К. У. Гортнер - Клятва королевы

Мать перевела взгляд на него, прижав ладонь ко рту, словно в попытке подавить смех.

— Позаботитесь? Каким образом? Энрике де Трастамара в ближайшие часы станет королем. Если все эти годы глаза мне не изменяли, он точно так же пойдет на поводу у своих фаворитов, как и Хуан. Что вы можете нам предоставить, кроме отряда вашей стражи и убежища в женском монастыре? Собственно, почему бы и нет? Самое подходящее место для всеми ненавидимой чужой вдовы и ее отродья.

— Дети не могут расти в монастыре, — сказал Каррильо. — Нельзя и разлучать их с матерью в столь нежном возрасте. Ваш сын, Альфонсо, теперь законный наследник Энрике, пока его жена не родит ребенка. Заверяю вас, Совет не станет оспаривать права инфантов. Более того, они дали согласие, чтобы принц и его сестра воспитывались в замке Аревало в Авиле — части вашего наследства.

Наступила тишина. Я молча смотрела на ошеломленное лицо матери.

— Аревало, — эхом повторила она, словно ослышалась.

— По завещанию его величества, — продолжал Каррильо, — инфантам предоставляется богатое содержание и обоим по исполнении тринадцати лет будет пожаловано по отдельному городу. Обещаю, вы ни в чем не станете нуждаться.

Глаза матери сузились.

— Хуан почти не видел наших детей, они никогда его не интересовали. Его вообще никто не волновал, кроме этого чудовища, кондестабля Луны. Но теперь вы говорите, будто он оставил им содержание. Откуда вам знать?

— Не забывайте — я был его духовником. Он последовал моему совету, боясь адского пламени. — Голос Каррильо вдруг стал громче, и я невольно взглянула на архиепископа. — Но я не смогу вас защитить, если вы мне не доверитесь. В Кастилии овдовевшая королева часто покидает двор, но, как правило, детей ей не отдают, особенно если у нового короля нет наследника. Вот почему вы должны уехать сегодня же ночью. Возьмите с собой лишь инфантов и то, что сможете унести. Остальное имущество я вам пришлю, как только представится возможность. Когда окажетесь в Аревало и будет объявлено завещание короля, никто не посмеет вас тронуть, даже Энрике.

— Понимаю. Но между нами никогда не было дружбы, Каррильо. Зачем вам рисковать ради меня?

— Скажем так — я предлагаю услугу в обмен на услугу.

На этот раз мать не смогла подавить горький смешок:

— Чем я могу быть полезна вам, самому богатому прелату Кастилии? Я всего лишь вдова на содержании, с двумя маленькими детьми и прислугой, которых надо кормить.

— Узнаете, когда придет время. Можете не сомневаться, вы нисколько не пострадаете.

С этими словами Каррильо повернулся к слугам матери, которые все слышали и стояли, глядя на нас широко раскрытыми от страха глазами.

Слегка помедлив, я взяла мать за руку. Прежде никогда не осмеливалась дотронуться до нее без разрешения. Для меня она всегда оставалась прекрасной, но далекой женщиной в сверкающих одеждах, веселой и смеющейся, в окружении ластящихся к ней обожателей — матерью, которую можно любить лишь издали. Теперь же вид у нее был такой, будто она прошла много миль по каменистой местности, а на лице отражались большие страдания, и мне захотелось стать старше и взрослее, чтобы хватило сил защитить ее от жестокой судьбы, отобравшей у нее моего отца.

— Ты ни в чем не виновата, мама, — сказала я. — Папа теперь в раю. И потому нам нужно уехать.

Она кивнула, глядя сквозь меня полными слез глазами.

— И мы едем в Авилу, — добавила я. — Это ведь недалеко, да, мама?

— Нет, — тихо ответила она. — Недалеко, hija mia, совсем недалеко…

Но даже мне было ясно — для нее это расстояние составляет целую жизнь.

— Крепче держи поводья, Изабелла. Не позволяй ему чувствовать твой страх. Иначе он подумает, будто ты хочешь подчинить его себе, и попытается тебя сбросить.

Я кивнула, сидя верхом на изящном черном жеребце и сжимая в руках поводья. Туго натянутая кожа натирала руки сквозь истрепанные перчатки, и я запоздало подумала, что зря отказалась от новых — их предлагал мне в подарок на недавний день рождения отец Беатрис, дон Педро де Бобадилья. Однако гордыня — грех, который я изо всех сил пыталась побороть, но безуспешно — не позволяла признать нашу бедность и согласиться на подарок, хотя дон Педро жил с нами и прекрасно знал, насколько мы нуждаемся. Точно так же, когда брат заявил, что мне пришла пора научиться ездить на настоящей лошади, гордыня не позволила возразить.

Так и случилось, что я, тринадцатилетняя девочка, оказалась верхом на прекрасном животном, и мои руки были едва защищены старыми перчатками — кожаными, но тонкими как шелк. Конь, хоть и не слишком крупный, все равно внушал страх — он беспокойно вздрагивал и рыл копытом землю, готовый в любой момент сорваться с места, даже если я не сумею на нем удержаться.

Альфонсо наклонился ко мне со своей чалой лошади, покачал головой и слегка развел мои пальцы так, чтобы поводья свисали между ними.

— Вот, — сказал он. — Держи крепче, только рот ему не повреди. И помни — когда идешь рысью, сиди прямо, а если скачешь галопом, наклоняйся вперед. Канела — не глупый мул, вроде тех, на которых катаетесь вы с Беатрис. Это чистокровный арабский жеребец, достойный калифа. Он должен знать, что постоянно находится во власти наездника.

Я выпрямилась, устроилась поудобнее в резном седле, чувствуя себя легкой словно пушинка. Хотя в моем возрасте у большинства девочек уже начинала формироваться фигура, я оставалась столь плоскогрудой и худой, что моя подруга и фрейлина Беатрис, обладавшая куда более пышными формами, постоянно уговаривала меня побольше есть. Сейчас она так грациозно сидела в седле пестрого мерина, что казалось, ездит на нем всю жизнь. Вьющиеся черные волосы, повязанные лентой под вуалью, выделялись на фоне орлиных черт ее лица.

— Надеюсь, ваше высочество, — сказала она Альфонсо, — вы позаботились, чтобы этого прекрасного жеребца как следует объездили? Не хотелось бы неприятностей с вашей сестрой.

— Конечно. Мы с доном Чаконом сами его объездили. С Изабеллой ничего не случится. Верно, hermana?[5]

Я кивнула, хотя меня по рукам и ногам сковывал страх. Как показать этому зверю, что он в моей власти? Словно почувствовав мои мысли, Канела отпрянул в сторону. Я дернула поводья, и он остановился, фыркнул и прижал уши, недовольный рывком за удила.

Альфонсо подмигнул мне:

— Видишь? Она вполне с ним управляется.

Он посмотрел на Беатрис и шутливо спросил:

— Помощь требуется, сеньорита? — намекая на годы словесных перепалок со своевольной единственной дочерью управляющего нашего замка.

— Сама прекрасно справлюсь, спасибо, — язвительно бросила Беатрис. — Все у нас с ее высочеством получится, стоит лишь почувствовать этих ваших мавританских жеребцов. На случай, если ты забыл, — нам уже доводилось ездить верхом, пусть даже, как ты говоришь, на глупых мулах.

Альфонсо усмехнулся, с необычной для десятилетнего мальчика легкостью развернул свою чалую. Его голубые глаза ярко блестели, подстриженные до плеч волосы подчеркивали красивые черты лица.

— На случай, если ты забыла, — заметил он, — я езжу верхом с пяти лет. Искусство верховой езды приходит с опытом.

— Верно, — прогремел со своей массивной лошади гувернер Альфонсо, дон Чакон. — Инфант Альфонсо уже стал настоящим наездником. Верховая езда — его вторая натура.

— Мы в этом не сомневаемся, — вмешалась я, прежде чем Беатрис успела ответить, и через силу улыбнулась. — Пожалуй, мы готовы, брат. Только, умоляю, не слишком быстро.

Альфонсо пустил лошадь вперед, выехал со внутреннего двора Аревало под подъемной решеткой главных ворот.

Я бросила неодобрительный взгляд на Беатрис.

Конечно же, это была ее идея. Устав от ежедневных уроков, молитв и рукоделия, сегодня утром она заявила, что нам требуется физическая зарядка, иначе мы преждевременно превратимся в древних старух. По ее словам, нас слишком долго держали взаперти, что в каком-то смысле было правдой, поскольку в этом году зима выдалась особенно суровой. А когда она спросила разрешения у нашей гувернантки доньи Клары, моя няня согласилась, ибо до сегодняшнего дня верховая езда для нас заключалась в неспешной прогулке верхом на пожилых мулах вдоль стены, что окружала замок и прилегавшее к нему селение, в течение часа перед ужином.

Но когда я переоделась в костюм для верховой езды и вышла вместе с Беатрис на внутренний двор, там уже был Альфонсо с доном Чаконом и двумя впечатляющего вида жеребцами — подарком от нашего сводного брата, короля Энрике. По словам Альфонсо, черный конь предназначался мне и его звали Канела.[6]

С трудом подавляя тревогу, я взобралась на жеребца с помощью скамеечки для ног. Однако я еще больше встревожилась, когда поняла, что придется ехать широко расставив ноги, a la jineta,[7] подобно маврам, сидя на узком кожаном седле с высоко поднятыми стременами, — незнакомое и не слишком приятное ощущение.