— А коли не поеду? — сверкнул глазами князь.
— Поедешь, — в очередной раз рассмеялся Никита. — Вон сколь уговорщиков, — показал он за спину и уже серьезно добавил: — Дружину и бояр оставь здесь. Они без надобности. Никто тебя, князь, не тронет и дружину твою.
Стиснув зубы от досады, негодуя, что его, великого князя, какой-то мастеровой из Новгорода принуждает безропотно следовать за собой, Ярослав чуть было не выхватил меч. «Наказать наглеца, лишить его поганого языка, а заодно и головы, — вихрем пронеслась мысль, и рука потянулась к рукояти, но князь сдержался. — Неужто полон?»
Ярослав Всеволодович, отдав распоряжения воеводе Федору Яруновичу, тронул поводья.
— Поспешим, Никита. А то, поди, заждался твой хозяин, — недобро усмехнулся князь.
— А мне эмир булгарский не указ, — боднул головой новгородец. — У меня свой князь — Александр Ярославич. Твой сын.
— Ну и дела… — озадаченно протянул князь. — А как же ты у булгар на посылках оказался?
— Князь Александр с обозом послал, да эмир меня придержал. Мне язык булгарский ведом… Потому здесь оказался, тебя дожидаясь.
— Дела, — поскреб бороду Ярослав. — А скажи, Никита, что за дружба у князя Александра с эмиром? Не уразумею. Вроде как булгары с ханом Бату идут…
— Оно-то так. Я и сам не пойму, — пожал плечами новгородец. — А только уж не один обоз с мясом да рыбой к татарве снаряжается. В этот же раз к булгарам…
— А не тот ли это Гази Барадж, что в Новграде земли Низовой воеводствовал? — полюбопытствовал Ярослав.
— Он, государь. Эмир войско послал тебя изловить и к нему привести. Велел своим башкортам, чтобы ни тебя, ни твоих бояр, ни дружинников не трогали. Тумен для сего отрядил. Все дороги из Киев-града закрыли нехристи.
— Не врешь ли? — засомневался Ярослав. — Уж очень складно речь ведешь, как по-писаному.
— Хошь верь, хошь не верь. Токмо темник Ягырды о том сказывал, а я подслушал: не хочет Гази Барадж, чтобы ты к татарве угодил.
— Вона как, — повеселел Ярослав. — Тогда поспешим. — И он направил коня в самую гущу булгарских всадников. Те расступились, пропуская князя на уже утоптанную множеством лошадиных копыт лесную дорогу.
Два могучего вида воина ввели князя Ярослава в шатер, в центре которого в обложенном камнем колодце горел огонь, и всполохи его метались тенями по завешанным яркими коврами стенам. Войдя со света и из-за притягивающего взгляд огня, Ярослав не сразу увидел булгарского эмира, возлежащего на атласных подушках у низенького столика, уставленного блюдами с едой. Гази Барадж почти не изменился с их последней встречи. Коренастый, широкоплечий, в темно-синем полукафтане и такого же цвета шароварах, он повел широким приглашающим жестом:
— Проходи, князь. Садись. Ты мой гость, а потому раздели со мной трапезу.
Ярослав приблизился, опустился на колени, долго умащивался и, не придумав ничего лучшего, подложил подлокотный валик себе под зад.
— В последнюю нашу встречу за столом трапезничали… — и, сделав паузу, недовольно буркнул, — как люди…
Хотя произнес он эти слова себе под нос, тем не менее Гази Барадж расслышал и рассмеялся:
— Привыкай, князь. Коли жить хочешь, привыкай и детей своих приучай к таким застольям, к еде и питью монгольскому. Только смирение поможет выжить в империи Бату-хана. Не будет смирения — потеряешь голову. У хана суд скор. — Помолчав, эмир продолжил: — Что пить будешь? Есть медок… хорош, мордвы дань. А то могу угостить питьем монголов — кумыс называется.
— Давай мед. Привычнее…
Тенью метнулся слуга, и перед князем на столике появился кубок.
— Пей, князь. Хмельной мед радость несет, — поднял свой кубок эмир.
— Радость невелика в застолье с ворогом, — усмехнулся князь.
— Почему с ворогом? Мы супротив друг друга не стояли. И, как помнится, на Липице в одном войске бой приняли.
— Так то когда было… Ноне ты эмир, а я…
— А ты великий князь володимирский, — подхватил Гази Барадж.
— Ой ли? Один я и в твоей воле, что захочешь, то и сотворишь.
— Что верно, то верно.
Эмир поставил кубок, погладил коротко остриженную бороду и медленно, нараспев, произнес:
— Хан Бату пришел и уйдет в свои степи, а то и в Китай. Только в Булгарии тумены оставит, не бросит Русь без присмотра. А как ты думаешь, кто теми туменами управлять будет? Я! — Эмир расправил плечи и гордо повел головой. — Твой сын Александр это понял, потому Новугород на копье не взят. — Помолчав, он продолжил: — Чтобы с делами покончить, скажу слово верное: дам тебе две сотни улан, сопроводят до Володимира. Сядешь на стол, окрепнешь, а к осени жду в Биляр… Да не скупись. Жизнь твоя дорого стоит. Теперь же пьем.
Поняв, что он и в самом деле гость, а не пленник, князь Ярослав вздохнул с облегчением и поднял кубок:
— Жизнь свою, и землю свою, и людишек своих ценю дорого. Будешь доволен, эмир. Я добро крепко помню.
Заключив сделку, князь и эмир сдвинули кубки.
— Во здравие!
До позднего вечера длилось застолье. Эмир оставлял князя провести ночь в лагере, но Ярослав, хотя и был во хмелю изрядном, с благодарностью отказался, сославшись на то, что подморозило и он скорее доберется до своей дружины.
Но обратный путь дался нелегко. Дорога схватилась ледком, лошади скользили и падали. Попробовали ехать по насту, но корка не держала всадника, рушилась под конскими копытами, рвала кожу ног до крови. Большую часть пути прошли пешком, ведя лошадей в поводу.
Лишь с приходом двух сотен булгар шеститысячное войско, до того окружавшее княжескую дружину, сняло осаду и растворилось в ночи.
— Слава тебе, Господи, — творили молитву дружинники и часто крестились, радуясь избавлению от напасти. — Отвел Всевышний беду. Ушли басурманы.
И хотя до рассвета оставалось уже не так много времени, Ярослав Всеволодович распорядился ставить палатки.
Приказав не тревожить, князь ушел в свой шатер и зарылся в медвежьи шкуры.
«Напрасно братец Юрий ждал допомоги на Сити, — размышлял Ярослав. — Коли остался бы в стольном граде, за его стенами, да с дружиной, может, остался бы в живых. Хотя нет. Молва шла, что татарвя долгой осады вести не в силах: войско огромное, его кормить надо, лошадям зерно, сено… Но коли новгородские бояре обозами съестные припасы татарам возят, то никакому граду не устоять. Поди, не один Новугород переметнулся к ворогу, а значит, есть и такие князья, кои дружбу завели с татарами, на стол великокняжеский метят. Гази Барадж предложил дружбу. Но так ли он силен, как говорит? И так ли близок он к Бату-хану? Да и за дружбу эту много злата да серебра придется выложить. Что же делать? Вернуться в Киев? Уже, поди, поздно. До киевского великокняжеского стола охотников много, может, уже сел кто-нибудь. Нет. На Киев ежели татары не пошли в этот год, то еще пойдут. Не оставят они такой лакомый кусок без потребы. Дело времени. А здесь к лету, как заверил эмир, ворога не будет. Гази Барадж величает меня великим князем. Так оно и есть. Я старший в роду, и стол мой! Вот токмо с тремя сотнями дружинников стола не удержать. Войско надобно. Хотя бы тысяч пять. Да где его взять? Конечно, можно нанять, но чем платить? Народец обеднел вконец, пашня разорена… Александр! Тот мог бы помочь. Поможет ли? А ну сам возжелает сесть на великокняжеский стол?! В возраст вошел, умен, хитер… и дружина у него поболе моей будет. Хотя нет. Сын ведь все-таки».
Ярослав еще долго ворочался, пытаясь уснуть, изгонял думы, но они, словно змеи, вползали непрошено и терзали исстрадавшуюся от неведения душу.
«Чем встретит стольный град? Неужто, как и Москва, сожжен? А жители? Уцелел ли кто?»
После встречи с эмиром Булгарии Гази Бараджем Ярослав уже не спешил. Он предвидел, что его ждет во Владимире. Но реальность превзошла все ожидания: стольный град был мертв.
— Что за народ такой — татары, что, не убоясь Господа, совершили сие разорение? — невольно вырвалось у князя.
Стены крепости зияли прорехами, а некогда сияющие золочеными маковками и медными створками в позолоте ворота встретили Ярослава закопченными полуразрушенными башенками и черным провалом проезда. Запах гари доселе не выветрился и забивал дыхание, а когда дружина вступила на городские улицы, дышать стало совсем невозможно: человеческая плоть, поедаемая одичавшими, разжиревшими собаками и поклеванная воронами, источала такой смрад, что даже бывалые воины воротили взор и, не сдерживаясь, опорожняли желудки на лошадиные крупы впереди идущих.
Всадники въехали на Соборную площадь. От некогда восхищавшего собой Успенского собора остались лишь полуразрушенные стены. Дмитриевский собор сохранился лучше. Даже крест главного купола стоял в гордом одиночестве, отсвечивая позолотой. Татары, выдавливаемые из города пожарами, то ли не успели, то ли не захотели за счет креста пополнить свою добычу. Так он и стоял, одинешенек, осеняя мертвый город. Княжеский терем был разграблен, зиял выбитыми окнами и дверьми, но всепожирающее пламя обошло его стороной.
