– Глупости! – ответил секретарь. – Хуан Яньес ни в чем дурном до сих пор не был замечен. И ты просто слегка завидуешь ему, потому что господин отличает его между остальными матросами. Лучше бы вы присматривали за Таллерте Лайэсом. Между матросами ходят какие-то толки о карте адмирала. И это несомненно дело его рук.
Действительно, я уже от нескольких матросов слышал, что адмирал пользуется какой-то заколдованной картой, но, по правде сказать, не обратил на это внимания. Что же касается моего отношения к Хуану Яньесу Кроту, то, возможно, синьор Марио и прав. Я испытываю чувство досады, видя, как стремительно снимает он шляпу при появлении адмирала или стремглав бросается поднимать какой-нибудь оброненный господином предмет. И когда я слышу, как благожелательно говорит с ним господин, чувство, которое поднимается во мне, очень похоже на зависть.
6 октября «Санта-Мария» сошлась с «Пинтой». И Алонсо Пинсон окликнул адмирала. Он предложил переменить курс к юго-западу.
– Ибо, – сказал он, – все приметы говорят за то, что земля лежит в этом направлении.
Господин не внял его советам и настойчиво держался прежнего курса, потому что корабли сейчас несло снова, как и две недели назад, только течением, без помощи попутного ветра.
Но команду пугало именно это обстоятельство.
– Здесь никогда не бывает ветра, – говорили матросы. – Об этом течении мы ничего не знаем, волей ли божьей нас несет вперед, или нас влекут силы ада. Если мы не переменим курса, кто знает, сможем ли мы вернуться в Кастилию.
Вечером 6 октября Алонсо Пинсон еще раз настаивал на необходимости перемены курса.
В воскресенье, 7 октября, «Нинья» дала выстрел и выкинула флаг в знак того, что увидела землю, но, к величайшему сожалению, и это оказалось обманом зрения.
Ранним утром 8 октября «Пинта» еще раз подошла к «Санта-Марии» так близко, что они ударились бортами.
Пинсон стоял на борту «Пинты» в своем богатом праздничном платье и при полном вооружении. Он был очень серьезен.
– Адмирал, мессир Кристоваль Колон, – сказал он очень громко, – именем бога живого заклинаю вас обратить внимание на мои слова и вспомнить, что португальцы столь успешно открывали острова в других морях, потому что всегда следовали за полетом птиц. Все встреченные нами попугаи и пеликаны перед вечером обращали свойпуть к юго-западу. Это заставляет меня думать, что именно в том направлении и находятся ближайшие острова. Наше единственное спасение в перемене курса, в противном случае я не ручаюсь за свой экипаж.
Еще менее господин мог поручиться за экипаж «Санта-Марии». Матросы уже не стеснялись посылать ему вдогонку ругань. Нам с Орниччо и особенно синьору Марио тоже немало доставалось. Но команда была так измучена долгим плаванием, что у нас даже не находилось слов, чтобы им возражать. На баке, где помещались матросы, было грязно и душно. Там же стояло восемь лошадей господ офицеров, которые стоили больших денег и могли бы расшибиться в трюме. Нам впоследствии пришлось лишиться этих животных, так как лошади оказались менее выносливыми, чем люди, и не перенесли тягот путешествия.
Грязь и вонь не были результатом лености или нерадивости команды, так как помещение убиралось трижды на день. Но больные, которых было так много на «Санта-Марии», блевали и испражнялись тут же, не имея силы подойти к бортам.
Корабль все время давал небольшую течь, и матросы ходили по щиколотку в воде. Тела несчастных были искусаны насекомыми, руки покрыты ссадинами, и соленая вода разъедала их раны. Больше двух третей команды лежало, не поднимаясь, в цинге и лихорадке.
У одного уэльвца пролежни на спине достигали такой глубины, что в рану можно было свободно вложить руку. Я видел взрослых и храбрых мужчин, которые плакали, как дети, вспоминая свою далекую родину. Мы с синьором Марио и сами плакали, глядя на них. Конечно, чиновникам и командирам в их каюте было несравненно легче переносить тяготы путешествия, чем простым матросам, но и они тоже очень страдали, и их ропот больше беспокоил адмирала, ибо эти люди были посланы самой королевой и могли бы поколебать ее доверие к нему.
Бог помог нам с Орниччо – мы не только не заболели сами, но даже еще имели возможность по мере сил помогать другим. Добрый синьор Марио также утешал бедняг, приготовляя им различные целебные мази, и, на мой взгляд, приносил им больше облегчения, чем настоящий врач, услугами которого пользовались адмирал и офицеры. Но добрый синьор де Кампанилла, по свойственной ему рассеянности, часто терял свои мази, микстуры и путал больных. Не знаю, что больше помогало матросам – его ли лекарство или тот смех, который вызывала его фигура, частенько заставлявшая их забывать о своих страданиях.
Настоящий врач, прошедший курс наук в Саламанке, невзлюбил бедного синьора Марио и прозвал его «лечащим от блох», но это нисколько не мешало нашему добряку продолжать свою работу.
Отчаяние команды не поддавалось описанию, когда наконец утром 8 октября адмирал приказал секретарю экспедиции, нотариусу синьору Родриго де Эсковеда, собрать команду на палубе и обратился к ней с речью. Я, думая, что господин опять станет говорить об Индии и Катае, не ожидал ничего доброго от этой речи, так как люди наши валились с ног от голода и усталости и им было не до Индии.
Но адмирал нашел наконец дорогу к сердцам матросов. И я радовался, глядя, как смягчаются лица добрых людей и в глазах зажигается надежда.
– Матросы, – сказал он, протягивая им кусок заплесневелого сухаря и кружку зеленой мутной воды, – вот такую же порцию получает и ваш адмирал. Вы ропщете на недостаток пищи, на болезни и усталость, но, если бы злой враг в течение нескольких месяцев осаждал вас в уединенной крепости, разве тогда вы находились бы в лучших условиях и разве испытываемые вами трудности заставили бы вас забыть честь и впустить в крепость врага? Разве вы не помните случаев из времен недавней войны, когда осажденные испанцы вскрывали себе жилы и утоляли жажду собственной кровью? Я глубоко уверен, что вы будете держаться до последнего издыхания, потому что вы испанцы, дети прекрасного и мужественного народа!
Сейчас вы находитесь в значительно лучших условиях, чем ваши братья, потому что запасов воды нам хватит еще на три недели, а я, ваш адмирал, даю вам клятву, что раньше, чем через десять дней, мы доплывем до берегов Азии, где несомненно заканчивается несущее нас вперед течение. Чего достигли бы мы, следуя за полетом птиц? Каких-нибудь диких островов, вроде тех, которые открыл нормандец Жан де Бетанкур[53] и которые не доставили славы ни ему, ни его родине. Нет, испанцы, пока я могу вас поддерживать хотя бы одной кружкой воды в сутки, я не изменю курса, так как нам не следует уподобляться Исаву,[54] продавшему свое первенство за чечевичную похлебку. Да здравствуют Наварра и Галисия! Да здравствуют Кастилия и Леон! Да здравствует Арагония! Да здравствует честный, трудолюбивый и храбрый испанский народ!
– Да здравствуют Кастилия и Леон! – крикнули матросы, бросая вверх шапки.
– Что ж, разве пастухи из Сьерры не уходят частенько на пастбища, когда их козы еще не доены, а дома у них нет ни кусочка хлеба, и разве не поддерживают они свою жизнь двумя – тремя глотками теплой воды из мехов? – сказал один из матросов, уроженец Старой Кастилии.
– Экая беда – потерпеть голод здесь в течение нескольких дней, когда на родине мы голодаем всю жизнь, – отозвались выходцы из Наварры и Галисии.
– Хорошо, что у нас по крайней мере есть вода, – говорили матросы, возвращаясь на бак. – Десять дней мы еще продержимся.
– Да, в такую жару мы без воды передохли бы, как мухи, – сказал Яньес Крот.
Господа чиновники и офицеры остались менее довольны речью адмирала, но так сильна его вера и так неукротима его воля, что им тоже, в свою очередь, пришлось покориться.
ГЛАВА VIII
Волнение на «Санта-Марии»
Из тридцати пяти матросов «Санта-Марии» человек двадцать мучилось от цинги и лихорадки, поэтому на долю здоровых приходилось вдвое больше работы. И я сейчас нес вахту наравне с остальными.
Кстати сказать, обязанности по кухне мне не мешали этим заниматься, потому что уже около недели нам нечего варить. Вчера, правда, мы с поваром выгребли последние крошки из мешков из-под сухарей и сварили похлебку, зато питьевую воду господин наш, адмирал, разрешил употреблять в любом количестве, и каждый теперь уверился в том, что плыть нам осталось уже недолго.
9 октября, отстояв вахту с восьми часов вечера до двенадцати ночи, я не мог дождаться матроса Каспара Бедняги, который должен был меня сменить. К часу ночи явился Хуан Роса, сосед Бедняги по койке, с известием, что Каспар лежит в бреду. И только к двум часам я передал дежурство Таллерте Лайэсу.
Не чувствуя под собой ног, я добрался до койки и заснул немедленно. Было совсем светло, когда, открыв глаза, я увидел Орниччо, который уже, очевидно, немало времени тряс меня за плечо. Недовольный, я хотел повернуться на другой бок, но Орниччо прошептал мне на ухо:
