Выйдя из раздумья, Минин достал из поставца несколько свернутых столпчиков – писем.
– Во, гляди! Цидулы пишем сами и получаем из городов иных… Есть тут издалече, из-за Урала… Вижу я: понимаешь ты меня… Отрадно с приятным человеком душу отвести… Во, гляди… Пишут: им тоже в тягость наша теснота! Купечеству – разор. А хлеборобу? Ложись да помирай! – одно осталось. Все дорого, нехватки, всюду голод. А то и мор гуляет по земле… Пора, пора за дело приниматься, за земское, за подвиг за великий… Бояр ждать нечего… Они себя уж показали. Теперя наш черед, людишек худородных, последних самых что ни есть… хто любит землю да веру святую чтит!.. Вот, братец Жак, совет ты поминал… По-нашему – выходит Земский собор. Али там, скажем: «Великой совет всея земли…» Уж сами мы видим: одно осталося спасенье – собраться миром да избрать царя. А… где уж тут?! Ни времени, ни часу. И не только враги теснят нас проклятые, – между своими споры идут бесперечь!.. Собралось ополченье великое, и было три вождя. Наш, земский, Ляпунов. Второй, дружок казацкий, боярин, князь Димитрей Трубецкой; атаман Заруцкой третьим был у них, главный коновод орды казацкой. Так нашего-то, земщину, – взяли и убили! За то, што ворам – казакам – потачки не давал… И всякого убьют, кто полной воли им давать не захочет. Оттого и страх кругом, и вождей хороших не объявляется у земского люду. А на воров-казаков плоха надежа. Ты понял ли, друг сердечный?.. А будешь у себя, – скажи, пожалуй, своим поведай, как тяжко было нам, как мы с бедой справлялися, призовя Творца Всевышнего на помощь!.. Одни отцы святители теперь нас и выручают, ведут за собою мирян. Святейший патриарх Гермоген да Савва, Дионисий, Палицын ошшо Авраамий, келарем он в той же Троице-Сергиевой лавре… Знаешь!.. Новогородский владыко Исидор да Казанский митрополит… Таких наберем не мало… Да сохранит их Господь и да поможет им, а они за нас пускай умолят Бога да нам помогают своими поучениями…
– Йэс! Патриарк… ваш сами глявни пастор… и ваш другой священник… О, эта карашо. Типэрь – найти адин… штоби лорд-диктатор биль. Штоби он вадиль зольдат… Штоби праганиль враги… очищаль земля… А посли – парльямэнт и – вибираль тсарь!.. О, йэс! Так карашо!..
– Не миновать иначе. Ты – чужак и то уразумел. А мм – слезами плачем да ждем, когда-то приспеет святое дело в добрый час!.. Вот обсылаемся с иными городами. Уж дело на мази. Волею Господней, видно, сотворилось, што Жигимонт, круль польский, самый главный недруг наш, домой ушел на некое время… Поворовал, пограбил, Смоленск забрал себе и насытился на время. На помочь только ляхам, што в Кремле Московском засели, – гетмана свово послал… Да энто не больно страшно. Передохнем маленько, с силами сберемся – и за дело… Полгода, годик бы еще нам роздыху взять… Господи, услышь молитвы детей Твоих!..
Словно в ответ на это моление чей-то сильный, приятный голос раздался за дверьми каморки, зачиная обычную молитву, произносимую монахами при входе куда-нибудь:
– Господи Иисусе Христе…
– Сыне Божий, помилуй нас! Аминь! – торопливо закончил Минин, узнав знакомый голос. – Милости прошу, брат Вонифатий! Гостёк тут есть… так он не помешает: сам – англичин и добрый человек!..
Хозяин обменялся поклоном с вошедшим иноком, который учтиво отдал поклон и англичанину.
Это был светловолосый, уже немолодой человек лет сорока пяти. Его открытое лицо, суровая складка между бровей и особенно горделивая постать, вся повадка и выправка напоминали не смиренного инока, а скорее – военного человека, да еще не рядового воина, а витязя, привычного повелевать и видеть вокруг общее повиновение. Весь иноческий наряд, костыль, сума через плечо, как обычно у монахов, идущих за сборами, – вовсе не вязались с полными внутреннего достоинства приемами монаха, с его быстрым, упорным взглядом, каким он, забыв порой смирение, приличное его сану, окидывал собеседника.
Инок занял место на лавке, указанное ему хозяином, а Вольслей поднялся.
– Я собираль домой… Гуд-бай, казаин!.. Козимо Миньин, йэс! Я верна кавариль! Твой сам панимай: ест многа дель для мой… Я – маркт пляхой… Тавар – прадаваль мала!.. И рубель-рубель нада собирайть от ваш купси… Ти как шиталь, мистер Козимо?.. Я прошлин и сбор фор мэгедзин… как многа нада вам ешо платиль?.. Ту рубель энд тшетиретэн пени?.. Йэс?.. – мешая русские слова с своей родной речью, спросил англичанин.
– Так, друг мой любезный… Ошшо не донесено… – заглядывая в тетрадь, сказал Минин. – Следует с тебя… два рублика… четырдесять денег… да, слышь, две чети… Тут – мало! – взяв деньги, отсчитанные и поданные ему Джоном, заметил Кузьма. – Али уж свои за тебя додать?.. Казна – чужая, не моя, градская. Тута за все надоть чох в чох!..
Взяв еще медяк, поданный англичанином, он продолжал:
– Купеечку нашел… Добро. Подожди, сдам полкупейки сдачи, как надобно… Во, получай, в расчете мы теперя. А вот тебе и квиток. Тамо покажи, в избе земской, получишь ярлык на выезд. Ну, будь здоров! Хозяюшке твоей поклон. Хоша ее и не видал, заглазно знаю мистрессу твою… Судя по мужу, чаю – хороша и разумом взяла! Ты – башковитый и душевный парень! Прости! Счастливый путь!
Поцеловавшись по русскому обычаю и проводив гостя до сеней, Минин вернулся к иноку, который тоже обменялся поклоном с Вольслеем.
– Хороший господин, видать… Такой учливый, хоша и бусурманин! – пророкотал своим сочным голосом инок.
– Да-а! Народ у их куда дошлее нашего. Да теснота большая. Дак вот и в наши дебри глухие заносит Господь торговых иноземных гостей… Им добро – и нам не худо. А ты, слышь, ноне и в путь собрался, брат Вонифатий. Так ли?..
– Да все уж поуложил свое хоботье и сборы, что послал Господь для обители… Попутчика Бог дал. Купец-знакомец едет на Володимир. А оттель до Москвы рукой подать, гляди!
– Не чаял я, што ты из долгоруких, – улыбаясь, заметил Минин. – Видать, что к большим походам попривык, пока в миру воином живал!.. Ну, с Господом… Пошли Бог добрый путь на ясные дни… во всех делах удачу! Для владыки, для патриарха, вот я цидулу махоньку покуль приготовил. Бери, припрячь… Что далей будет, больше отпишу… Про все тут… Про Воренка… про псковичей… На все его слова ответ даю, какой умею. Про дела про наши неважные… Добей от нас челом святителю-владыке святейшему!.. Ждем от него писаний и посланцев. Припрятал писанейцо-то?.. Добрый путь!.. А это вот… прошу я, Христа ради, на свечи да на масло получи, честной отец. Не посетуй, што мало. Чем богати, тем и ради!
– И-и, друже! – принимая деньги и пряча их в кису, проговорил монах. – От тебя бы и брать не надо подаянья! Не знаю я, што ли, сколько ты даешь тута… не то просящим, а кто и просить не идет… а поглядит своим голодным зраком в очи твои пресветлые!.. Да не обижу, возьму и я. Господь тебя вознаградит сторицею. Рука бо дающего не оскудеет!.. Прощенья, брате, прошу! Оставайся здоров.
– Меня прости! – с поклонами провожая инока, сказал Минин. – Скорее ворочайся!
– Не миновать, што снова скоро побывать! А владыке-патриарху я все доложу. И ты пописывай. Теперя купцы потянут с торгу на Москву гусем… Свезут што надо…
– Без конца потянут!.. Уж я не премину… Глянь, и сосед валит, да еще не один! – увидя двоих новых гостей, воскликнул Кузьма. – Ты, брат Вонифатий, удачливый. Сам за порог, так на твое место иные на порог!.. Прости! А ты, братан, пожалуй милости, в горницу входи! – обратился он к соседу своему, к торговцу Федору Приклонскому, вошедшему в сени. Затем поклонился и второму, Василию Онучину.
– И ты, Васенька, входи! Вы ноне – скопом! Коли к пирогу энто гужом потянули, так раненько, гляди… Не пора обедам… О! Ошшо гостек! Ну, видно, от дверей не отойти мне ноне, как оно говорится в присказке в старинной: «Ворота у околицы до веку прикрывать да раскрывать!» Милости прошу! Сюды… сюды!.. Все – гости дорогие! Гей, Демушка! – кликнул он приказчику – парню, подошедшему в сени. – Скажи-ка тамо хозяйке, медку бы нам подали… да ошшо чево ни на есть… Да поживее!
С поклонами, с говором входили гости один за другим и занимали места в большой парадной горнице, у накрытого стола, куда привел их хозяин.
Все это были люди, мало знакомые между собою, приезжие торговые гости из разных городов. Но между ними выдавался своей сановитостью и нарядом Пимен Семеныч Захарьин-Юрьев, родич Филарета, служилый боярин, и князь Кропоткин, одетый тоже по-праздничному, как подобало его званию и чину. Им обоим Минин указал место в переднем углу, где под иконами осталось еще одно свободное место, словно ожидающее кого-то.
– Хозяину и дому мир и благодать с хозяюшкой его да с детками… с чадами и домочадцами!..
– С хорошим днем да с праздником!..
– Со Спасом со святым!
С этими пожеланиями и приветствиями входили и размещались гости.
– Спаси Господь и нас, и нашу землю! – молитвенно отозвался хозяин, кланяясь гостям. – Челом бью, други, сваты… братья дорогие!.. Благодарствую, што зовом моим не погнушалися, послушали меня… Честь в моем дому мне оказали!.. Погостевать пришли-пожаловали!..
