бантом и бросил гранату. Охранявшие ворота крестьяне успели всё же захлопнуть за ним ворота. Осколком разорвавшейся гранаты был ранен один из офицеров. По всаднику открыли огонь. Под ним убили лошадь и самого ранили. Это и был Константин Честюнин.
Офицеры, подобрав своего раненного, ушли. Красногвардейцы тоже отступили. А Честюнин остался лежать на площади. Вскоре местные крестьяне перевязали его и перенесли в пожарную часть, где ночью он был добит.
В кабинете Сергея Алексеевича Павлова, бывшего офицера Российской армии, куда срочно прибыл Говырин, было шумно. Громче всех кричал комиссар по административным делам Спиридонов:
– Они дорого заплатят за Костю! Я сожгу всё это кулачье гнездо!
Смольников, комиссар по промышленности и политике города, перебил его:
– Сжигать всё не надо, а вот разобраться, разоружить и разогнать всю кулачью сволочь нужно.
– Ну, тут тебе и карты в руки как артиллеристу, – решительно высказался Павлов, обращаясь к Спиридонову. – Бери орудия, людей, честюнинских бойцов и вперёд. Попугай эту мразь!
Все согласились, зная, что Владимир Афанасьевич Спиридонов был давним другом Честюнина ещё по довоенной революционной работе. А военный комиссар напоследок добавил:
– Только без разведки не лезь, как Костя. Там, похоже, люди бывалые и отчаянные собрались. Если кавалерийский отряд так встретили…
Паровоз с платформами и установленными орудиями быстро преодолел расстояние от города до разъезда у деревни Исакова [4]. Здесь было решено остановиться. Тихо шумел весенний лес, пели птицы. Казалось, ничто не могло нарушить эту тихую идиллию. Спиридонов вышел, осмотрелся, влез на паровозную будку, и, взяв бинокль, стал обозревать местность. Она представляла собой некоторую возвышенность, и поэтому, несмотря на густой лес, окружающий полотно железной дороги, хорошо просматривалась. Где-то там за деревьями должно быть село, но на горизонте виднелась лишь колокольня сельской церкви, указывая на месторасположение самого села.
«Ох, не нравится мне что-то эта колокольня», – подумал Спиридонов. И позвал:
– Мерзляков!
К нему подошёл молодой боец.
– С кавалеристами Честюнина обойдёшь село и после орудийного залпа атакуешь.
Спиридонов спрыгнул с паровоза и подошёл ещё к двум бойцам, обратившись к одному из них:
– А ты, Гриша, сходи к селу, да посмотри что там.
Сам Владимир Афанасьевич отправился к орудию. После возвращения разведчика орудие навели прямо на колокольню. Далеко по лесу раскатилось эхо орудийного выстрела. После рассеявшегося дыма колокольни уже не было видно. Ещё несколько раз громыхнуло орудие. Несколько домов загорелось. Отряд ворвался в село. К Спиридонову подвели связанных мужиков.
– За церковной оградой сидели, а колокольня, видимо, у них была пунктом наблюдения. Поэтому в прошлый раз они и подготовились к нашей встрече, – сказал Мерзляков.
– Кто вами командовал? – обратился к мужикам Спиридонов.
– Никто. Мы сами, – с мрачным достоинством ответил один из мужиков.
– Там гильз в ограде возле самой церкви валяется видимо-невидимо! – вмешался красногвардеец, державший под прицелом пленных.
– Местного попа сюда живо! – скомандовал командир.
Мерзляков с двумя бойцами вскоре привели местного священника.
– Ты ими командовал? Фамилия, контра?! – рявкнул Спиридонов.
– Моя фамилия Удинцев. Воевать и командовать военными отрядами мне мой сан не позволяет, а убивать закон божий не велит, – спокойно ответил священник. – У меня другое оружие – слово Божье.
– Нет! Из твоего логова по нам стреляли, а, значит, ты виноват в смерти Кости!
И приказал взять долгогривого. После чего Спиридонов вместе с пятью красноармейцами повёл Николая Удинцева на окраину села, к хлебозапасному магазину. Зайдя за покосившиеся складские сараи, направил наган на попа и выстрелил. Священник упал в молодую, едва пробившуюся поросль, неловко подвернув под себя ногу.
Не знал тогда Владимир Афанасьевич, как дорого заплатит он за этот расстрел…
– Остальных отпустить! Да, вот еще: соберите всех на площади. Пусть выгребают всё зерно, которое продотряду не выдали, а то сами придем и заберём всё, и сеять будет нечего! – приказал Спиридонов Мерзлякову.
Вылазка красного отряда прошла накануне первого мая. Отряды Спиридонова и вернувшийся с Дутовского фронта [5] отряд Кушникова прошли победным маршем на первомайском параде по площади. До кровавой развязки оставалось ещё несколько месяцев, молодёжь из союза продолжала собираться на свои вечеринки, рабочие митинговали, по сёлам продолжали шнырять продотряды, но предвестники грозной бури уже появились. Тревожная весна наступала в горно-заводском Алапаевском округе…
Почти в это же самое время, когда главный чекист города отправлял команду за великими князьями, на перрон Алапаевского железнодорожного вокзала с подошедшего поезда молодцевато спрыгнули два офицера. Военный чин можно было угадать лишь по их виду. Погоны у обоих, согласно распоряжению советской власти, были спороты. Тотчас к ним подкатила повозка.
– Ну что, Алексей Иванович! С приездом вас! С возвращеньицем! Вот ваш батюшка меня с полуночи вчерашнего дня подняли и за вами отправили, сам-то по нонешним временам приехать не могут! Нельзя лесопильню оставить! Да и лесосплав тоже сейчас начнётся! Узкоколейка-то с перебоем работает, хоть и наняли китайцев!
– А что там, у отца, десятники плохо смотрят, что ли? – спросил Алексей Цепелев, сын махнёвского лесопромышленника, к которому обратился сидевший на козлах мужик.
– Да что десятники! Тут с фронта деревенские поприходили и всё разделить пытаются – и землю, и лесопильни, и мельницы, и кузни. Всё, говорят, народу должно принадлежать или никому! Кто не согласен – разоряют, а то и петуха пустить могут!
– Вот как? Я на фронте уже эти песенки слышал, и сюда, знать, докатилось! Как будто и раньше народу не принадлежало! Зарабатывай да покупай! Ну, а что же наши-то селяне, со всем согласны, Сидор Палыч?
Палыч помедлил, почесал затылок, и вполголоса проговорил:
– Подымались ужо! Карелина-то, первого большевичка нашего… того! Забили насмерть. Да только из города красная гвардия пришла. Кого арестовали, сейчас в городе сидят, а кто в леса убёг, сейчас там отсиживается!
– Хороши, значит, дела! – покачал головой Алексей.
Оба офицера сели в повозку, и Сидор Палыч, старый конюх, работник отца Цепелева, тронул.
– Ты-то, Вася, что по всему этому думаешь? – спросил Алексей друга.
– А я пока ничего не думаю, вот приеду, осмотрюсь… Наше дело ведь такое, капиталов у моего бати нету. Брат лесником работает у твоего отца. А я, как раньше, пахать и сеять буду. Вот есть у меня мечта в Ирбите на агронома поступить в сельхозинститут!
– Ну-ну! Нынешняя власть даст тебе и пахать, и сеять… Всё зерно выгребают, даже семенное! – вмешался в диалог двух друзей Сидор Палыч.
– Что ж, приедем и увидим своими глазами. Я думаю, сеятели и жнецы любой власти нужны – и старой, и нынешней и… какая там ещё наступит!
Дальше оба ехали молча. Их связывала учёба в местном четырехклассном училище
