Ознакомительная версия.
Он уже жалел, что согласился на поход на Храмовую гору и на поездку вообще. Если что-то случится с султаншей, спросят с него. Вернее, и спрашивать не будут, просто нарежут полосками и скормят собакам. Имам не член султанской семьи, чтобы душить шелковым шнурком.
Роксолана спокойно покачала головой:
– Это не разбойники, смотрите, это почтенные жители города и священники.
Следующий час имам обливался потом от страха, потому что упрямая султанша не только не стала прятаться в мечети, но и приняла представителей города. Они приветствовали Хасеки Хуррем Султан (и как только вызнали, что это она и как султаншу зовут?), предлагали удобно расположиться на ночь, звали на пир в ее честь…
Роксолана благодарила, но отказывалась, объясняя, что сразу после намаза отправится дальше. А потом поинтересовалась, почему город в столь плачевном состоянии.
Сразу стало ясно, что не ради простого приветствия Хасеки пришли на Храмовую гору иерусалимцы. Заговорили, перебивая друг друга, потом видно опомнились, предоставили слово самому старшему. Седой старик с большими умными глазами, в которых умещалась вся скорбь мира, со вздохом объяснил, что положение города просто ужасно. Из него бегут все, кто только может.
– Почему? Это святые места для всех!
– Да, госпожа, но в этом святом городе попросту нет воды, разрушен водовод. И городских стен тоже нет, каждая банда, которая следует мимо, норовит пограбить. Даже зная, что брать нечего, все равно берут. И храмы грабят, независимо от того, чьи они. И паломников грабят. Мы выслали защиту вашим людям, оставшимся вне города…
Многое услышала Роксолана о том, как трудно горожанам, как нелегко паломникам, сколь беззащитен город перед грабителями… Просили заступиться перед султаном за несчастный Иерусалим.
Обещала.
Среди просивших увидела христианского священника. Все же дрогнуло сердце:
– Святой отец, а паломников к Гробу Господню много? Не убывают? Не мешают ли им?
– Нет, госпожа, не убывают. Только трудно место найти, спят под открытым небом и питаются крохами, а как налетит очередная шайка, так и остаются голыми на голой земле.
Сняла с пальцев один за другим два перстня с огромными камнями:
– Возьмите, святой отец. Пусть построят приют и столовую для паломников. Я потом еще деньги пришлю, чтобы кормили нуждающихся бесплатно.
Сообразила как-то вдруг, слова священника подсказали первоочередное.
Остальным обещала попросить Повелителя Двух миров обратить свое благосклонное внимание на Иерусалим.
Имаму Мухлиси добавила, что обе мечети нужно основательно подремонтировать и тоже организовать приют для тех, кто будет совершать хадж по этому пути.
Тот испуганно помотал головой:
– Кто же пойдет в чужой город?
– Какой он чужой, если сюда Пророк был чудесно перенесен и отсюда вознесся?!
Смутился имам, закивал, что права султанша.
Роксолана сдержала свое слово во всем – и султана попросила, и деньги на столовую отправила, и приюты построила – один в Иерусалиме, второй в Мекке. Те, кто проделал дальний путь, чтобы поклониться святыням, обратиться к Богу в таких местах, не должны спать на голой земле под открытым небом.
Бесплатная столовая и приют в Иерусалиме действовали три столетия…
И Сулейман тоже верно поступил, послушал совет своей необычной жены. По его велению уже на следующий год вовсю шло строительство новой крепостной стены и пятерых ворот, ставших самыми известными в городе – Яффских, Дамасских, Львиных, Сионских и Мусорных, а также нового водовода. И стены мечетей Аль-Акса и «Купола скалы» тоже привели в порядок. У «Купола скалы» их покрыли синими и зелеными изразцами, отчего мечеть стало видно отовсюду, словно бирюзовый мираж вырастал над Иерусалимом.
Четыре года строили, не обошлось и без трагедий. Обнаружив, что могила царя Соломона на горе Сион осталась вне крепостных стен города. Сулейман в гневе вызвал архитекторов. Те, заикаясь, объяснили, что Соломон иудейский царь, а потому для мусульман едва ли свят.
– Сулейман свят для всех, – сквозь зубы процедил султан, – и я поручил заботиться обо всех жителях, независимо от веры!
Расправа Сулеймана была скорой, две безымянные могилы на века остались подле Яффских ворот…
Иерусалим не забыл султана Сулеймана и его Хасеки Хуррем тоже не забыл, и то, что ею сделано, помнит. А вот Стамбул забыл, хотя со следующего года строительство приютов (имаретов), бесплатных столовых, больниц, школ и мечетей на средства, выделенные Хасеки Хуррем и собранные ею, началось и в столице, и во многих других городах империи – Эдирне, Андриаполе, Анкаре…
Она вернулась из хаджа иной, Сулейман смотрел в непостижимые зеленые глаза и пытался понять:
– Что ты там увидела и узнала?
– Мир един, Бог един, надо быть мудрей и добрей.
– Мир не един, в нем много враждующих сторон.
– В Мекке не было разницы между суннитами и шиитами, между турками и персами, между арабами и жителями совсем далеких стран. И о помощи Иерусалиму пришли просить люди разных вер.
– Бог един, но всем открыта истина.
Она снова возражала:
– Разве можно казнить или обижать за то, что кто-то крещен правоверным, кто-то христианином, а кто-то иудей? Разве Пророк говорил убивать тех, кто еще не пришел сердцем к Аллаху? Дай время прийти, пусть живут в своей вере.
– Ты стала мудрей…
– Да, Повелитель, когда прикасаешься к святыням, душа становится иной, понимаешь, что остальное суетно и мелочно. Ничто не имеет цены, кроме веры и жизни.
– Если бы все так думали, мир был бы полон святых, а это скучно.
– Я не святая. И хадж мне не зачтется.
– Это почему?!
Роксолана со вздохом опустила голову:
– Там… я думала о вас и мечтала о встрече с вами.
– Хуррем… и правда, не зачтется.
Она улыбнулась:
– Пусть, совершу еще… Вы обещали совершить вместе, – глаза блеснули лукавством, – тогда мне не придется думать греховно… А вы меня вспоминали?
– Нет.
Роксолана вскинула глаза в растерянности:
– Нет?
– Вспоминают тех, кого забывают. Как можно вспоминать о том, о ком не перестаешь думать?
Ее губы тронула улыбка, прижалась всем телом, уже совершенно не думая, греховно или нет. Сулейман обнял любимую, чувствуя, как она дрожит, усмехнулся: тридцать лет уже, а как девочка…
Никто не стал ее звать Хуррем-хаджах, как положено женщину, совершившую хадж. Роксолана сама не считала свой хадж полноценным, во-первых, и правда, не всегда думала, что положено, на обратном пути не только посетила мусульманские мечети Иерусалима, но и встречалась с неверными, в-третьих, и уезжала-то наспех…
Оставалась надежда: вот отправимся в хадж вместе с Сулейманом, он ведь обещал…
Но это путешествие по святым местам действительно сильно изменило женщину, она перестала обращать внимание на завистниц и недоброжелательниц, зато больше интересовалась благотворительностью. Именно после хаджа Роксолана организовала свой знаменитый Фонд, внесла в него огромную сумму скопленных денег, получила у Сулеймана разрешение и участок для строительства имарета своего имени, куда вошли мечеть, медресе, школа Корана, приют, бесплатные столовая, больница, фонтан и хаммамы для мужчин и для женщин.
А еще получила в свое распоряжение лучшего архитектора Османской империи того времени – Мемара Синана. Синану пришлась по вкусу задумка Хасеки, он с удовольствием выстроил этот комплекс и еще многие другие по велению своей госпожи.
Мало кто знал о совершенном хадже, немногие помнили о том, что столовые (а со временем их только в Стамбуле появилось шесть), где сотни бедняков ежедневно получали сытный обед из четырех блюд, и больница, где лечили и лекарства выдавали бесплатно, и школа, где учили, и еще многое другое построены и действуют на деньги и по распоряжению «ведьмы» Хуррем, и что на закрытии невольничьих рынков настояла тоже она…
Зато помнили, что захватила сердце султана «обманом» и уселась рядом с ним на трон проклятая роксоланка!
Народ не всегда способен отдать предпочтение благодарности перед сплетнями и слухами. И чем они нелепей и грязней, тем легче захватывают людские души. Испачкать кого-то легче, чем отмыть, а уж испачкать память особенно. Иерусалим помнит щедрость Хуррем, Стамбул нет.
В Стамбуле переполох. Вернее, переполох начался в Диване и заварил кашу сам Лютфи-паша – Великий визирь, муж султанской сестры Шах-Хубан Султан. Лютфи-паша, которого султан сделал Великим визирем после смерти от чумы многодетного Аяза-паши летом 1539 года, за дело взялся рьяно. Он серьезно занялся финансами столицы, да и всей империи, принялся экономить на всем подряд, кроме того нашел множество недочетов в распределении пенсий и благ чиновникам в Стамбуле.
Пока новый Великий визирь занимался финансами и ворчал на заседаниях Дивана, Сулейман терпел. Его мало трогали постоянные стычки визирей, презиравших друг друга из-за их родословных. Лютфи-паша, который был настоящим османом знатного рода, ненавидел Рустема-пашу, считая того безродным выскочкой и простым конюхом, и не упускал случая это подчеркнуть. Рустем-паша, ставший третьим визирем и тоже зятем Повелителя (он женился на Михримах Султан), отвечал взаимностью.
Ознакомительная версия.
