— Я готов ждать сколько угодно… да помилуй бог!
Добродушная застенчивая улыбка плохо шла холодным, рысьим глазам Теплухина, и, чтобы отеплить свой обычный короткий и резкий взгляд, он старался теперь как можно дольше и шире улыбаться и даже фамильярно и ласково похлопал по плечу рядом шагавшего, усталого Фому Матвеевича.
— Ладно, ладно. Найдем время поговорить.
Но так случилось, что этого времени не оказалось.
Позади, со стороны Знаменской, пыхтя и беспокоя тихий переулок перебоями мотора, мчался зеленый автомобиль с широким кузовом. Машина спустя минуту круто остановилась у ворот асикритовского дома — как раз в тот момент, когда журналист и его спутник намеревались войти во двор.
— Эй! — крикнули из машины. — Где тут квартира номер…
Словно пуля ударила в грудь Теплухина: назвали номер квартиры «инженера Межерицкого»!..
— А это по моей лестнице, — охотно отозвался Фома Матвеевич. — Идите за нами. Во двор, прямо, широкий подъезд… — объяснял он.
Из автомобиля, выскочили трое мужчин: солдат с винтовкой наперевес, долговязый, длинноногий штатский в помятой серой шляпе и молоденький прапорщик в пенсне, в предлинной, закрывающей каблук сапога, новенькой, необношенной шинели. Прапорщик, как юбку, приподымал ее полы, соскакивая с подножки автомобиля.
Привлеченные шумом машины, сбежались к воротам несколько человек, обитатели переулка. И среди них — неизменные, ретивые свидетели любых уличных происшествий — дети и подростки. Они бежали впереди всех, и, когда остальные вошли только в подъезд дома, с верхней площадки его уже летели навстречу звонкие, крикливые голоса:
— Здесь, дяденька, квартира! Вот она, сюда!
Вместе со всеми подымался наверх и Теплухин. Он больше, чем кто бы то ни было, понимал, зачем и за кем примчались сюда люди на автомобиле. Не опоздай они на четверть часа — и ему самому угрожала бы опасность быть арестованным на департаментской конспиративной «явке».
Проходя мимо своей квартиры этажом ниже, Асикритов вынул ключ, чтобы открыть дверь.
— Я сейчас, товарищи. Только разгружусь от портфеля.
Но дверь уже была наполовину открыта: шум и голоса на лестнице толкнули к порогу любопытную асикритовскую хозяйку. Она увидела своего квартиранта и набросилась на него с расспросами.
— Да погодите вы! Сам ни черта не знаю!
Он сунул ей в руки тяжелый портфель:
— Некогда, некогда, Елена Гавриловна!
Увидев через плечо Ивана Митрофановича, журналист скороговоркой представил его квартирохозяйке:
— Пожалуйста — Теплухин… Теперь будете знать. Позвонит — впускайте…
— Да господин этот никогда вас не спрашивал… никогда не видела его! — как бы оправдываясь, сказала она.
Иван Митрофанович проклял в душе эту востроглазую, обсыпанную веснушками рыженькую женщину и быстро перебил опасный разговор:
— Очень приятно! Я тут без вас, сударыня… Ах, какие интересные, наверно, дела тут… — забормотал он что-то еще.
И, оттянув за рукав Асикритова, увлек его наверх: другого выхода теперь для Ивана Митрофановича не было.
Фу, все обошлось как будто благополучно: журналист в суматохе явно не обратил внимания на этот мимолетный разговор… Что будет дальше — успеется подумать!
Они поднялись наверх.
Долговязый штатский в серой шляпе нажал кнопку электрического звонка.
«Пустая трата времени», — подумал Иван Митрофанович.
Эту же мысль высказал вслух и молодой прапорщик: «Старорежимник, наверно, в другом месте скрывается», но штатский верил почему-то в удачу. Он позвонил второй раз, но за дверью оставалась все та же тишина.
Журналист назвал себя и спросил, за кем собственно приехали?
— Птица крупная… — загадочно улыбался долговязый. — Вот вы тут живете, а ничего не знаете. А его бы, сукина сына, не мешало бы сразу зацапать! А вышло так, что только полчаса назад мы этот адресок в Таврическом раскопали.
«В Таврическом?» — Иван Митрофанович насторожился.
— Что, дело его нашли? — с напускным равнодушием спросил он.
— Не дело, а дела! Я лично нашел! Тысячи дел через его руки прошли. Мне самому только сегодня пришлось видеть. Да так, знаете, милорды, такие вещи, — бог ты мой!
Штатский вновь позвонил.
— Не откроет он добровольно. Боится, конечно. Ломать надо! — нетерпеливо сказал коренастый с козлиной бородой солдат и поднял для наглядности свою винтовку. — Ваше благородие, прикажете стукнуть?
Молодой прапорщик, не зная, как обнаружить свою распорядительность начальника, сердито взмахнул рукой:
— Несовершеннолетних прошу покинуть площадку! Мальчуганам здесь нечего делать… Живо, живо, господа!
Асикритов несдержанно рассмеялся: давно ли сам прапорщик был «несовершеннолетним»? Он решил вмешаться в дело.
— Кого решили арестовать? — обратился он к приехавшим.
— Крупную птицу, — по-прежнему загадочно ответил штатский, переглядываясь с прапорщиком.
— Ну, живо, живо, господа хорошие. Живо, я вам говорю! — гнал тот ребятишек. Они, конечно, были непослушны.
— Ну, хорошо — птицу… А что за чин у птицы и фамилия? Может быть, не там ищете? — настойчиво допрашивал Фома Матвеевич. — У птицы вашей, может быть, крылья такие, что не догнать ее?
Прапорщик, занятый разгоном ребят, спустился на несколько ступенек вниз. Этим моментом воспользовался солдат: неожиданно для всех он сильно ударил прикладом — раз, другой — в дверь, и выбитая филенка открыла для взоров большую неровную дыру. Солдат просунул в нее руку и легко открыл изнутри французский замок.
— Хлеб-соль вам… — усмехнулся он, освобождая дорогу столпившимся на площадке.
Вместе со всеми Теплухин вошел в квартиру, только недавно поспешно покинутую им.
— А где тут свет? — командовал теперь прапорщик, и, теряя осторожность, машинально Иван Митрофанович сделал два шага в сторону боковой двери из прихожей и за портьерой нашел рукой выключатель.
Повернул его — и в то же мгновение понял, какую ошибку он совершил… Он поймал на себе короткий удивленный взгляд пучеглазого Асикритова. Тогда Иван Митрофанович, как ни в чем не бывало, стал шарить рукой по стенам прихожей, делая вид, что ищет еще выключатели, как будто их могло быть здесь несколько и необходим был сейчас полный, усиленной яркости свет.
— Достаточно, достаточно, — буркнул журналист. — Не уголочку, чай, пришли искать?
В минуту обошли всю квартиру и никого, конечно, не нашли в ней.
— Кто здесь жил? — настойчиво добивался ответа Асикритов у долговязого в серой шляпе.
— Жил он в другом месте, а это — тайная явка для его сподручных. Шеф провокаторов, уловитель слабых и подлых душ — господин Губонин! — патетически, по-актерски произнес узколицый, с тощей длинной шеей штатский. — Понятно, свободный гражданенок? — тихонько щелкнул он по носу подвернувшегося под руку косенького, ушастого мальчика — одного из тех, которых так безуспешно старался спровадить прапорщик.
— Составим протокол? — спрашивал молодой офицер.
Он присел к столу и отодвинул на краю его пепельницу-лодочку с папиросными окурками. От толчка два из них вылетели из пепельницы на стол.
— Зачем? Ненужная формальность, товарищ офицер, — вмешался живо Асикритов.
По привычке что-нибудь держать и вертеть в руке во время волновавшего его разговора, Фома Матвеевич схватил сейчас первый попавшийся на глаза предмет — выпавшую из пепельницы недокуренную папиросу. Сильно жестикулируя, он оторвал и бросил на пол курево, а остаток длинной гильзы намотал двойным колечком вокруг пальца.
— Если уж не хотите возвращаться с пустыми руками — поезжайте сейчас же… я вам скажу, куда… возьмете там настоящего фараона! Пускай и поменьше калибром…
Ему вспомнился сейчас подозрительный субъект со злыми глазками и жесткими, как ламповая щетка, грязно-рыжими усами, орудовавший в толпе солдат на Надеждинской.
— А кто нам его укажет?
— Я к вашим услугам! — охотно согласился журналист.
В сторонке штатский и Теплухин вели о чем-то разговор.
И курили: угощал Теплухин. Коробку феодосийских «Стамболи» он держал в руке, и, когда подошли прапорщик и Фома Матвеевич, он предложил им папиросы. Прапорщик взял и, на ходу прикуривая, пошел прочь из квартиры, сопровождаемый солдатом и Асикритовым.
— Вы подождите, я заеду за вами скоро! — предупредил прапорщик штатского.
— Я тоже! — обратился к своему гостю Фома Матвеевич.
Уже сидя в автомобиле, он сделал ничтожное, но почему-то взволновавшее его открытие: бумажный мундштук, намотанный на его палец, был той же фирмы «Стамболи», что и папироса, которую докуривал сидевший рядом прапорщик.
Асикритов несколько раз наклонялся к нему, проверяя свое неожиданное наблюдение. Потом он снял с пальца помятый бумажный кружок, расправил его как можно аккуратней на ладони и спрятал в карман шубы.
