Вот уж действительно:
«Кто же думал-гадал, что Москве царством слыти? Да кто ж знал, что Москве государством быти?»
* * *
Не знал о том и московский князь Даниил Александрович. Или знал?
Зело хитромудр, дальнозорок и загадлив был этот князь. И скрытен зело. Ближние из наиближайших не ведали, что у него на уме. Однако при всём усердии и радении Даниила Александровича о достатке и возвышении достоинства сей убогой земли, доставшейся ему в незавидный удел от щедрот покойного батюшки, навряд ли он даже в самых тайных мечтаниях мог помыслить о том, чтобы поднять бывшее Кучково усадище над Русью, надо всеми её городами. При излиха богатом Великом Новгороде, при живой ещё славе Мономахового Владимира, при своенравном Нижнем, при стозвонном Ростове, при юной мощи входившей в зенит Твери, при Костроме, Ярославле, Рязани, да и при иных городах, зачастую обладавших и более древним достоинством, а главное, куда большей силой, в ту пору даже упоминать-то Москву в претенденты на стольный город было явною несуразицей. Да ведь в ту пору никто Москву ещё и не числил для себя в серьёзных соперниках.
Нет, в то время такая мечта могла поблазниться либо юродивому, либо святому, да и то лишь при Божьем соизволении. Юродивым Даниил Александрович не был, в святых тоже не значился - жил насущным. Да ведь и Божие соизволение, если принять за него то, что позднее случилось с самим московским князем и о чём будет сказано в своё время, скорее говорило о том, что как раз не Москве надлежит стать над Русью.
И всё-таки каким-то странным, непостижимым и загадочным образом Даниил Александрович, кажется, провидел грядущую великую судьбу города, ради которого, как говорится, в поте лица своего трудился, не покладая рук. Как знать, может, и в самом деле ведал-таки Даниил, какой город он поднял, считай что из ничего - на холмах да болотине, на грозу и славу Руси.
Зело дальнозорок был Даниил Александрович. Поди, догадывал, что творил. Но нам о том, что знал и провидел московский князь, остаётся лишь гадать. Да и что гадать, ворожея и то точней скажет: знал - не знал, ведал - не ведал…
А вот о насущном, что жгло и мучило московского князя на сломе веков, в первый год гибельного четырнадцатого столетия, во многом, если не в главном, определившего путь становления Руси, можно говорить вполне определённо. Война и власть, власть и война - вот что жгло и мучило удельного московского князя Даниила Александровича, младшего из сыновей Невского.
Вовсе не блазнился, но в яви был близок великий владимирский стол. Главной целью Даниила было занять его по смерти брата Андрея, занять и укрепиться на нём, дабы на века утвердить на Руси единую власть единого рода. Своего рода. На то и плодил сыновей Даниил Александрович…
А первым шагом к той власти должна была стать война.
Многие годы и о власти, и о войне крепко думал Даниил Александрович. И для власти, и для войны копил силы. Можно сказать, ради того лишь и жил, из года в год выстраивая, заселяя, поднимая Москву. Но о ближних ли, дальних ли целях его догадывались немногие. Сколь хитромудр был Даниил Александрович, столь и скрытен.
* * *
Всю жизнь князь Данила у судьбы считал себя в пасынках. Само появление на свет последнего отпрыска Александрова семени, кажется, не сулило удачи. Княгиня-матушка Александра Брячиславна померла в горячке, с трудом разрешившись от бремени. И батюшка Александр Ярославич без любви глядел на последыша, хоть и безвинно, однако же одним своим рождением погубившего верную, к тому же во всём выносливую супружницу. Ведь до Данилки-то Александра Брячиславна, считай, четверых благополучно выносила и родила как ни в чём не бывало. Это ежели к братьям Василию, Дмитрию и Андрею присовокупить ещё и сестру Евдокию.
Разумеется, на все воля Божия. Однако больно уж в большой любви прожил князь Александр Ярославич со своею княгинею, чтобы душевно умиляться, глядючи на Данилку-поскрёбыша, своим рождением послужившего его безвременному вдовству.
Впрочем, недолго он вдовствовал и недолго глядел на младенца Данилу, если вообще глядел на него, потому как в ту пору великий князь Александр пребывал в Орде у хана Берке, очередными дарами пытаясь задобрить татар. Удалось ли на этот раз ему умилостивить татар, сказать трудно, потому как на обратном пути из Сарая Александр Ярославич, будучи человеком необычайно физически крепким и не сказать, чтобы старым - ему не исполнилось и сорока трёх лет, - вдруг ни с того ни с сего захворал и в одночасье, едва успев покаяться во многих грехах, умер в Городце, что на Волге.
Странной, нелепой была та смерть, а потому ходили по Руси упорные слухи, что по своему обыкновению отравили Невского басурмане. Мол, неугоден стал князь новому хану Берке - первому из монгольских ханов ярому поклоннику магумеданства, сиречь, мусульманства.
Стоны и вопли стояли тогда над землёй, люди цепенели в преддверии новых ужасов: коли травят угодного из угодных, коли губят послушного, так какого ж покорства им надо ещё? Что же дальше-то будет? Где теперь заступу найти?..
Духовенство рыдало: «Солнце Отечества закатилось! Не стало Александра!»
Даже противники Александровы (а у кого их нет?), отдавая должное его великим заслугам, искренне молили Господа за усопшего.
Находились, конечно, и такие зловредники, кто, памятуя суровую руку князя, вырванные ноздри да выколотые глаза строптивых новгородцев, не схотевших по его воле подлечь под татар, памятуя изгнанного и обесчещенного родного брата Александра Андрея, что звал народ подняться на безбожных агарян, памятуя об унижении, что скорее всего достало бы их ещё пуще, коли б не было Невского, и тем не менее именно ему не прощая того унижения, узнав о смерти князя, зло ухмылялись в бороды:
- Эвона, как татарва-то слугу свово верного ядом попотчевала! Али иного за муку русскую не выслужил?
Впрочем, крамольных толков за общим плачем было не слыхать, да скоро они и вовсе стихли. Обиды забылись, а величие осталось. После смерти Невского это стало ясно даже невразумлённым, потому что такая кутерьма и неразбериха пошла, такая кровавая муть поднялась да разбойная замять завьюжилась, а в людях, и особенно во князях, такая пакостливость открылась, что только держись, хоть святых с Руси выноси, чтоб небольно им было глядеть на землю, в которой и ради которой воссияли они своей святостью.
Вот тогда и вспомнили крепкую руку Невского, да поздно стало строптивым ноздри рвать! Потому как всяк на Руси стал строптив, а кто удал - тот и князь.
В том, что стряслось тогда с Русью, более всех были повинны братья Даниловы, то бишь сыновья Александровы, Андрей да Дмитрий. Конечно, если разобрать по суду и по справедливости, вся вина в той кровавой замята, затянувшейся на долгие годы, падёт на Андрюшку-бешеного. Только где ж на земле обрести тот суд праведный? Да и не признает ни перед каким судом Андрюшка своей вины. Суд у каждого за свои грехи (во всяком случае, пока ты жив на земле) творится только в душе. А ведь душа у каждого своя, и понятая о собственной вине зачастую сообразны собственной выгоде.
Вон, у Андрюшки-то душа чёрная, как воронье крыло, а руки и с песком в родниковой воде не отмоешь от крови, однако взгляд нагл и светел, по сю пору верит в свою правоту, раз взял верх над Дмитрием, затравил его, загнал-таки в землю и прав был. И что - гложат его сомнения? Боится он суда Вышнего? Ништо! Как говорится, писай в глаза, все божья роса! Он и сейчас горазд на пакости, ох, как горазд. Только после того как Дмитрия одолел, прыти в нём поубавилось. Прыти, однако не злобы.
Хоть и вошёл в зрелую пору Даниил Александрович - сорок лет исполнилось князю - хоть и собрал ежедневными и неустанными трудами кое-какую московскую силу, сынами возрос, боярами верными, а все одно - до липкого, стыдного пота под мышками, точно дитёнок, боялся родного брата Андрея. Во всём свете не было для Даниила ненавистнее и страшнее лица…
Вон загадка на все века: было у Александра Ярославича Невского четыре сына, но все столь разные, что, не зная о родстве, можно было решить, что каждого из них не единая утроба выносила от одного семени. Впрочем, неверно то, потому что в каждом из них, как в бегущей воде, преломленно отразилась воля, жажда власти, хитрый, провидливый ум, злой, жестокий норов отца. Искажённо, подчас до уродливости отразился в сыновьях внутренний лик Александра. От того и были столь схожи и столь не схожи друг с другом, оттого и ненавидели друг друга так яростно и беспощадно.
Как ни странно, полное исключение из братьев составлял первенец Александра Василий. Может быть, потому, что на его плечи куда большей тяжестью пали и ласка, и гнев отца. А гнев Александров не каждый мог вынести, тем более отрок семнадцатилетний.
