Они вежливо поблагодарили переводчика и обещали подумать. Ивану же не надо было долго думать, Уехать в Соединенные Штаты? Никогда больше не увидеть Смирновку, Эльтон, не попытаться разыскать Тосю? Нет, на это Иван пойти не мог. Да и не верилось, что их возьмут и сразу упрячут в тюрьму. Он и Дмитрий решили вернуться в Союз. Так же решили и остальные.
Через несколько дней американец-переводчик приехал опять. Осведомился, не желают ли они уехать в Штаты, и все в один голос твердо ответили: «Нет!». Переводчик с огромным сожалением оглядел их и сказал, что после подготовки соответствующих документов они будут отправлены в совет- скую зону Германии.
Переводчик не обманул. Через месяц русские были отправлены в расположение советских войск.
Всех бывших военнопленных сосредоточили в одном месте. Не было никаких проверок, допросов, и нервное напряжение в ожидании расследования, спало. Это уже позднее они поняли, что те, кто вышел недавно из боя, а тем более «сломавшие» всю войну, которым довелось освобождать узников фашистских лагерей, просто им сочувствовали, понимая, что настрадались они, может быть, даже больше, чем фронтовики на передовой.
Когда достаточно в лагере набралось бывших военнопленных, их на машинах отправили на восток. Они пересекали Европу полные надежд, что все у них сложится благополучно, ведь не теребили же допросами в Германии.
Жители поселков, которые они проезжали, относились к ним по-разному. Немцы и австрийцы смотрели зачастую неприязненно, а чехи - доброжелательно, забрасывали машины цветами, встречая их, как победителей. На стоянках подбегали к машинам, уводили к себе в дом, и радушно угощали. И они, больные, истощенные, встревоженные, с благодарностью принимали нехитрые знаки внимания, оттаивали душой, и в каждом росла гордость, что они граждане великой страны победителей.
Но чем ближе была граница Союза, тем мрачнее становились люди, тем тягостнее были мысли: как Родина встретит их?
Бывших узников разместили в палаточном лагере неподалеку от Львова. Не возникало даже мысли уехать тайком: куда же денешься без документов? И пока было свободное время, люди ходили от палатки к палатке, разыскивая знакомых, не подозревая, как пригодится это им в недалеком будущем.
Нашел знакомых и Жидков. От них узнал о страшной смерти Карбышева в Маутхаузене. При этой вести Жидкова охватило странное смешанное чувство - горечи от потери уважаемого человека, в силе духа которого черпал, как и другие пленные, мужество, терпение и стремление выжить; гордости, что не смогли фашисты сломить волю Карбышева, не сумели это сделать с тысячами других его товарищей по плену.
От Львова бывших пленных повезли дальше уже на поезде.
То, что они видели вокруг, наполняло сердца щемящей болью: сожженные деревни, разрушенные города. А жизнь уже кипела вовсю - на станциях шла бойкая торговля, и некоторые пленные, у которых были с собой трофеи, меняли вещи на продукты, что, конечно, было весомой прибавкой к их скудному пайку. И настроение было не такое уж и плохое, хоть и везут неизвестно куда, но пока свободны.
Первым сигналом, что не все сложится благополучно, и жизнь у них может сильно осложниться, послужила выгрузка из эшелона близ Невеля на станции Опухленки и мгновенное окружение прибывших охранниками-автоматчиками. Точь-в-точь, как при немцах, разве что собак не было. Командир охраны поспешил погасить возмущение объяснением, что в лесах бродят бандиты, они могут напасть на безоружных. Это объяснение мало успокоило: зачем нападать на тех, кого ограбить нельзя, а они в своей разномастной одежде выглядели совсем непривлекательно для бандитов, однако колонна спокойно тронулась вперед. Не погасшая настороженность возросла, когда колонна оказалась перед лагерем, окруженным колючей проволокой.
- Что это? Из фашистского лагеря да в свой? Опять нас за «колючку»?
Тысячи людей яростно надвигались на охрану, ощети- нившуюся автоматами. К ним вышел начальник лагеря:
- Не надо возмущаться. Здесь вы будете просто проходить проверку. Ведь никто не может гарантировать, что среди вас нет настоящих предателей, полицаев.
Спокойный голос успокоил взвинченных до предела людей. Да и вечная русская доверчивость брала верх: может, и правда - пройдут проверку, получат документы, а предатели и впрямь в лагерях были.
Условия проверки на первый взгляд были пустяковыми: представить трех свидетелей своего поведения в каждом лагере, что не стал пособником фашистов, не вел антисоветской пропаганды, никого не выдал. Многие тогда вздохнули легко: такие свидетели отыскались еще под Львовом. Другие забеспокоились, ведь их солагерники могли оказаться в других проверочных лагерях, могли умереть. Допросы шли неравномерно. После первого, когда пленный рассказывал о себе, его оставляли на некоторое время в покое, пока не добывались сведения, подтверждающие эти рассказы.
Однажды Иван шел с очередной «беседы» в свой барак и вдруг услышал:
- Номер 357!
Он вздрогнул, словно оказался опять на далекой проклятой неметчине, осторожно оглянулся. К нему бежал черноволосый когда-то человек, а сейчас седой.
- Дагаев*, ты?! - не поверил своим глазам Иван.
- Откуда ты взялся? - тормошил его Дагаев. - Я же сам похоронил тебя! Там, когда под бомбежку после Нюрнберга попали!
Дагаев рассказал, что после налета не обнаружили 25 человек. Двадцать вполне можно было опознать, а пятерых собирали по кускам, видимо, угодили под прямое попадание. Дагаева направили в похоронную команду; а поскольку Жидкова не было среди живых, не было среди уцелевших трупов, то он посчитал, что Иван среди разнесенных на куски.
- Знаешь, закапывали мы трупы, а я думал, - говорил Дагаев, - как жаль, что Иван погиб, победа близко, а он не дожил. А ты - живой, это - чудо!
И уж совсем была чудесной встреча с другом детства Сашей Громовым. Узнав друг друга, они крепко обнялись. Иван и Саша просидели до глубокой ночи, рассказывая о своих мытарствах. Саша сказал, в отличие от него, успел до войны жениться на милой девушке, которую Иван знал - Зине Карповой*. А вот о Тосе Саша ничего не мог сообщить. А через несколько дней Громов вместе с другими, прошедшими проверку, уехал на Дальний Восток, где началась война с Японией. А проверка Ивана Жидкова продолжалась.
Ивану повезло. Он встретил в Опухленках многих, с кем был в Седльце, в Замостье, в Хаммельбурге и Нюрнберге, словно все тот же невидимый ангел-хранитель позаботился о нем. И все-таки каждый раз было страшно входить в кабинет «смершевца», потому что проверкой занимались молодые люди, почти одногодки Ивана, а то и моложе, и смотрели они на пленных, мягко говоря, недоверчиво.
- Ранение, контузия есть? - спросили Ивана в первый раз.
- На лице видно, что контузия была. Хотите, считайте ранением, - показал он на синюю щеку.
Лейтенант, чисто выбритый, щеголеватый, как все «смершевцы», фыркнул презрительно:
- Каждый синяк считать за ранение? Пишем: ранения и контузии не было.
- Пишите, - пожал плечами Иван.
Именно такие, как этот лейтенант, и не верили рассказам пленных, вынимали из них и без того израненную душу и своим неверием били по тем душам наотмашь. Те, которые постарше, относились к пленным более терпимо и сочувственно.
«Ну ладно, - успокоил сам себя Иван. - Голова, руки-ноги целы, чего судьбу гневить? Не такая уж она у меня злая».
А судьба и впрямь благоволила Жидкову: вскоре пришли документы из Москвы, подтверждающие слова Ивана о его назначении на границу после учебы в училище. Да и друзья-солагерники ничего плохого о нем не сказали, не заявили, что был он фашистским прихвостнем. Ивана оправдали, восстановили в прежнем звании - лейтенант. Он уже приготовился к отправке на Дальневосточный фронт, как наступило 3 сентября, день капитуляции Японии, и его в числе многих прошедших проверку, демобилизовали. И уж совсем подарком судьбы были полученные письма от сестры Нади и брата Саши Громова, который жил в Эльтоне. Он сообщил, что Тося Финогенова жива, но сильно болеет.
Постукивая колесами на стыках, мчался поезд из Саратова в Астрахань.
В поезде ехал молчаливый худощавый молодой, рано поседевший лейтенант в новом обмундировании. Попутчики смотрели на него восторженно: победитель! Девушки пытались развлечь его разговором. А он отделывался вежливыми словами и все о чем-то сосредоточенно думал.
Иван знал из письма сестры, что брат Саша лежит в новосибирском госпитале с ранением в обе ноги, о Леше нет никаких вестей, о Петре - тоже. Погиб двоюродный брат Андрей. Он, Иван, выжил, но пережитого хватит на десять жизней. Одним словом, судьба вновь круто обошлась с родом Карповых, вернее, Жидковых, поскольку и Саша с Лешей тоже были усыновлены Петром Жидковым.
Иван смотрел из окна на проплывающую унылую степь и думал о совпадении: сейчас ноябрь, и в 1932 году он тоже, вернулся в Эльтон как раз в. октябрьский праздник. Круг' завершился.
