значит, и лишать его верного шанса в будущем богатством и знатностью прославить имя предков.
Не будучи ни безземельным, ни голяком, Ренольд тем не менее не возжелал мириться с выпавшей ему участью захудалого французского дворянина. Заложив брату фьеф, он собрал крохотную дружину и пустился на поиски удачи, то есть, конечно, отправился в паломничество. Он храбро сражался, был ранен. Он видел, как десятками гибли в стычках с неверными такие же, как он, благородные, но бедные воины, как ни за грош пропадал меньшой народец (menu gens'), как сотнями умирали от бескормицы кони и вьючные животные. Он познал коварство врагов и предательство союзников-ромеев, которых, как и другие латинские пилигримы, начал называть грифонами.
Наконец, путь паломников завершился, по крайней мере в той его части, которая касалась собственно пути, то есть дороги до Святой Земли. На ней, на дороге этой, пролегавшей по безводным перевалам Малой Азии, сложили головы до девяти десятых войска не менее видного товарища Людовика по крестовому походу, Конрада Второго Германского, да и ряды рыцарей, собравшихся под знаменем Сен-Дени, изрядно поредели. Впрочем, теперь, когда паломничество вошло во вторую фазу, оставалось сделать немногое: добраться до Иерусалима, что было просто — вся Палестина принадлежала христианам, — и освободить какой-нибудь изнывающий под властью неверных город, что оказалось задачей несколько более сложной.
Трудности начались уже с выбором цели и выработкой, как сказали бы мы теперь, стратегии направления главного удара. Про то, что турки отобрали у христиан Эдессу — первое серьёзное приобретение славных пилигримов прошлого, — все как-то дружно забыли; насущные проблемы латинян Северной Сирии также отошли на второй план: вождям похода — как духовным, так и светским — хотелось совершить что-нибудь... что-нибудь этакое. Они отправились на юг и, не долго думая, нанесли удар по Дамаску.
Более нелепой цели они и выбрать не могли, поскольку упомянутый в Писании город находился под властью весьма миролюбивого эмира. Однако, обнаружив под стенами своего города орды захватчиков, эмир Дамаска был «приятно» удивлён и, конечно, моментально забыл о своём благорасположении к западным соседям. Понять его нетрудно. Представьте себе, что году этак в сорок втором двадцатого столетия от Рождества Христова Англия вкупе с Америкой открыла бы «второй фронт»... нет, не в Нормандии, а, скажем, высадила бы десант на Урале?
В общем, франки поступили, мягко говоря, нелогично.
Как и следовало ожидать, хорошего вышло мало, поход завершился полным провалом. Часть уцелевших его участников отправилась в обратный путь, не только не покрыв себя славой, но и не добыв имущества врагов. Куда там?! Как побитые псы, поджав хвост, опустив очи долу, продав последнее, чтобы запалить капитанам, взявшимся доставить паломников на милую родину, садились они на корабли и плыли к берегам перенаселённой Европы, терзаемой голодом, эпидемиями и почти не прекращавшимися междоусобными войнами.
Но не таким человеком был Ренольд из Шатийона. Он решил не возвращаться — доброму рыцарю на Востоке дело найдётся. Для того, кто родился для войны, главное, чтобы была добыча, да не покидала удача. Удача? Конечно, а как же без неё? Да, видно, под счастливой звездой родился храбрый красавец галл, сама княгиня Антиохии, Констанс, обратила на него внимание. А тут она и овдовела кстати. Траур кончился, сыграли свадьбу.
Семь лет супруги жили счастливо или почти счастливо, но триумф Ренольда кончился сокрушительным падением. В конце 1160 года князь угодил в засаду во время рейда на неприятельскую территорию. Как ни храбро сражались Ренольд и его небольшая дружина, силы неверных оказались неизмеримо больше. Так Констанс в тридцать два года вторично стала вдовой, на сей раз, правда, при живом муже. Трон франкского демона, князя Арнаута, чьё имя наводило ужас на язычников, занял его пасынок, Боэмунд Заика, а несчастная княгиня удалилась во вдовий удел в древнюю Латакию, где вскоре и умерла, забытая всеми, кроме самых преданных слуг.
Сколько лет прошло с тех пор, как князь Ренольд угодил в мрачный донжон в Алеппо, или, как называли город сами его жители, Халеба? Много. Очень много. Ужасно много [2].
В мае 1174 года скончался повелитель Египта и Сирии атабек Алеппо, аль-мальик аль-адиль (справедливый король) правитель Дамаска Нур ед-Дин, в июле — король Иерусалима Амори́к. Войну с Нур ед-Дином за Египет он проиграл; старый, но доблестный воин курд Ширку завоевал Каир для своего господина, чтобы скончаться в нём спустя два месяца после победы в 1169 году [3].
Великий воитель умер не на поле боя, а... за праздничным столом, не рассчитав своих сил, Ширку слишком много выпил и съел. Так в распоряжении его тридцатидвухлетнего племянника Салах ед-Дина или Саладина, как называли его европейцы, оказалась богатейшая страна, которой он управлял, как нетрудно понять, от имени и по поручению своего сюзерена Нур ед-Дина.
На протяжении пяти лет, прошедших с момента смерти Ширку до кончины Нур ед-Дина, последнему всё меньше и меньше нравился молодой курдский выскочка. Повелитель Сирии и Египта даже пригрозил Саладину, что явится к нему в Каир погостить, да так и не собрался, умер...
Услышав об этом событии, правитель Египта несказанно «огорчился». Покончив с неотложными делами в своём государстве, он с семью сотнями отборной конницы ускоренным маршем беспрепятственно проследовал через франкскую Трансиорданию, или Горную Аравию, как часто называли эту землю, и подошёл к Дамаску, губернатору которого Мукаддаму ничего не оставалось, как без боя сдать город. Одиннадцатилетний наследник Нур ед-Дина Малик ас-Салих Исмаил и его мать бежали в Алеппо.
Трудно предположить, что в белой столице атабеков всё осталось по-старому. Там, разумеется, всё обстояло весьма непросто; двор бурлил, иные вельможи, вчера ещё богатые и обладавшие властью, исчезали в подвалах донжонов, занимая места по соседству с христианскими пленниками, в сердцах которых затеплилась надежда на скорое освобождение.
Однако время шло, но ничего между тем не менялось к лучшему для этих несчастных, некоторые из которых провели в заточении долгие годы [4].
A.D. MCLXXIV — MCLXXVII
I
Жара, жара, жара...
Жара этим летом выдалась необычная даже для этих мест. Горячий воздух, дрожа, поднимался от раскалённой полуденным солнцем земли, от грязно-жёлтых, выгоревших холмиков и пригорков, напрочь лишённых какой-либо растительности, кроме чахлых кустиков, каким-то неведомым образом сумевших не погибнуть тут, где, казалось, не могло существовать ничто живое.
Да оно словно бы и не существовало в реальности, поскольку предметы утрачивали свои привычные очертания, точно смотревший на них человек видел всё через тончайшую вуаль.
Хотя смотреть было особенно не
