— Прежде мы должны предать тела огню. Или похоронить. Немилосердно оставлять их на съедение зверям.
— У нас нет времени на то, чтобы разжигать костер, и нечем выкопать могилу. Давай вернемся в город, Помпоний. Здесь нам делать уже нечего. Доложим о случившемся трибуну и синедриону, а уж они позаботятся о погребении.
Признав его правоту, но также чтобы не оставлять Иисуса и дальше одного, я сделал так, как советовал Квадрат. Иисус дожидался нас на лугу. Я прикрыл за собой дверь, и мы печально пустились в обратный путь.
Когда мы добрались до города, уже смеркалось. Квадрат отправился к своим, а я решил проводить Иисуса до дома. Мария стояла у порога, она поспешно впустила нас внутрь и заперла дверь. За семейным столом сидели Иосиф и незнакомые мне старик со старухой. Старик что-то пылко вещал, а его жена кивала, выражая тем самым скорее свою преданность, нежели согласие с его доводами. Едва мы вошли, старик замолчал и недоверчиво уставился в мою сторону. Иосиф знаком показал, что тот может продолжать, но он, пожав плечами, заявил, что сказал уже все, что хотел. Я направился в угол, а Иисус, пристроившись рядом, прошептал мне на ухо:
— Это мои дядя и тетя, Захария из Авиевой чреды и Елисавета, родители Иоанна, которого ты уже знаешь. Когда-то давно Захария на время потерял дар речи. Потом Яхве вернул ему голос — уста его открылись, и теперь он говорит без умолку. Елисавета заботилась о моей матери во время ее беременности.
В этот миг я услышал слова Иосифа, отмеченные присущим ему благоразумием:
— Первосвященник не давал нам позволения протестовать. Нас приучили повиноваться закону, и уже слишком поздно поворачивать в другую сторону.
— Повиноваться закону — это одно, — возразил Захария, — а вот покорно терпеть несправедливость — совсем иное дело. Моисей дал нам свои законы, но он же показал пример, взбунтовавшись против несправедливостей, чинимых фараоном, и повел Божий народ на завоевание земли обетованной. Моисей учил, что мы должны быть не народом рабов, но народом воинственным и гордым.
Иосиф положил руки на стол и принялся их рассматривать. Потом размеренно и твердо изрек:
— Мне удивительно слышать такие слова из твоих уст, Захария. Гордыня и война! Это и были наши главные грехи! Гордыня ослепляла нас и вела к войне. Мы поставили гордыню превыше благоразумия, мы верили в свое превосходство и пролили невинную кровь. К чему привела нас наша гордость? А наша воинственность? К страданиям, рассеянию и унижению. Нет, хватит. Разве не сказал пророк: «Не возопиет и не возвысит голоса Своего и не даст услышать его на улицах»?
Тут я обнаружил, что Иисуса рядом со мной уже нет. Я взглянул на Марию, и она легким кивком указала в сторону внутреннего двора. Я вышел туда и увидел, что он сидит на скамье, болтая ногами, и глядит в усеянное звездами небо. Он безутешно плакал.
— Не плачь, — сказал я ему, усаживаясь рядом. — Мужчинам не подобает плакать. И знаешь почему? Потому что это признак слабости, слабость же притягивает либо насилие, либо жалость, а ведь и того и другого лучше избегать.
Он вытер слезы, а я продолжил свои наставления:
— Вспомни, я предупреждал тебя в свое время, что ты не должен обольщаться — такие женщины не для нас. Однако я понимаю твою боль и как никто другой разделяю ее, поскольку, вопреки всему, что сам сейчас говорил, тоже поддался чарам этой милой и несчастной женщины. Только представь себе, если бы наши с тобой желания исполнились, я мог бы стать твоим тестем. Но судьба распорядилась иначе, и течение наших жизней пошло иным руслом… А разве дано человеку противиться велению судьбы?
— Значит, все, что происходит на свете, происходит по воле Божией, раббони?
— Поверь, не знаю. Но если это и так, мы должны простить его, потому как Бог или, если угодно, боги Олимпа не ведают, какое горе приносит утрата тех, кого любишь, и поэтому боги хуже нас.
Иисус внимательно посмотрел на меня и воскликнул:
— А разве то, что ты говоришь, не богохульство?
— Еще какое! Но богохульство — одна из привилегий, которой владеют исключительно люди. Проку от нее немного, но в таких обстоятельствах, как нынешние, и она бывает весьма кстати.
Иисус снова опустил голову и какое-то время молчал. Потом спросил:
— Но когда-нибудь мы еще увидимся с ними, правда, раббони? Я хочу сказать, что все мы снова встретимся в вечной жизни. Ведь написано, что душа бессмертна…
— Из того многого, что написано, очень мало доподлинно проверено. Сократ был убежден в бессмертии души, как и Платон. Но в этом вопросе я, их скромный ученик, не согласен с великими учителями по причинам, которые сейчас изложу тебе. В первую очередь мы исходим из гипотезы, что человек состоит из двух частей, сильно меж собой различающихся, то есть из материи и духа — или, иными словами, из тела и души. Душа — это то, что вливает жизнь в тело, и когда она покидает тело, оно прекращает функционировать — в таком случае мы говорим, что человек, которому оно принадлежит, умер. Душа же может существовать без тела, и это доказывается следующим: когда тело внешне безжизненно, например если человек спит или непонятно по какой причине потерял вдруг сознание, душа его покидает и делает, что ей заблагорассудится, освободившись от всяких пут: может, к примеру, в краткий миг одолевать огромные расстояния и даже перемещаться во времени, или переселяться в других людей, прекрасно помня при этом, кому в действительности принадлежит, или общаться с живыми и мертвыми существами, людьми или животными, даже с чудищами и химерами, а также совершать подвиги, которые телу были бы не под силу, или радоваться удовольствиям, недоступным телу, не говоря уж о всякого рода распутных извращениях. Такие опыты мы называем сновидениями. Однако, если поразмыслить над ними хоть самую малость, мы убедимся, что в своих блужданиях душа обретает больше мук, чем радостей, часто терпит гонения, притеснения, испытывает тревоги и печали и непрестанно пребывает в великом смятении, словно бы она лишилась рассудка. Поэтому какое-то время спустя душа возвращается в тело и спешит поскорее разбудить его в волнении, а как только вновь соединяется с ним, сразу успокаивается и испытывает такое счастье, что тяготы и невзгоды реальной жизни кажутся ей ничтожными по сравнению с горестями, испытанными во время странствий. Но если все это так, то что же произойдет, если после смерти душе придется вечно скитаться, зная, что ей никогда не суждено возвратиться в родное тело, которое прежде носило ее в себе, — уже в силу только той причины, что оно превратилось в прах? Вот почему многие народы бальзамируют и мумифицируют своих покойников, стараясь сделать все ради наилучшего сохранения тела, чтобы душа не лишилась его полностью. Но коль скоро душа по свойствам своим вроде бы принадлежит к тому же природному разряду, что и боги, она на самом деле стоит ниже, чем тело, и подчинена ему, и лишь в соединении с ним обретает защиту и покой. Вот почему я не вижу никакой логики в том, что боги обрекли нас на подобные муки, и предпочитаю верить: как только мы исчерпаем страдания и невзгоды земной жизни и тело наше потеряет способность чувствовать, душа тоже найдет покой, возвратившись в то самое ничто, где безмятежно пребывала до своего рождения.
Я немного помолчал и завершил свою речь такими словами:
— Сегодня был трудный день, уже поздно, и нам необходим отдых. Иди и ложись спать, а я займусь тем, что еще возможно сделать.
Когда я вернулся в дом, Захария и его супруга намеревались уходить.
— Мне тоже пора идти, — сказал я, — и если моя компания не будет вам в тягость, хорошо бы нам отправиться вместе. Я плохо знаю город и ночью легко заблужусь. Зато я не так немощен, как вы. Может статься, мы окажем помощь друг другу.
Оба старика взглянули на меня с недоверием. Тут вмешалась Мария:
— Помпоний — наш друг. Ступайте с ним без опаски. К тому же он римлянин и принадлежит к сословию всадников, так что стражники не посмеют обидеть вас.
Мы вышли втроем и медленно двинулись по улице. Дул сухой ветер, поднимая пыльные вихри и принося с собой запах травы и верблюдов.
— Ты в первый раз посетил Израиль, Помпоний? — учтиво спросил Захария, решившись наконец прервать молчание.
— Да, и мне земля ваша кажется весьма приятной.
— Приятной? Нет. Это земля обетованная, любезный друг. Земля Обетованная! Беда только в том, что никому не ведомо, в чем смысл этого обетования и когда оно исполнится. Между тем время идет, и мы постепенно начинаем терять надежду. Молодые не хотят больше ждать. Одни перебираются в Рим, другие — в метрополию, третьи — в провинции побогаче и там отрекаются от бога предков и приносят жертвы идолам, стараясь любыми средствами сравняться с язычниками, они стыдятся своего народа, как и своего носа. Кое-кто скрепя сердце остается здесь — эти хотят решить все по-своему и к тому же немедленно, — вместо того чтобы дожидаться Мессии, который в мгновение ока все уладит.