. — сквозь зубы буркнул всё время молчавший старик. — Проучить! Смотри, как бы он тебя, мальчишку, не проучил, да так, что вовек не забудешь…
Барятинский даже вздрогнул от неожиданности и быстро повернулся лицом к старику.
— Вы, дядюшка, кажись, чем-то недовольны? — словно извиняясь, спросил он.
— Понятно, недоволен, — опять буркнул старик, окидывая Барятинского сумрачным взглядом. — Да и довольному быть нечем. Ты подумай только, что из сего воспоследовать может.
Барятинский гордо тряхнул головой, и презрительная улыбка дрогнула в углах его губ, чуть-чуть прикрытых усами.
— Я уже всё обдумал, дядюшка. Знаю, на что вы намёк делаете, да обиды-то я никому спускать не намерен, хоть будь то из временщиков временщик.
— Дурень, шалая голова! — воскликнул старый князь. — Коли кровь бурлит, так уж и рассудок потерял! Помяни ты моё слово, что всё сие добром не кончится. Знаю я Долгоруких: они друг за дружку горой стоят и за своего всякому глотку перегрызут. Ведь нешто теперь прежние времена, как бывало при батюшке Петре. Теперь, брат, не то…
— Эх, дядюшка! — нетерпеливо отозвался Барятинский, — чему быть, тому не миновать, а мне всё равно жалеть нечего. Уж коли вражда, так вражда на всю жизнь. Да и чего бояться-то? В Пелым али в Берёзов пошлют, так и повыше нас в тех местах пребывают. Вон уж на что велика персона был Александр Данилович Меншиков, да и того на побывку в сибирский пригород послали. А нам что — мы люди маленькие. Так, что ли, Миша?
И, повернувшись к Сенявину, прилежно сосавшему свою трубочку, он расхохотался звонким весёлым смехом.
— Ну, а если князь Алексей Михайлович и поединковать с тобой не будет? — спросил старик.
— Не будет? Как не будет? — воскликнул Барятинский. — Да этого быть не может!
— А вдруг может. Вдруг возьмёт, да вместо того, чтобы самому прийти, да грудь свою под твою пулю подставлять, возьмёт да Андрея Ивановича Ушакова с подручными и пришлёт… Что ты тогда делать-то будешь?
Барятинский вспыхнул до белков глаз и грозно сжал кулаки.
— Как что делать! — крикнул он. — Да я его всенародно подлецом назову, я из него лучины нащепаю… я его…
— Постой, постой! Не горячись очень-то! Что ты с ним сделаешь, когда будешь сидеть в подвале Тайной канцелярии? А коль скоро к Андрею Ивановичу в руки попадёшь, он тебя даром не отпустит.
Барятинский задумался, но ненадолго. Через минуту опять весёлая усмешка пробежала по его лицу.
— Волка бояться — в лес не ходить, — сказал он, — будь что будет! А коль ненароком попаду в Тайную канцелярию, так вы небось, дядюшка, меня вызволите. Ведь это вы только с виду сердиты, а на деле-то ой-ой как меня любите!
И он ласково охватил старика своими могучими руками.
— Будет, будет! — стал отбиваться тот. — Ишь, задушил совсем! И врёшь ты всё, нисколько я тебя не люблю, ибо ты шалая голова и пустозвон.
Но ласка племянника подействовала на сурового старика, морщины на лбу его разгладились и глаза стали глядеть менее сумрачно.
— Да, великое ещё тебе счастье, — сказал он через минуту, — что есть у нас лазейка к её высочеству Лизавете Петровне. Дай ей Бог здоровья, она нас в обиду не даёт. Только потому я и не тащу тебя отсюда за ворот, что коли случится беда, так есть хоть уцепиться за что, а то бы ни вовек тебе не позволил поединковать.
В это время из лесной чащи донёсся хруст сломавшейся ветки, послышались чьи-то голоса, и в просвете тропинки показалось несколько фигур.
— Ай, батюшки! — воскликнул Сенявин, быстро стряхивая пепел с своей трубочки, — кажись, и впрямь ушаковские приспешники идут!
Барятинский нервно вздрогнул и устремил глаза в просвет, где чернелись приближавшиеся фигуры.
— Будет шутки-то шутить! — заметил Вельяминов, — это сам князь Алексей Михайлович со товарищи жалует.
Вельяминов не ошибся. Не успел он докончить своей фразы, как из чащи на ложбинку вышли трое офицеров Семёновского полка, один из которых, шедший впереди высокий статный красавец, и был князь Алексей Михайлович Долгорукий. Когда взгляд Барятинского упал на его лицо, Василий Матвеевич злобно усмехнулся и тотчас же отвёл глаза в противоположную сторону. Долгорукий заметил это и в свою очередь бросил на своего противника взгляд непримиримой злобы.
— А вы опоздали, господа, — заметил Сенявин, дружески здороваясь со спутниками Долгорукого.
— Да вишь, дорога-то какая: раза два колымага падала, чуть кони ног не обломали.
Долгорукий презрительно усмехнулся и процедил сквозь зубы:
— Небольшое дело, коли подождали, не велики персоны-то!
Сенявин покраснел и резко спросил:
— Так что же, приступать можно?
— Приступайте, — ответил один из спутников Долгорукого, пониже ростом, — за нами задержки ноне не будет.
— Да поскорей кончайте всю эту чепуху, — вступился Долгорукий, нервно теребя выпушку своего щегольского камзола. Сенявин отошёл к Вельяминову, и затем оба они начали приготовления к поединку.
— А чьими пистолями будете стреляться? — спросил Вельяминов, обращаясь к противнику.
— Мне всё равно, — отозвался Долгорукий.
— И мне так же, — ответил Барятинский.
— Так, значит, по жребию, — решил Сенявин. — Бросай, Мишук, пятак. Коли орёл выпадет, — значит, наши пистоли.
Вельяминов достал пятак и высоко подшвырнул его кверху. Монета упала орлом.
— Ну вот и ладно! — воскликнул Сенявин. — Теперь и заряжать можно.
Взяв ящик с пистолетами, он отошёл вместе с одним из секундантов Долгорукого в сторону. Пока шли приготовления, пока секунданты заряжали пистолеты, осматривали кремни и подкладывали пыжи, пока они размеряли расстояние, противники, как ни в чём не бывало, словно эти приготовления делались не для них, не обращали на это ни малейшего внимания. Долгорукий медленным шагом прохаживался по лощинке, поглаживая по временам свой бритый подбородок, а Барятинский вполголоса разговаривал со своим дядей.
— Видите, дядюшка, вы совершенно напрасно меня пугали, — говорил он.
— Ну, да ведь дело-то ещё не кончилось, — отозвался старый князь, — подожди, что ещё впереди будет.
— Да ничего и не будет, — самоуверенно отозвался Барятинский, — всажу ему пулю в его глупую голову — и баста!
— Хвались, хвались, Аника-воин, как бы он тебя прежде не укокошил! Он стрелок-то знатный, с лёту птицу бьёт!
— Ну и я тем же похвастаться могу, — заметил Барятинский.
— Ох, не дай Господи, — вздохнул старый князь, — если и впрямь у вас дело до сурьёза дойдёт! Коль и впрямь ты подстрелишь князя Алексея насмерть, ничего доброго от того не будет: загрызут нас Долгорукие! Пожалуй, тогда и принцесса Лизавета не поможет. Уж ты, Васенька, стреляй как-нибудь поопасливей. Ну, порань его, что ли… а насмерть бить не надо.
Барятинский звонко расхохотался.
— Ох, дядюшка, насмешили!.. Ну, так и быть, только для вас оторву ему пулей ухо…
И он опять расхохотался. Смех его достиг до слуха Долгорукого, тот нервно вздёрнул плечами и снова бросил злобный взгляд в сторону всё продолжавшего смеяться Барятинского.
