Долго сидел… Сидел, напуганный светом мыслей, ощущая истечение этого света, прозрачную ясность головы. Все последние дни его мучила детская загадка; какой-то шаловливый полет воображения вновь и вновь обращался к мальчишескому вопросу: а кто все же помогает одноглазому, однорукому и трехпалому Клаусу натягивать сапоги? Взводить пистолет он научился, галстук завязывает под надзором Нины, бреется сам, но вот сапоги… Короткий смешок сопроводил догадку: Гёц фон Ростов понял наконец, кто помогает Клаусу фон Штауффенбергу натягивать сапоги. Никто! Сам управляется! Потому что — это стало заметным при взгляде на Клауса сверху, когда он смотрел на него со второго этажа, — потому что на нем сапоги двумя размерами больше и с подъемом, позволяющим калеке управляться с форменной обувью. Вот какая простая разгадка, которая словно форточку распахнула, давая доступ свежему воздуху в задымленную комнату; голова, пронизанная светлостью и освещаемая лучами, нашла нечто разбросанное по мозгу, и тут же вспомнились курьезы, так красящие жизнь холостяка, до женитьбы на Аннелоре, а потом курьезы пролетели мимо, и вдруг еле-еле одними губами произнеслось несколько слов на языке, которого он не знал, но который почему-то был ему знаком еще до рождения, еще до….
«Вальтер» поставлен на предохранитель, пистолет в кармане, Ростов поднялся этажом выше, увидел, как Хефтен распахивает дверцу Клаусу, как «мерседес» покатил… Все решено. Вопросов нет. Нога показана ассистенту и признана вполне удовлетворительной, из «Тангейзера» что-то ворвалось сюда, в коридор, но музыка так и не ответила на вопрос: а почему он, Ростов, захватил с собой пистолет, в Шарите направляясь? И два бесстрашных скрипача в «Адлоне» пиликали что-то невообразимо непонятное: обер не подал виду, что полковник в цивильном; подтвердил кивком: все в порядке, конфеты пошли по назначению. Сидел он по обыкновению так, что мог обозревать зал и обозреваться Ростовым; оттопыренным ушам не надо было шевелиться, обер все слышал, обер все видел, обер все помнил; Седан он не застал, это очевидно, годы не те, но при нем, конечно, отец Гёца уезжал в Африку, чтоб кривыми дорожками тропиков попасть на Мадагаскар и так романтично, в зарослях спрятавшись, увидеть чуждую тевтонскому глазу красоту купавшейся в океане рязанки. О Вердене и газовой атаке обер знал из чужих уст, свои же рассказали бы о Карпатах, и уста замкнулись, когда жизнь определила обера сюда, в место, где он удовлетворял самые низменные потребности сильных мира сего: он их кормил, поил, присматривал за туалетом и глазами указывал на доступных дам. А ведь кормил, поил и ублажал тех, кто наделен был судьбою решать высокие смыслы народного бытия. Здесь, в ресторанном зале, оберы смыкались с оберстами. Народ Германии — не кормил ли точно так властителей своих, не поил, не подкладывал им сестер своих и жен? Жратва и похоть вознесли «Адлон» над Берлином, они же и разрушат его, — вот о чем, наверное, думал втихомолку обер-кельнер.
В «Адлоне» при обере, который был всей Германией, граф Гёц фон Ростов понял, что надо ему делать в дни до и после взрыва в Ставке. Такси доставило его в Целлендорф, поджидавший хозяина Крюгель услужливо открыл ворота; в ожидании минуты прощания он принял позу благодарного слуги, в доказательство личной преданности сообщив, что семь, а не шесть коробок конфет куплены, доставлены по назначению, ему захотелось наделить, сами понимаете, и блокляйтершу конфетами, добавив к ним несколько порций мужской ласки.
И полковник принял позу, не предвещавшую Крюгелю ничего хорошего; ефрейтор понял, что Брюссель откладывается до лучших времен, которые, однако, так и не наступят, потому что полковник предупредил: ефрейтору следует жене и детям отправить прощальное письмо, погиб, мол, во славу обожаемого фюрера; с детства страшившийся ответственности Крюгель ни жены, ни, естественно, детей не имел, однако спросил, зачем мертвому оповещать о себе, живом, и полковник рявкнул:
— Потому что ты — русский шпион! Я получил абсолютно точные сведения об этом!
Крюгель не мог не опуститься на стул — настолько ошеломлен был.
— Русский шпион! — смачно выговорил полковник. — Посланный в Берлин, чтоб узнать о событиях, которые будут происходить вскоре. Ты меня понял? В точном исполнении этой миссии твое спасение — так приказываю я и более высокие руководители. Ты будешь все запоминать! И как только события произойдут — отправишься на Восточный фронт, где сдашься в плен. За неисполнение приказа будешь расстрелян — либо мной, либо русскими. Рука не дрогнет ни у меня, ни у русских. Ни у гестапо. Если ты сдуру побежишь к «черным» с доносом на меня.
Вставая со стула, Крюгель руки наложил на шею, словно расширял петлю, сжимавшую горло. Поднял упавшую на пол пилотку. Убито промолвил:
— Так точно… Слушаюсь.
— Громче! Не слышу!
Ефрейтор проорал все уставные команды и лупил глаза, ожидая следующих смертельных приказаний.
Они последовали. Бак заправили бензином, привезенным из Брюсселя, и поехали в Ваннзее.
Ехали мучительно долго, однажды едва проскочили под стеной дома, начавшего разваливаться; «Ваннзее, Тицианштрассе», — указал Ростов, надеясь на старое шоферство Крюгеля, но тому сегодня не везло, «майбах» дважды окатывался фонтаном воды из раздерганных взрывом труб, а однажды влетел на зафлажованный квадрат с предупреждением «Осторожно! Мины!», а в нем — неразорвавшийся фугас. К счастью, юг столицы бомбили невпопад, целые кварталы стояли целехонькими, «майбах» по приказу Ростова Крюгель загнал в тень; закатное солнце просвечивало сквозь листву, «ланкастеры» уже подлетали к северному побережью, часа через полтора-два первая волна бомбардировщиков достигнет Берлина. (На узле связи в Брюсселе Ростов частенько вслушивался в переговоры экипажей, у каждой эскадрильи был свой полетный маршрут, но англичане в воздухе менялись городами, как девками в борделе.) Крюгель хоть и смирился с ролью русского шпиона, но чуял неладное и косился на хозяина, как бы спрашивая, зачем мы здесь и кого высматриваем. Тот вдруг спросил, знает ли Крюгель в лицо генерал-фельдмаршала Вицлебена, генерал-полковника Бека, генерал-полковника Фромма, генерала Ольбрихта.
— Верю, что знаете… Часами, небось, шоферы торчали, поджидая их у подъездов на Тирпицуфер и Бендлерштрассе. Так вот: их вы сейчас не увидите. Других узрите. И запомните их.
— Так точно, — выдавил Крюгель, испытывая сильное желание вернуться к тому позднему вечеру, когда он по наивности приперся в Целлендорф.
— Хозяин того вон особняка, где, как видите, сейчас толпятся люди, Бертольд Штауффенберг, родственник Гнейзенау и Мольтке, служит в трибунале военно-морских сил… У него были гости, он их провожает… после совещания по чрезвычайно важному делу… Запомнили Бертольда?
Почти всех генералов видел издали Крюгель, но на такую мелкую сошку, как юрист Бертольд Штауффенберг, не разменивался.
— Запомнил, — сказал он и помассировал горло. — Только не понимаю, зачем мне его запоминать, господин полковник?
— Не юлите, ефрейтор Крюгель! Вам, русскому шпиону, всех тех, кого я покажу, надо держать в голове!.. Дальше. Этот, с протезом вместо правой руки, высокий полковник — младший брат Бертольда, граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, начальник штаба армии резерва. Тоже, естественно, родственник Мольтке и Гнейзенау. И мой друг, подчеркиваю.
— Впервые вижу. Но запомню.
— Запоминайте. Следующий — полковник Ханзен, примерный семьянин, как, впрочем, и полковник Штауффенберг. Кроме того, он — и это очень важно — начальник абвера… Это он сменил адмирала Канариса, которого заподозрили в измене.
— Так, — сказал Крюгель, друживший с шофером адмирала. — Слушаю внимательно и запоминаю.
Далее последовали — полковник Цезарь Хофакер, кузен графа Клауса; полковник Генерального штаба Альбрехт Риттер Мерц фон Квирнгейм, из генеральской семьи, начальник штаба общевойскового управления сухопутных войск; Фриц-Дитлоф Шуленберг, в прошлом заместитель полицай-президента Берлина; Адам фон Тротт цу Зольц, сын министра культуры Пруссии и дочери генерала фон Швейница, прусского посла в Вене и Санкт-Петербурге, советник МИДа, с 1939 года тесно связан с американской разведкой; Петер Йорк фон Вартенбург, экономический советник, праправнук генерала Ханса Людвига фон Вартенбурга, героя наполеоновских войн.
Ни одной женщины, музыки не слышно, застолье исключено — такого не мог не отметить ефрейтор Крюгель. Никак совещание?
— Вы правы. Очень важное совещание. На какие темы беседовали — сказать?
— Вам лучше знать, господин полковник, о границах моей осведомленности. Одно могу сказать: именитые люди собрались у графа, почтенные.
— Посвящаю в тайну: они обсуждали детали убийства фюрера, — безмятежно сказал Ростов и тут же пресек попытку Крюгеля выскочить из машины. — Поздно, ефрейтор. Теперь каждая минута приближает вас к ответственности за недонесение о готовящемся государственном перевороте, то есть вы, зная о предстоящем 20 июля убийстве фюрера германской нации, не обратились немедленно в гестапо.
