Ознакомительная версия.
— Вестимо. Вдарь он тебя по башке, так на месте и пришиб бы. Так то он, боярин, а ты — иноземец. Иноземцу за убийство боярина либо служилого и даже холопа плохо приходится. Засудят, запытают…
— Вздор какой ты говоришь! — нахмурившись, возразил грузин. — Как это меня за правое дело запытают? Разве я какой нибудь безродный?.. За меня есть кому вступиться. Я и сам не хуже вашего боярина — царской крови. Здесь, в Москве, моя царевна Елена Леонтьевна, с внуком Теймурасовым, Николаем, а я— его воспитатель и родственник Елены Леонтьевны. Как это меня можно запытать?.. — и грузин гордо посмотрел на своего спутника.
Но того, видно, мало удивил высокий ранг иноземца. Он только покрутил головой и, опасливо оглянувшись, ответил:
— Ступай-ка в эти ворота. Схоронимся пока. Там видно будет. — Он пропустил своего спутника в низенькие почерневшие ворота и, ступив за ним во двор, тщательно запер их на засов, еще раз оглядев пустую улицу. — Ступай же за мной! — сказал он грузину, видя его нерешительность.
Тот нехотя последовал за ним.
В маленькой, но чисто убранной горенке сидели оба молодых человека перед накрытым белой скатертью столом, уставленным яствами. На столе находился большой чайник, из которого стрелец то и дело наливал себе в стакан сбитень. Перед грузином стояла чарка с вином, но он лишь чуть-чуть прикасался к ней губами.
— И зовут меня Провом, по отчеству Степанычем, а прозвище мое— Дубнов! — продолжал разговор стрелец, шумно отхлебывая сбитень с блюдца. — Числюсь я на царевой службе: третий уж год с Петровок пошел. Рода буду я все же дворянского. У отца и посейчас Дубновки в Новгороде имеются… А братишка мой старшой с боярином Ордын-Нащекиным в чужие земли венецийские и другие заморские города езживал… Да что ж ты, молодец, не пьешь? — обратился он к молча слушавшему его собеседнику. — А еще, слышь, молвят, что вы, грузины, дюже горазды выпить! — с легкой насмешкой проговорил он и налил себе вина из братины.
— Да, мы любим пить, но только свое, кавказское вино… А это, — он отхлебнул и поморщился, — не очень хорошее! И здесь пить неприятно — жарко, душно. Почему ты привел меня сюда, а не пошли мы в корчму?
— Мы и есть в корчме, только с заднего хода, — смеясь, ответила Дубнов.
— Почему— с заднего? — продолжал допытываться грузин.
— А потому самому, что в корчме в праздничный день ничего и нет— ведь корчма заперта. Нешто не знаешь царева указа? «В воскресный день и Господские праздники не работать никому; в субботу прекращать работу, как заблаговестят к вечерне». Ну, понял? Стало быть, корчма и закрыта, чтобы, значит, прислужники и хозяева не работали.
— А что же в праздники делать? — усмехнувшись, спросил грузин.
— «В воскресенье, Господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно», — ответил Пров Степанович словами из царского указа. — И еще указано: «Скоморохов и ворожей в домы к себе не призывать, в первый день луны не смотреть ее, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олова и воска не лить; зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть; на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить; кулачных боев не делать». Смекаешь ли, молодец? — подмигнул он грузину. — А кто ежели не послушается, бить того батогами; «домры, сурны, гудки, гусли[1] и хари [2] искать и жечь». Во как! И указ этот должен знать каждый. А ты небось не знал?
— Не знал! — покачав головой, ответил грузин. — Да где же мне знать? Говорить по-русски я выучился легко, а читать по-писанному не умею. Грамота ваша совсем отличная от нашей.
— Если бы знал ты боярина, небось не затрогал бы? — сочувственно спросил Дубнов.
— Нет, все равно, я сказал бы, что хотел сказать, и на бой вышел бы.
— А батоги?..
— Меня бить батогами? — сверкнув взором и гордо закидывая голову, с усмешкой спросил грузин.
— А и тебя… ты что за птица такая?
— Кто же бы это смел меня бить?
— А по царскому указу, на Съезжем дворе.
— Меня? Князя родового?
— А что за важность? Не рушь, значит, царского указа. А рушишь— отведай царских батогов. Ничего, что ты князь. Вот батюшка-царь онамеднясь стольника своего, князя Григория Оболенского, в тюрьму послал за то, что у него в воскресный день люди и крестьяне работали черную работу да он, же, князь Григорий, скверные слова говорил…
— Так то — тюрьма, а не батоги! — возразил грузин.
— А кто же его знает, может, боярин-то и батогов отведал? — задумчиво проговорил Пров Степанович. — Да разве он выйдет на Красную площадь поведать народу, что, мол, его батогами били? Ни в жизнь! В себе скроет срамоту-то свою.
Грузин пожал плечами.
— Значит, и мой враг, вот этот самый ваш боярин, пойдет в тюрьму и батогов попробует? — злобно спросил он у Дубнова.
Тот протяжно свистнул, налил себе еще сбитня на блюдечко и стал тихонько подувать на горячее… Потом, торопливо сделав несколько глотков, он поставил блюдце на стол, рукавом кафтана вытер губы и, лукаво посмеиваясь своими голубыми глазами, весело спросил:
— Нешто, думаешь, князь жив остался? Я так думаю, что наш обидчик к вечеру Богу душу отдаст.
— Нет! — покачал головой грузин. — Я хочу с ним еще раз драться, а теперь я ему только показал, какова у меня рука и каков верный глаз. Я метил в шею повыше кости, туда и попал. Боярин ваш жив будет, и я ему еще покажу, как оскорблять грузина.
Он победоносно посмотрел на молодого стрельца, ожидая от него изъявления восторгов. Но румяное веселое лицо того вдруг потемнело, в глазах отразились смущение и страх. Он взъерошил свои курчавые русые волосы, густо вившиеся вокруг его высокого белого лба, и с искренним сожалением проговорил:
— Эх-ма!.. Маха ты дал, что не убил…
— Разве я— убийца? — гордо спросил грузин. — Ты говоришь, он князь? Большой боярин? А разве он поступил со мной по-княжески? Бросился на меня, не предуведомив о нападении! Так только поганые персы поступают, а честные люди на бой идут открыто, при всем народе, во всем вооружении, и спор свой решают равным оружием, а не тем, кто больше ростом да большей силой наделен от Бога. Что ж? И я ведь поступил не по правилам боя, да уж разобидел князь меня руганью да насмешкой, ну и не вытерпел, немножко проучил его… Но убивать?.. Нет, я — не убийца, друг мой.
— Ну, так теперь он меня убьет! — досадливо заметил стрелец, принимаясь снова за сбитень и безнадежно махнув рукой.
— Ну, это еще как Бог рассудит. Мы ведь с вами одному Богу молимся. Он нас и рассудит.
— Да, как же, держи карман шире, станет князь Черкасский Божьего суда дожидаться. Пырнет он тебя где либо в закоулке и в Москву-реку сволочит. Вот тебе и вся недолга.
— Так поступают только разбойники…
— Ну, уж я там не знаю, как кто поступает, а только тебя, молодец, мне очень жаль, да и себя чуточку… Не успокоится боярин Григорий Сенкулеевич, пока врагов своих не изведет злою смертью. А как тебя величать, как по отчеству звать, добрый молодец?
— Князь Леон, Вахтангов Джавахов! — ответил грузин с нескрываемой гордостью.
— Прозвище мудреное! Ну, князь Леон, совет тебе мой добрый: уезжай-ка ты восвояси, пока еще ноги носят. Ведь иначе князь Черкасский сживет тебя со света белого, размечет твои косточки по ветру буйному. Улепетывай-ка поскорей в свое царство, если такое есть где на земле!
Грузин равнодушно выслушал его и при последних словах пожал только плечами.
Пров Степанович налил себе и ему вина и продолжал:
— Выпьем на дорожку, и с Богом! Если ты правду говоришь, что глаз твой верный и князь только ранен, то через неделю он очухается и примется тебя отыскивать, а ты уж будешь далеко, и ему будет тебя не достать. А я как-никак пока схоронюсь, хоть у батьки на хуторе. Да меня он за тобой-то, я так думаю, и позабыл: весь ведь он на тебя распалился. Ну, доброго пути! — и Дубнов залпом выпил плохое рейнское вино, которое подавалось в корчме.
— Я никуда не уеду! — отодвигая от себя чарку с вином, хладнокровно проговорил Джавахов.
— То есть как же это?.. — поперхнувшись, спросил Дубнов. — Или жизнь тебе не мила, что сам на рожон лезешь?
— Я не могу ехать без царевны; я приставлен за царевичем Николаем смотреть и без указа царевны отлучаться никуда не могу.
— Добудь у царевны своей указ. Скажи, что тебе опасливо на Москве оставаться, она и даст.
— Может, и даст, да я все равно не уеду!
— Или зазноба? — лукаво подмигнув, спросил Пров.
— Никого у меня нет здесь, — нахмурившись, ответил грузин.
— А, да и упрямый же вы народ! — ударив по столу кулаком, крикнул стрелец. — Ну, говори ж толком, что тебя здесь привязало? — Дубнов, видимо хмелел, но старался бодриться перед своим новым знакомым. А тот сидел, насупившись, и его смуглое лицо точно почернело; глаза не искрились больше и потеряли свой блеск, губы были плотно сжаты, а тонкая рука нервно перебирала золотые газыри на черкеске из дорогого сукна. — Ну, что ж, скажешь ты, кто приворожил тебя здесь, что тебе головы своей не жаль? — приставал к нему Дубнов.
Ознакомительная версия.
