– Государь, я хочу сообщить вам еще о письме, которое должен получить герцог д'Отранте от Меттерниха. Я видел посланника Меттерниха у банкира Лафита. Под видом простого рекомендательного письма Меттерних написал симпатическими чернилами письмо Фушэ. Лафит, с которым я дружен, сообщил мне об этом человеке.
– Что же вы сделали?
– Я убедил этого человека, по имени Ольтенфельс, что могу помочь ему увидеться с Фушэ, и привел его сюда.
– Очень хорошо, я хочу его видеть.
– Ваше величество, вы можете сами допросить его. Этот человек полагает, что я привел его к герцогу д'Отранте, но когда он предстанет перед вами, то, конечно, не замедлит покаяться во всем.
Император позвонил и сказал:
– Немедленно приведите сюда человека, которого вам покажет господин де Шабулон.
Офицер вышел вместе с Флери, и уже спустя несколько мгновений Ольтенфельс стоял перед императором, потупив взор.
В коротких словах Наполеон допросил его. Ольтенфельс признался во всем и склонил голову, ожидая, что сейчас же будет расстрелян.
– Давайте сюда письмо, – сказал император, когда Ольтенфельс все рассказал ему.
Австриец вынул письмо Меттерниха, но так как оно было написано симпатическими чернилами, то на бумаге не было заметно никаких букв. Наполеон наклонился к камину и поднес листок к огню. Через минуту показались голубоватые линии, потом стали вырисовываться отдельные буквы, и наконец письмо стало удобочитаемо.
Меттерних писал следующее:
«Державы не желают Наполеона Бонапарта, они решили воевать с ним до последней крайности. Но державы желают в то же время знать, чего хочет Франция и чего хотите Вы. Пошлите лицо, пользующееся Вашим исключительным доверием, в место, которое укажет Вам податель письма. Он встретится там с другим человеком и переговорит!»
Наполеон гневно смял письмо и пробормотал:
– Это предательство.
Он зашагал по кабинету, раздумывая, что ему предпринять. Минута была важная и серьезная. Расхаживая взад и вперед по комнате, он не переставал в то же время искоса наблюдать за австрийцем. Внешний вид последнего, по-видимому, успокоил его и навел на мысль прибегнуть к хитрости. Подойдя к Ольтенфельсу, все еще трясшемуся от страха, Наполеон взял его за пуговицу и проговорил:
– Вы, я убежден, знаете условный знак или какой-нибудь пароль, который посланный должен сказать доверенному лицу Меттерниха. Говорите скорей, какое это слово!
– Государь, – залепетал Ольтенфельс, – лицо, которое герцог д'Отранте облечет своим доверием, должно отправиться в Базель, в гостиницу «Три короля», и там, назвав себя Меттерниху, должно произнести: «Святая Елена».
Император вздрогнул и помрачнел.
– Святая Елена, – повторил он. – Ах да, это маленький остров среди Атлантического океана, куда державы хотели отправить меня, чтобы я там умер от лихорадки и тоски. Но пришлось отказаться от этого плана! Я теперь ближе к тому, чтобы войти в Вену и силой заставить выдать мою жену и моего сына, которых незаконно держат пленниками в Шенбруние, чем ехать на отдаленный остров, который должен быть мне могилой. Тем не менее нужно сознаться, что пароль выбран недурной, – Наполеон остановился, одну минуту смотрел на Ольтенфельса, а затем продолжал: – Я мог бы предать вас военному суду, который в двадцать четыре часа покончил бы с вами. Но я согласен оставить вас на свободе. Вы отправитесь к герцогу д'Отранте, как если бы ничего не произошло с вами, и передадите ему это письмо. Как видите, буквы снова исчезли и на бумаге ничего не заметно. Поняли?
– Да! Я передам это письмо герцогу д'Отранте.
– За вами будут наблюдать. При малейшем упоминании с вашей стороны о том, что здесь произошло, вы будете преданы военному суду. Ступайте! Вы отвечаете жизнью за свое молчание.
Ольтенфельс, низко поклонившись, вышел из кабинета. Оставшись с Флери де Шабулоном, Наполеон сказал:
– Благодарю вас, мой друг, за оказанную мне услугу. Теперь отправляйтесь немедленно в Базель, в гостиницу «Три короля». Вы напишете Меттерниху, назовете себя выдуманным именем и произнесете условный пароль. Там вы услышите предположения коалиции насчет меня; постарайтесь узнать намерения Австрии и затем возвратитесь сюда.
Император передал подписанную им лично подорожную, и Флери, выехав в тот же день в путь, встретился с эмиссаром Меттерниха Генрихом Вернером, с которым у него было несколько совещаний; последние раскрыли Наполеону планы союзных держав, их нежелание заключить с ним мир и намерение снова восстановить во Франции династии Бурбонов.
Дав время Фушэ переговорить с Ольтенфельсом и познакомиться с содержанием письма Меттерниха, император приказал ему явиться к себе. Они начали обсуждать совместно текущие дела, а затем Наполеон неожиданно сказал:
– Вы изменник, Фушэ, и мне следовало бы сегодня же вечером приказать расстрелять вас.
– Позвольте мне не согласиться с вами, ваше величество, – холодно возразил Фушэ. – Почему вы считаете меня изменником? – Его острый взгляд старался проникнуть в глубину глаз императора, он подумал, что тот знает все, но вполне равнодушным тоном промолвил, вынимая бумагу из кармана: – Ах, кстати, я получил от какого-то сумасшедшего или, вернее, интригана, который представился мне в виде посланника Меттерниха, письмо. В этом письме австрийский министр сообщает якобы интересные для меня новости. Вот оно. Но я думаю, что это – простая мистификация.
– Ах, вы полагаете, что это мистификация! Но почему же вы не сообщили мне об этом ранее?
– Ваше величество, у меня столько разных дел в голове, а служба у вашего величества настолько захватывает меня, что вся эта история с таинственным посланием совершенно вылетела у меня из головы. Ваше величество, извините меня, но у нас есть на очереди более важные дела для обсуждения. – И, раскрыв свой портфель, Фушэ вынул оттуда несколько бумаг и начал говорить своим скрипучим голосом: – Все эти донесения в один голос сообщают о концентрации английских и прусских войск в Бельгии. Не сегодня завтра будет объявлена война. Генералы Веллингтон и Блюхер еще колеблются с наступлением, но, повторяю, война неизбежна.
– Хорошо, – сказал Наполеон, – я хотел мира, который, по моему мнению, необходим как Франции, так и Европе. Но раз меня заставляют вновь обнажить шпагу, я буду беспощаден.
– На войне шансы изменчивы, и если возможно избежать…
– Я готов принять всякие условия мира, если они не будут унизительны. Делали ли вам какие-нибудь предложения, Фушэ?
– Нет, никаких предложений я не получал, ваше величество, – ответил Фушэ. – Но, может быть, вы сами заявите державам о своем желании отречься от престола на условии немедленного мира?
– Мой трон взамен мира? Я согласился бы, пожалуй, но кто займет мое место?
– Ваш сын, государь. Европа приняла бы регентство как залог продолжительного мира, в особенности если бы совет этого регентства состоял из лиц, внушающих доверие Европе.
Фушэ, предлагая регентство, главным образом заботился о себе. Если бы ему удалось заставить отречься императора, то он стал бы фактическим правителем Франции.
– А если державы откажутся? – спросил Наполеон.
– Тогда вы можете призвать в свидетели нацию и под ваши знамена соберется весь народ!
Наполеон, пожав плечами, воскликнул:
– Это химерическая мечта. Европа и слышать не хочет о регентстве. Она будет думать, что под именем сына продолжаю править все-таки я. Европейские государи стремятся главным образом сломить мое могущество, обезоружить Францию. Они одинаково боятся как меня, так и ее. Поразмыслите над неосновательностью вашего предложения, если вы создадите регентство этого режима; если же вы отдадите меня как залог во власть иностранным державам, Франция станет беззащитной страной. Единственным результатом этого предложения явится неуверенность в народе, страх в армии, а Европа станет, наоборот, смелее, и, кроме того, мы потеряем время в бесцельных переговорах, а нам и так дорог каждый час, чтобы закончить наши военные приготовления. Раз с нами хотят воевать, так будем же стремиться к победе! Оставьте свои проекты регентства и осведомите меня лучше насчет состояния умов во Франции ввиду надвигающейся страшной войны.
Фушэ склонил голову и ничего не ответил.
После совещания с Фушэ Наполеон отправился в апартаменты госпожи Бертран, проживавшей с мужем, обер-гофмаршалом, в Елисейском дворце. Он застал Амелию Нейпперг беседующей с госпожой Бертран, но при входе Наполеона последняя тотчас же покинула комнату. Амелия и Наполеон остались наедине.
Самые добродетельные женщины (Бертран, несомненно, принадлежала к их числу) имеют какую-то странную склонность содействовать любовным похождениям лиц, находящихся около них, и если покопаться в совести такой добродетельной женщины, то там непременно можно найти следы какого-нибудь содействия в любовных делах или даже в сближении двух любовников.
