Ознакомительная версия.
Гребенка махнул рукой.
Многие закивали, соглашаясь.
– Теперь скажи: в чем наша новгородская слабость? – не отставала от князя Борецкая.
Это воеводе было уж совсем трудно, он поскреб затылок под красной шапкой, потом развел руками.
– Так я сама скажу. – Железная больше на него не смотрела, обращалась ко всем. – Мы слабы там, где Москва сильна. У нас нет хорошего войска, одним нам в поле против Ивана не выстоять. Пробовали уже – я старшего сына лишилась, многие из вас тоже родню потеряли. Это первое. А второе – да, нету у нас единства, вечно между собою ругаемся, грыземся. Еще и третья причина есть: Псков. Вроде бы такое же вольное товарищество, как мы, и тоже от Москвы терпит притеснение, но живем мы с псковитянами, словно кошка с собакой. Они в последней войне ударили нам в спину. А и мы перед ними не без греха – тоже, случалось, помогали низовским против Пскова.
Все слушали, не возражая. Марфа говорила истину.
– …Но сейчас, господа лучшие новгородцы, настало золотое время, когда московская сила скована. Казанский царь Ибрагим грозит Ивану войной. Ордынский царь Ахмат свирепеет, что Москва ему не платит дани. Тоже и он в поход собирается. Всю свою рать великий князь должен держать на востоке и на юге. А у него еще и дома неустройство. Родные братья Андрей Углицкий и Борис Волоцкий на Ивана в обиде, что он ими, удельными князьями, помыкает, словно холопами. На Руси пахнет большим мятежом.
– Москва сейчас несильна, но и мы слабы! – крикнул Самсон Клюкин, староста Славенского конца, оглянувшись за поддержкой на Григориеву – он был свой, ближний. – Если воевать придется, опять закончится Шелонью!
В Настасьином кругу Самсона поддержали, но сама боярыня каменно молчала. О чем думает – не догадаться.
У Борецкой был ответ и на это:
– Войска у нас хорошего немного, зато много денег, а на них можно орденских копейщиков и самострельщиков нанять. У короля Казимира полно голодной шляхты – этим только мошной звякни, тысячами прискачут.
– Не больно-то они пять лет назад прискакали, – не унимался Самсон. – Им надо было через псковскую землю идти, а Псков не пропустил.
– Золотая у тебя голова, Самсон Иванович! – восхитилась Марфа – и, кажется, безо всякой язвительности, а всерьез. – В самый корень смотришь! Ключ всему нашему делу в Пскове. Если он с нами заодно, то и Москва не страшна. Псковские нам и деньгами помогут, и дружиной, а главное – пропустят литовское войско.
– С чего бы Пскову быть с нами, коли мы враждуем? – Это уже заговорила Настасья. – Или ты знаешь, чего мы не знаем? Говори.
Все завертели головами с востока на запад: кажется, завязывался главный бой, сейчас заискрит железо о камень.
Но Борецкая повела себя не по-всегдашнему, в свару не ринулась.
– Знаю, Настасья Юрьевна. И скажу. Иван Московский поставил в Псков наместником глупожадного Стригу Оболенского, который извел псковичей поборами и безобразиями. Еле терпят его. Если сейчас мы псковское вече на общее дело позовем – они забудут прежние обиды. Я знаю, что тут надобно сделать, и о том после скажу. Главное же вот что: когда Новгород, Псков и Литва вместе встанут… – Марфа захлебнулась от чувства. – …Москва будет нам нестрашна. Мы ее к татарам ототрем, пускай с ними живет. Сами же воскресим Русь прежнюю, настоящую, исконную – от Новгорода до Киева!
– Киев-то литовский, – с сомнением произнес настоятель Святой Софии. – Не попасть бы нам из огня да в полымя – от Ивана Московского к Казимиру Литовскому.
– У Казимира три четверти народу – люди русские, православные. С нашими деньгами, да в союзе со Псковом мы скоро всю Литву сделаем Русью, – уверенно сказала Борецкая.
Многим это понравилось – почти всем. А тут еще Марфа получила помощь с нежданной стороны.
Поднялась Ефимия Шелковая, певуче произнесла:
– В Киеве и свой православный митрополит есть. Зачем нам московской митрополии держаться? Она служит не Богу, а великому князю. Права Марфа Исаковна. Хватит нам Низу кланяться.
Вот как оно поворачивалось: две великие женки были вместе. Теперь все смотрели на Григориеву.
– За тобой дело, Настасья Юрьевна, – поклонилась ей Борецкая, что было невиданно: боярыня смиряла гордость ради общего дела. – От тебя зависит, быть нашему единству или не быть. Глядите, братья: Ефимия Ондреевна дружна и с литовским двором, и с Орденом; я знаю, как поладить со Псковом; Настасья же кормит с руки великокняжеских братьев, да еще сносится с Ордою. Если в нужный час натравить Андрея с Борисом на Ивана, а Ибрагиму с Ахматом послать денег, чтоб тоже выступили – завертится московский медведь во все стороны. А тут к нам литовская рать подойдет, соберутся наемники. И победим! Порадей за Новгород, Настасья. Не обойтись нам без тебя. Кланяйтесь ей, братья!
И первая поклонилась – в пояс.
Григориева скрипнула зубами. Эк Марфа повернула! Будто она от всей Господы говорит, за общее дело ратует, а Каменная коряжится.
– Ты, может, про торговый убыток думаешь? – изобразила заботу Борецкая, подколодная змея. – Боишься без хлебной торговли остаться? Да если мы с Литвой сговоримся, ты хлеб из Киева повезешь, реками. Не бойся, не прогадаешь. Господа тебе на то грамоту даст – что ты одна можешь из Литвы жито возить. Дадите, братья, Настасье Юрьевне привилею?
– Дадим, дадим! – раздалось со всех сторон.
Куда ж вы от меня денетесь, подумала Каменная. У меня и закупщики опытные, и доставщики, и склады.
Замысел-то был неплох: возить хлеб не с Низа, а из литовских украинных земель. У литовцев не то что у Москвы. Заплати продавцу и вези куда хочешь. А у низовских дьяку дай, мытарю дай, волостелю дай. Иначе не доедешь, не довезешь.
Григориева будто лишь теперь заметила, что все на нее смотрят, а многие и кланяются. Очень удивилась.
– А что вы меня, будто несговорчивую невесту уламываете? Когда это я была новгородской вольности противница? Иное дело, что к Марфе Исаковне у меня доверия нет, притворяться не стану. Она мне вечная зла желательница…
– Ты меня больно любишь! – перебила Железная.
– И я тебя не люблю, это правда. Тесно нам с тобой, Марфа. Локтями толкаемся, и оттого всему новгородскому делу вред. Но что ты сейчас говорила про ослабление московской силы – всё истина. Проторена у меня дорожка и к великокняжеским братьям, и к татарам. Могу устроить так, что они разом накинутся на Ивана. Великий князь настырен, да не глуп. На рожон не полезет. Думаю, и воевать не придется – довольно будет хорошее войско собрать. Если Иван почует, что кус не по зубам – отступится.
Ей кивали еще согласнее, чем Борецкой – радовались, что в кои-то веки все великие женки говорят единое.
Софийский настоятель сказал с сомнением:
– По-земному оно всё вроде так, но как с Богом будет? Мы великому князю на договорной грамоте крест целовали, что не передадимся от него королю. Клятву преступить – перед Господом страшно, а перед нашим законом стыдно. Мы ведь христиане, новгородцы, не татары дикие, не Москва. Если станем свое слово нарушать, чем мы лучше?
Многие набожные тут завздыхали: прав преподобный, грех это. Настасья мысленно оскоромилась – пожелала святоше-законнику нехорошего. С шибко совестливыми вечно самая морока.
Вдруг кто-то слегка толкнул боярыню в бок. Она изумленно повернулась: Захар.
Шепчет:
– Устюжская грамота, Калита.
– Что?
Тогда он, поднявшись и на три стороны поклонившись, заговорил:
– Пречестная Господа, дозволь напомнить старину новгородскую. В 6836 году великий князь московский Иван Данилович Калита в Устюге-городе целовал грамоту, что не тронет на Двине новгородских рыбных ловлей, при многих свидетелях крестно клялся, а в 6842 году клятву свою порушил, за что тогда же приговором великого веча со многими хулами был от новгородского княжения отринут. Тем же великим вечем 6842 года постановлено, чтоб впредь с московскими князьями крестных целований не учинять, а коли доведется, то, памятуя о Калитовской неправде, блюсти то целование не превыше разумности. Грамота с сим решением есть в письмохранилище Святой Софии, можно сыскать.
– А ведь верно! – воскликнул бывший посадник Акинфий Зубов. – Была такая грамота, помню! Кто это с тобой, Настасья Юрьевна?
У Захара с прошлого года отросла пристойная борода, и на прежнего голомордого шпыня он теперь был непохож. Держался чинно, говорил без московской суетливости.
– Это мой ученый книжник Захар Попенок, – сказала Каменная. – Держу его рядом, ибо знает все законы-летописи. Послушайте меня, братие… – Она распрямила стан, плечи – и будто сделалась еще выше. – Не в законническом крючкотворстве дело. Как нам договор разорвать, грамотеи придумают. Хочу предложить вот что. Ныне будем выбирать нового степенного. Тут уж, как водится, повоюем. Выборы есть выборы. Но давайте условимся: чья бы ни взяла, сколько бы ни накопилось новых обид, кого бы посадником ни выбрали, после веча старые счеты забыть. Будем держаться вместе и всю свою лютость обратим против Москвы, а не против друг друга. За волю новгородскую. Вот одолеем низовских, тогда снова начнем меж собой рядиться. Я такую клятву дать готова.
Ознакомительная версия.
