Сбросив тулуп и жилетку, пригладив на обе стороны густые русые волосы, Иван тараном пошёл в толпу, нехотя, как бы лениво отбрасывая с дороги нападавших, и остановился перед осатанелым от крови быком, в образе человека.
— Ы- ы-ы! — заревел тот, глядя мутными глазами на нового противника, но не напал, а стоя на крепких ногах, прикидывал, куда ловчее ударить.
Наконец, кхекнув, размахнулся и, что есть мочи, долбанул Ивана кулачищем в грудь.
От такого удара свалился бы и жеребец, но Иван лишь немного качнулся и улыбнулся сопернику.
В глазах парня начинала светиться русская удаль, грудь часто вздымалась, и мощные плечи напряглись под рубахой.
— А–а–а! — зарычал он, полосуя на груди сорочку и примериваясь, сжал кулаки.
Стало как будто тише…
Вытирая разбитые носы рукавами рваных рубах, фабричные сбивались вокруг двух бойцов.
Сверху, из саней, было хорошо видно, как они сошлись, награждая один другого ударами, то сходясь, то расходясь, зверски ухая и рыча, как два медведя, не поделившие самку, ярились друг на друга, шумно выдыхая пар и внимательно наблюдая за движениями и перемещениями.
Силы были равны. Всё зависело от внимания, расчёта и терпения.
Иван был моложе, к тому же не пил водки. Он уже раскровил губы сопернику и подбил глаз. Однако и тот не оставался в долгу. Но здоровяк давно уже бился, и начал уставать, встряхивая временами головой от полученного удара, и запалено, хрипло дыша.
— У–у–х! — выбросил руку Иван, ударив противника в челюсть.
Тот, клацнув зубами, на секунду замер и молча, кулём рухнул на затоптанный, запачканный кровью снег, тонким слоем покрывавший замёрзшую Неву.
Толпа восторженно завопила.
Иван неожиданно застеснялся и, чуть покачиваясь на усталых ногах, пошёл к саням, попутно черпнув горсть чистого снега у бордюра набережной, и вытерев им разбитое лицо.
Обрывки красной его рубахи свисали по обеим сторонам торса.
Две молоденькие бабы с немым восторгом разглядывали гиганта.
— Молодец! В дышло тебя… — вышел из саней Максим Акимович и собственноручно вытер кровь белоснежным платком с лица кучера. — Постоял за честь Рубановых, — протянул ему мятую ассигнацию.
Ребята с удивлением разглядывали человеческую громадину, будто впервые увидели его.
Аким уважительно пощупал напряжённый бицепс Ванятки.
— Гранит, — определил его крепость.
На Крещенье, уже всей семьёй направились на Неву к заранее приготовленной широкой проруби, под изукрашенным навесом на столбах, у которой толпился празднично одетый люд, пришедший поглазеть на закалённых смельчаков.
Первая партия самых отважных приняла водную купель ещё ночью, после крёстного хода.
Морозило! Невысокое тусклое солнце освещало покрытые инеем деревья и зашторенные узорчатой наледью окна домов.
С одной стороны лунки, посмеиваясь, выстроились господа, с другой, гомоня и толкаясь, толпился простой народ.
Семью Рубановых уважительно пропустили вперёд.
— Максим Акимович, делать тебе, что ли, нечего, как тащить меня в такую рань ноги морозить, — недовольно ворчала жена, пряча озябшие ладони в муфту.
В пяти саженях от лунки дымила трубой небольшая избушка, загодя привезённая для обогрева отважных. Вдруг её дверь открылась и по вычищенной от снега и покрытой рогожными мешками тропинке побежали к проруби мужики в накинутых на плечи зипунах и тулупах.
Подбежав к лунке, набожно крестились, сбрасывали одёжу, и в одном исподнем прыгали в ледяную купель. Несколько раз окунувшись с головой, а кто и поплавав, вылезали по приставленной ко льду лесенке и, накинув у кого что было, мчались греться в избу. Навстречу искупавшимся, из избы выбежала ещё одна партия желающих принять, во имя Господа, студёное крещение. Возглавлял их давешний противник Ванятки.
Перед прорубью, поворотом широких плеч сбросил тулуп и медленно перекрестился под восторженный шёпот дам.
— Вот это русский богатырь, — по слогам произнесла пожилая дама с лорнетом.
По разбойничьему ухнув, тот бросился в воду, обдав брызгами стоявших рядом людей.
— Вот и мы окрестились, — с улыбкой вытерла платком лицо Ирина Аркадьевна. — Интересное представление, — весело кивнула мужу, взяв за руки детей и выбираясь из толпы.
— Пап, а ты чего же? — дёргал за руку отца Глеб.
— Да, папа, порадуй барышень, — рассмеялась жена.
«Веры не стало! Народ русский отходит от веры»… — перекрестившись, в задумчивости стоял пред ликом Спасителя отец Иоанн.
Несколько прихожан, видя, что батюшка молится, не подходили за благословением, а выжидательно крестились в стороне.
«Новые идеи… Они разрушают народную мораль и нравственность. Интеллигенция не ходит в церковь. Все эти нигилисты и эмансипированные стриженые девицы, восторженно приветствуют убийц… Убийц верных слуг царских. Дьявол торжествует! Но нет! — поклонился лику Христа, осенив себя крестным знамением. — Господи! Помоги нам… Спаси и сохрани Россию!» — оглянулся на прихожан и сердце его преисполнилось радостью.
Огромная толпа стояла перед ним и ждала слова своего пастыря.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — начал службу отец Иоанн. — Возлюбленные братия и сёстры! — растроганно глядел на красивые, одухотворённые верой, лица простых русских людей. — Нам — русским православным людям, необходимо с особым благословением и тщанием блюсти чистоту и неповреждённость Святого Православия и России. Россия! Святая Русь! Дом Пресвятой Богородицы! Что стоит за этими, казалось бы, простыми словами?! За ними стоим МЫ!!! Русские люди! Россия есть государство народа русского, которому Господь вверил жертвенное, исповедническое служение. Народа–богоносца, народа–хранителя и защитника святынь веры, — с любовью глядел в добрые лица жадно слушавших его людей. — Народ!.. Это не простое слово… Это — МЫ! Мы — живы! Мы — есть! Мы — будем!..
ПОКА ВЕРИМ!!!
ВЕРИМ В БОГА!
ВЕРИМ В РОССИЮ!
____________________________________________
Прошла зима, а за ней и весна.
Ранним июньским утром, заспанный Ефим, с вечной соломой в торчавших во все стороны волосах, но в новом пиджаке и чистой рубахе, вёз в ландо семью Рубановых, встретив их на станции в уездном городке, домой в родную Рубановку.
Что может быть приятнее поездки на лошадях ранним летним утром…
Когда чисто и тихо на душе. Когда чисто и тихо в воздухе, а из–за далёкого леса, освещая верхушки деревьев и серебря росу на зелёной траве, поднимается ещё более далёкое красное солнце.
— А давай–ка, братец, провези нас обходной дорогой, — велел ямщику Максим Акимович и жестом руки отмёл все возражения жены. — Давно я не был на родине, — встав и сняв фуражку, перекрестился на мутно видневшиеся в утренней дымке синеватого тумана, казалось, висевшие в воздухе, купала Покровской церкви. — Родина! — испытывая на языке вкус этого слова, ещё раз произнёс Максим Акимович, усаживаясь в раскачивающийся возок, и стыдливо отвернулся к старым кривобоким ракитам по краям бесконечной русской дороги и пальцами, незаметно смахнул набежавшую слезу.
То была такая редкая слеза счастья от спящих по сторонам зелёных лугов, от прозрачного воздуха, от бескрайнего простора вокруг, от испарений земли после тёплой ночи, от бесконечной русской дороги, то поднимающейся вверх, на пригорки и косогоры, то уходящей вниз, в лощины и овражки с прохладным ручьём. И пыльный лопух, и белая берёзка, и ромашки с васильками, и облака белого тумана над сонной ещё Волгой, с покачивающимся отражением ракит, и русская деревушка, и встреченное стадо, и запах
молока, и мычанье коров, и звон бубенцов, и топот лошадиных копыт, и ветерок, нежно гладящий щёки… И всё это — РОДИНА!..
Максим велел остановить коляску у бревенчатой старинной часовни с почерневшим от солнца и дождей крестом, и вновь перекрестился, сняв фуражку. Выйдя из экипажа, встал на колени и подставил ладонь под прозрачную, студёную ключевую струю, стекавшую из позеленевшего и покрытого мхом деревянного желоба в небольшой пруд.
Попробуйте, как вкусно, — предложил жене и сыновьям, шумно, по–детски, схлёбывая с ладони ледяную влагу.
Ирина Аркадьевна отказалась, а мальчишки с шумом выпрыгнули на мелкую, густую, мягкую травку, с удовольствием ощущая её под ногами, и тоже подставили ладони под тонкую прозрачную струю, отведав студёной родниковой воды.
И снова простор бесконечной дороги, и полосатый дорожный столб, и близкий уже лес, к которому вела узкая, заросшая низкорослой травкой колея.
Солнце постепенно стало ярко–жёлтым и начало ласково пригревать. А в лесу всё ещё было прохладно, и стояла вековая, как при сотворении мира, тишина.
Лошади шумно встряхивали гривами и фыркали. Усталые тени ложились поперёк дороги, безболезненно прокатываясь по лошадиным спинам, по путникам в коляске, и терялись в ветвях деревьев и кустарников. И снова яркое солнце, и зелень полей, и утренняя песня жаворонка, и село с церковью, и деревенские собаки, трактир с вывеской, и шаткий мостик, и вот она — Рубановка.
