«Это было трудное время для меня. Контрреволюционные эмигранты из России (заметьте — это из книги, изданной в 1939 году в США. — Авт.) имели уши в Вашингтоне. Лучше было держаться подальше от русских и американских официальных кругов. Чтобы убить время, я принял приглашение одного представителя старого русского кооператива присоединиться к нему в поездке на Средний Восток, где он хотел наладить сотрудничество с кооперативным движением в Америке. Мы поездили по зерновым элеваторам Миннесоты, в Мичигане посетили ассоциации производителей картофеля, в Висконсине — объединения сыроделов, в Иллинойсе изучали деятельность фруктовых бирж. Благодаря этому мои мысли на время оказались заняты иными проблемами, нежели революция в России и иностранная интервенция. Но ненадолго».
Да и могли ли фруктовые биржи Иллинойса, несмотря на свою блистательную деловитость и организованность, отвлечь русского генерала от сообщений с Родины, где ситуация беспрерывно менялась, причем вопреки всем прогнозам. Еще раз десять или двадцать сообщила «Нью-Йорк таймс» о крахе большевистского режима. А он, режим, как сжатая до предела пружина, начал распрямляться, как бы повторяя в невероятно ускоренном темпе многовековой процесс образования великого Российского государства. Уже весь центр и север Европейской России были в руках большевиков. Откатывался к югу Деникин. На рождество Красная Армия вышибла его из Ростова. Агонизировала «Колчакия», сам верховный правитель был схвачен и расстрелян. В Одессе восстали французские моряки — они отказывались воевать против большевиков. Уходили англичане, которым так и не удалось захватить Баку. Зря сэр Генри Детердинг, нефтяной король, скупил множество акций бакинских нефтепромыслов у русских капиталистов, «временно» обретавшихся в Париже…
Но война еще далеко не кончилась. В Дальний Восток вцепились японцы, в Крыму сидел Врангель, и наконец, на соединение с ним уже весной двадцатого ринулись, захватив Киев, поляки. Советско-польская война вызвала дикий восторг приунывшей было белоэмиграции. Уже чудилось, как в обозе ясновельможных панов въедут наконец-то в свои особняки и поместья их владельцы, засидевшиеся в Париже и Праге, в Харбине и Софии, в Белграде и Нью-Йорке. Яхонтова поразило, как улюлюкали нью-йоркские беженцы от революции. Как желали победы полякам ярые русские националисты, как молили они бога, чтоб скорее пала Москва под ударами польского войска. Господа, взывал Яхонтов, одумайтесь, о чем вы молитесь! Чего вы хотите? Тушинского вора, Гришки Отрепьева, Марины Мнишек себе в императрицы? Но националистам, монархистам, кадетам, либералам было плевать на исторические параллели, они хотели вернуться в свои особняки и имения. Не лучше вели себя и левые. Да, и левые. Бежавшие за океан «борцы за свободу», за революцию («прекрасный лик которой исказили большевики»), они рвали друг у друга газеты, впивались в строчки — когда же, когда же наконец вразумит Польша сбесившуюся Россию, когда подомнет ее, как быдло, когда можно будет им, либералам и левым, вернуться домой. А беглые офицеры чертили на салфетках в нью-йоркских забегаловках кратчайшие пути, которыми поляки могли бы дойти до Москвы…
И тут сказано было слово, которое услышано было во всем мире. К русским офицерам, «где бы они ни находились», оттуда, из красной Москвы, обратился не кто иной, как авторитетнейший из генералов, величайший из полководцев мировой войны, известный всем своей безупречной честностью Алексей Алексеевич Брусилов. Как будто своими ушами слышал он споры в парижских кафе, как будто сам лично видел эмигрантских стратегов, чертящих тростями стрелы на песочке белградских парков. Стыдитесь, господа, отрекаться от родины и тем более идти против нее, взывал Брусилов. Остановитесь, одумайтесь. Россия спросит с вас за дела ваши. История спросит. Прославленный полководец призывал офицеров идти в Красную Армию.
…Сейчас уже никто не скажет, сколько людей спас Брусилов своим призывом. Многие действительно пошли в Красную Армию. А среди эмигрантов было много таких, которых Брусилов удержал от внутреннего, духовного разрыва с Родиной.
Яхонтов мог считать себя с Брусиловым (перед которым преклонялся) полным единомышленником: ведь он тоже выше всего ставил интересы Отечества, которое они, воины, должны защитить от врагов. Но Брусилов-то на Родине, а его, Яхонтова, мотает черт знает где. Кооперативы сыроделов и картофелеводов… Потом — скучная, ничего не дававшая ни уму ни сердцу служба в убогом издательстве «Оверсиз энтерпрайз». А потом, помимо своей воли, он втянулся в довольно-таки сомнительное предприятие.
Дело было так. Виктору Александровичу позвонил и на чистом русском языке попросил о встрече американец — методистский священник доктор Геккер. Ему попалась книжечка Яхонтова «Беседы по русской истории», и он хотел предложить ее автору работу. Геккер родился в России, где служил его отец, хорошо знал русский.
Во время войны Геккер, ставший одним из секретарей Американской ассоциации христианской молодежи (ИМКА), познакомился в Швейцарии с известным просветителем Рубакиным. Они предприняли благородную акцию — совместно издали несколько книжечек для русских военнопленных. Ассигнованные для этого фонды еще не были исчерпаны, и теперь доктор Геккер задумал выпускать книги для Советской России, которой, полагал он, пока не до книгоиздательства. Звучало все весьма невинно: политические вопросы исключаются, речь идет о науке, технике, сельском хозяйстве и т. д. ИМКА предлагала Яхонтову стать директором еще не существовавшего издательства и управляющим типографией. В какой стране располагаться — на его усмотрение.
Яхонтов согласился. Выбрал он Чехословакию, где легко найти наборщиков и другой персонал для работы с русскими текстами, дешевле была и пересылка книг. И вот Яхонтов и заместитель генерального секретаря ИМКА мистер Хиббард отправились в Европу.
В Праге все шло гладко. Власти новой республики были не против американской затеи. В профсоюзе печатников Яхонтову сказали, что проблем с персоналом не будет. Были хлопоты с машинами (Виктор Александрович научился сам собирать и разбирать линотипы), с пошлинами, со зданием и т. д. и т. п. — как всегда, когда создается новое предприятие. Потом плыли в Америку завершать некоторые дела. Яхонтовы простились с Нью-Йорком, со всеми новыми друзьями (а с друзьями всегда расставаться грустно), и вот они возвращаются в Старый Свет. Не очень уж долго жили они в Америке, а столько произошло событий! Но все о’кей, как говорят американцы. Теперь они будут жить в Европе, в славянской стране, а главное — делать доброе, полезное дело для Отечества. Но еще не усвоил тогда Яхонтов, что кто платит, тот и заказывает музыку.
Пришлось начать работу совсем не с того, что казалось нужным и важным наивному русскому директору (кстати, оказалось, что директоров-то два; вторым или, вернее, первым был американец мистер Нидергаузен, секретарь ИМКА). Начали с Библии. Об этом договорился сам генеральный секретарь ИМКА мистер Мотт с нью-йоркским митрополитом Платоном. Платон не признал власти московского патриарха и объявил русскую православную церковь в Соединенных Штатах автокефальной. Но идею Мотта издавать священное писание для жителей Совдепии, изнывающих под игом атеистов и евреев, он одобрил. Возражать против Библии Яхонтов, естественно, не стал. Но его надежда на то, что дальше издание книг будет находиться в компетенции его самого и такого просвещенного и почтенного человека, как доктор Геккер, тоже оказалась иллюзией. И снова решали за его спиной.
Скандал возник из-за написанной по заказу доктора Геккера книги Бирюкова, который был дружен со Львом Николаевичем Толстым. Автор написал, что, доживи до наших дней гениальный писатель, он бы, наверное, поддержал большевиков. Среди белоэмигрантов поднялся шум. Они сообщили «тем, кому следует», о крамоле, выпускаемой на русском языке американским издательством. Яхонтову удалось потом узнать, что особо неистовствовал Борис Бразоль. Этот белоэмигрант, патологический антисемит, издававший в России «Протоколы сионских мудрецов», процветал в Америке, власти к нему благоволили. Яхонтов чувствовал к Бразолю гадливое отвращение… И «откуда следует» поступил приказ — книжку Бирюкова уничтожить. Тираж был сожжен.
Разумеется, это было исключением. А так — линотиписты набирали, печатники печатали, учетчики учитывали продукцию издательства, которая поступала пока на склад. Советская Россия не жаждала читать то, что ей готовили доброхоты из ИМКА. Но те знали, что делали. На Советскую Россию надвигался голод, и «добрые» американские дяди во главе с министром торговли Гербертом Гувером спешили оказать помощь несчастным. При этом в Вашингтоне, где Гардинг сменил Вильсона в президентском кресле, готовили план «Инкуайри». Под прикрытием продовольственной помощи американский империализм хотел обеспечить себе свободу рук внутри Советской России, в том числе и в сфере идеологии. Вот в каком контексте нужно рассматривать организацию пражского издательства. Были, конечно, и по-настоящему, без кавычек добрые американцы. Тот же доктор Геккер поехал в Россию и оказывал страждущим медицинскую помощь. Но, как видим, не он заправлял в ИМКА.
