Марьюшка подошла к реке, обернулась:
– Батюшка сказывал, чтоб к вечерне не опоздали.
– Да до вечерни еще у-у-у сколько! – усмехнулся Федотка.
Один из лодочников – шустрый молодой парень с рыжими непокорными вихрами – ходко причал к мосткам:
– Покатаемся, краса-девица?
– Покатаемся, – кивнув, Федотка решительно взял девушку за руку. – До Чертолья сколь стоит?
– Да недорого. Туда и обратно – с «полпирога».
– Держи, – Федотка помог Марьюшке перебраться в лодку, уселся сам и протянул рыжему парню мелкую медную монетину, с ноготь – «мортку» или «полполпирога».
– Ведь на «полпирога» договаривались, – обиженно протянул лодочник.
– Так это задаток, остальное потом… – юноша улыбнулся. – Ты нас там подожди, а мы погуляем. Два «полпирога» заработаешь. Ладно?
– Ну что с вами поделаешь? Ладно. – Рыжий взялся за весла и, ловко выгребя на середину реки, повернул лодку направо, к Чертолью.
Называемый таким образом райончик располагался на самом западе Москвы, у ручья, прозванного Черторыем за свой неукротимый нрав и многочисленные колдобины и грязь вокруг. Там и летом-то было сложно проехать, а в иные времена – осенью и ранней весной – в чертольских лужах запросто мог утонуть и всадник с конем, – по крайней мере, именно такие ходили слухи, а уж всем ясно, что дыма без огня не бывает.
Ласковое солнышко отражалось в голубых водах реки, и теплый ветерок приносил воспоминания о прошедшем лете. Федотка украдкой посмотрелся в воду, пригладил пятернею волосы…
– Красивый, красивый, – к смущенью парня обернулась Марья. Сунула руку за пояс. – На-ко! – протянула Федотке резной гребень из рыбьего зуба. Да такой дивный, узорчатый, в виде чудных цветов и белошерстного северного медведя – ошкуя, державшего в лапах небольшой топорик.
– Это ты… мне?! – Юноша не поверил своим глазам, до того обрадовался.
– Тебе, тебе, – улыбнулась Марья. – Поди, будет теперь, чем кудри чесать!
– Вот не ждал!
– Что, угодила с подарком-то?
– Еще бы… – Федотка вдруг почему-то покраснел, улыбнулся. – Благодарствую, Марьюшка.
– Федор Ерпыхай резал, из новгородских, – словно бы между прочим, девчонка назвала имя модного (и очень недешевого) резчика. – Красивый гребень. На всей Москве у тебя одного такой.
Юноша даже не нашелся, что сказать, порывисто схватил девчонку за руку, наверное, обнял бы, поцеловал, да вот застеснялся лодочника. А тот – рыжая бестия – нахально присвистнул:
– Да уж, баской гребешок!
Как будто его кто-то спрашивал!
Федотка недовольно обернулся:
– А ты давай, греби уже к берегу – эвон, скоро и за город выплывем.
– Как скажешь, господине.
Повернув по плавной дуге, лодка мягко ткнулась носом в болотистый, заросший густыми кустами берег. Рядом виднелись накрытые рогожками стога, а за ними – курные, крытые соломою избы, каменная церковь и – уже ближе к Белому городу – чьи-то хоромы.
Выпрыгнув на берег, Федотка протянул руку девушке.
– Ну и грязища! – осмотревшись, фыркнула Марья. – И зачем только мы сюда приплыли?
Юноша улыбнулся:
– Так ведь в грязищу-то мы не пойдем. Вдоль берега немножко погуляем – и в обрат. Смотри, красиво-то как! Березки, луга, стога…
– «Луга, стога», – придерживая летник передразнила девушка. – Тебе-то хорошо – кафтан короток, а я? Весь саян тут изгваздаю… И летник.
Федотка вмиг взбежал к лугу, обернулся:
– Давай сюда! Тут сухо совсем.
На лугу и впрямь было сухо, и Марьюшка даже прошлась немного к оврагу, тем более что троюродный братец вовсю развлекал ее разными историями, самолично вычитанными в разного рода книжках, начиная от «Азбуковника» и заканчивая скабрезным «Сказанием о звере Китоврасе». Скабрезного, правда, юноша не рассказывал, стеснялся. А жаль… Кто-то из подружек как-то предлагал сию книжицу Марьюшке, почитать, да та отказалась, хоть и любопытно было – страсть. Вдруг да батюшке на глаза «Сказание» сие скабрезное попадется?
Сказав пару слов о «Китоврасе», Федотка перешел на «Четьи-минеи».
– Вот, сказывают, жил когда-то в давние римские времена один святой, Андрей Столпник…
Историю эту Марьюшка знала и без того – правда, святого там звали как-то по-иному, но не суть, все равно, прости Господи, скучища и тощища смертная, лучше б уж о Китоврасе говорил… Девушка так бы и сказала, да тоже постеснялась. Ну его… Не к лицу приличным девицам про такие книжки спрашивать.
– На службишку скоро поступаю, – закончив с литературными примерами, вдруг с гордостью поведал Федотка.
– На службу?! – девушка ахнула. – Вот с этого и надобно было начинать. Ну-ка, ну-ка, сказывай поподробнее!
Юноша важно расчесал волосы дареным гребнем.
– Мне ж, ты знаешь, пятнадцать годков недавно минуло.
– Да знаю, знаю… Я ль тебя не поздравляла?
– Потому – пора и на государеву службу, не то тятенька не вечен – возьмут да отберут поместьице, коли служить не буду.
– А, вон ты почему… – Марьюшка фыркнула. – А я-то думала – горазд мой братец послужить за царя-батюшку да за землю русскую. А он – чтоб поместье не отобрали.
– Ну, ты это… – Федотка явно обиделся, надулся. – Вообще больше ничего говорить не буду.
Ага, не будешь, как же! Уж ежели любопытство в Марье взыграло – все обо всем вытянет, такая!
– Ну, Федотик… – Девчонка обняла парня за плечи. – Ну рассказывай, рассказывай… А на слова мои не смотри – я ведь так просто. Язык-то девичий, знаешь сам, без костей.
– Оно и правда. Ладно, – Федотка быстро оттаял. – Слушай дальше. Так вот, подыскал мне тятенька место в одном важном приказе, под началом князя Андрея Петровича Ртищева, мужа, может, не столь известного, сколь умного и в своем деле вельми сведущего. Так что скоро буду служить и, дай Бог, в стряпчие выбьюсь!
– В стряпчие! – Марьюшка всплеснула руками.
Юноша приосанился:
– А то и держи выше – в стольники!
– Ну, Федотка…
А солнце сияло так ярко, и небо было таким синим, что казалось нарисованным, и хотелось чего-то такого, от чего бы жизнь стала вдруг еще радостнее.
– Марья! – оглядевшись по сторонам, Федотка схватил девчонку за руки. – А помнишь, ты меня поцеловать обещалась?
– Когда это?
– Да тогда. За овином.
– Врешь ты все, ничего я тебе не обещала.
– А вот и обещала! Помнишь, тогда еще батюшка твой, Тимофей Акундинович, тебя так не вовремя в сени позвал?
Девушка прищурилась:
– Отчего ж не вовремя?
– Ага, вспомнила! Обещала ведь.
Марьюшка, конечно, все хорошо помнила, да только виду не показывала – вот еще! А вообще-то, насчет поцелуев она ничего не имела против, как раз наоборот – зело любопытно было. Вот только Федотка понастойчивей оказался б! А то что ж получается – самой навязываться, да?! Не к лицу такое приличной деве. Хотя, да, целоваться-то хочется… Что ж этот Федотка стоит, не мычит, не телится, тюня!
– Ой, не знаю я, что и наобещала…
– Три поцелуя!
– Да неужто три?!
– Три, три! – Юноша улыбнулся, а Марья живо оглянулась вокруг – вроде бы тихо все, безлюдно.
– Ох, Федотка, ты ведь такой приставучий, ровно мед – не отвяжешься. Не знаю, что с тобою и делать. Поцеловать разве что…
– Конечно, поцеловать!
– Коль уж, говоришь, обещала…
– Обещала, обещала…
– Ой, боязно, – Марья вдруг зябко поежилась. – А вдруг да увидит кто? Донесут батюшке…
– Да кто его тут, на Чертолье, знает-то? Да и нет никого кругом.
– Да? А лодочник?
– Так он во-он где, за кустами. – Юноша осмотрелся. – Пойдем вон хоть за ту копну.
Марья ничего не ответила, просто пожала плечами – пойдем. Копна оказалась у самого оврага, мрачного, заросшего ореховыми кустами и жимолостью. За оврагом угадывался яблоневый сад со спелыми, налитыми плодами. Впрочем, нет, скорее всего, это был не сад, а дикие, ничьи заросли, – уж больно неухоженными они выглядели, да и забора никакого не наблюдалось. На Чертолье – и без забора? Ну, ясно, никакой это не сад. Так, сами по себе росли яблоки, ничьи.
Федотка обернулся:
– Хочешь, яблочков нарву?
«Ага, как же, сдались тут твои яблоки! Мы сюда зачем пришли, целоваться или яблоки лопать?» – так вот, ну, или примерно так подумала Марьюшка, однако, конечно же, вслух ничего не сказала, лишь обняла парня за плечи да прижала спиной к старой, росшей рядом с копною березе.
– Ну, – молвила, – так и быть, поцелую, коль обещала. Только ты глаза закрой.
– Ага…
Федотка немедленно зажмурился… и тут же расплылся в счастливой улыбке, ощутив губами жарко-соленый вкус поцелуя.
– Ой, хорошо!
– Хорошо ему… Теперь я глаза закрою…
Так здорово оказалась стоять здесь, у старой березы, целоваться, уже забыв поцелуям счет, а потом и вовсе, сбросив на траву летник, улечься прямо на копну, в пахнущее летом и мятой сено.
А Федотка уже целовал шею, вот уже расстегнул саян… Э, нет! Шалишь, братец. Поцелуи поцелуями, а все остальное… Потом черта с два замуж выйдешь…