Но кузнец не смог жить среди высоких каменных стен; он затосковал, стал лениться. Тогда комтур велел построить ему новую кузницу в двух милях от Вильянди, среди векового бора, близ старой Пярнуской дороги.
Тут-то Виллу и работал уже пятый год; имя его прославилось далеко за пределами земли Сакала. Сам ландмейстер15 Ливонии Эбергард фон Мангейм приезжал посмотреть кузницу, и по его заказу Виллу изготовил меч, которым, как утверждали многие, можно было и железо изрубить на куски. Кузнец выполнял самые сложные работы, но и плату брал с богатых высокую. Торг и недовольство нисколько не помогали — раз уж кузнец назначил цену, то к любым уговорам снизить ее оставался глух, как череп мертвеца. Насилие, которое в те времена решало все дела в нашей стране, тут было также неуместно: кузнец и трое его подмастерьев были дюжие парни и шутить не любили, разве только если речь шла о настоящей шутке; вдобавок кузнец состоял под защитой могущественного комтура и самого ландмейстера. Для Вильяндиского замка он работал бесплатно, а если и какому-нибудь мужичку нужна была подкова или дюжина гвоздей, то он зачастую получал их от кузнеца безвозмездно, да еще и добрый глоток пива в придачу.
В самое горячее военное время кузнец вместе со своим комтуром шел воевать и превращал в наковальню вражеские головы; но с того времени, как он испытал силу своих рук на чужбине, в боях против закованных в броню воинов, борьба с полудикими литовцами не доставляла ему никакого удовольствия.
— Убивать умеет и любой негодяй, — говорил кузнец по этому поводу. — Когда сильный нападает на слабого и убивает его — это уже не война, и я этого не терплю.
Таким образом, кузнец, хоть и считался крепостным, к тому же крепостным суровых господ, на деле был свободен, как никто другой в Ливонии. Он не знал ни страха перед насилием, ни тяжких житейских забот. Жалкая участь его народа не вызывала в нем особой скорби. Он облегчал бедствия своих сородичей, где мог, но сам жил с господами в дружбе. Его слово имело большой вес среди крестьян, но он никогда не злоупотреблял своим влиянием, не пытался стать вожаком и не помышлял о великих делах. Высшие судьбы отечества он оставлял в руках бога и правителей. Удача и ревностный труд принесли Виллу достаток. Внешней пышности он не любил и носил крестьянскую одежду, как этого требовали от покоренных народов законы того времени. Но у него был около кузницы маленький домик, в домике — много красивых и редкостных вещей, а кроме того, искусный повар, он же эконом, которого Виллу привез из дальних стран. Почти ежегодно кузнец ездил на чужбину — частью по делам ордена, частью по своим собственным. Среди прочего добра он обычно привозил несколько бочонков хорошего виноградного вина. По-немецки он говорил вполне свободно, поэтому мог принимать в своем доме даже знатных господ и предлагать им угощение, чтобы «вспрыснуть» выполненную работу. Любовь к странствованиям в нем не убывала, хотя в то время путешествовать было много труднее и опаснее, чем теперь, и у кузнеца часто случались столкновения с разбойниками — и знатного рода, и попроще. Удовлетворив на время свою страсть к скитаниям, кузнец снова начинал горячо тосковать по родине и спешил домой, благословляя языческих и христианских богов, даровавших ему такое прекрасное отечество.
И снова содрогалась земля от его могучих ударов, шумели мехи, раскаленное железо брызгало огненными искрами, а окрестный лес отзывался звонким эхом, когда слушатели от всего сердца смеялись забавным рассказам кузнеца о его странствованиях. Кому случалось тогда увидеть Виллу, тот не мог молча пройти мимо; кто раз обменялся с Виллу приветливым словом, сразу веселел, а кто хоть раз веселился вместе с Виллу, тот оставался ему другом на веки вечные. Крестьяне толпами собирались около кузницы, чтобы порадоваться счастливой жизни своего сородича и послушать его удивительные рассказы о чужих землях и народах. Но и знатные господа, проезжая мимо, останавливались здесь, и не одна хорошенькая рыцарская дочка ради веселого кузнеца забывала о том, что рассыпающиеся искры угрожают ее дорогим нарядам. Шел даже слух, будто племянница самого комтура, впервые встретившись с Виллу, на следующую ночь видела такой сон, что когда она на исповеди рассказала о нем своему духовному отцу, сей почтенный пастырь сурово покачал головой.
Если мы в заключение добавим, что кузнец Виллу был холостяк или даже старый холостяк — хотя едва ли можно так назвать тридцатидвухлетнего мужчину, — то читатель полностью представит себе его образ.
Однажды в середине зимы Виллу после полудня поручил всю работу подмастерьям, умылся, надел свое лучшее платье, захватил с собой бочонок самого дорогого французского вина и отправился в путь. Дорога, по которой он шел, пересекала дремучий лес и была всего-навсего узенькой тропинкой, протоптанной в глубоком снегу. Следы проходивших здесь людей можно было без особого труда отличить одни от других; они были трех видов. Одни следы были огромные и глубокие, их мог оставить только единственный человек во всей земле Сакала — сам кузнец Виллу. Недаром про него говорили, что стоит ему разок пройти по полю — и проезжая дорога готова. По вторым следам трудно было определить, принадлежат они мужчине или женщине. Но третьи следы могли быть только женские, к тому же от очень легких и крошечных женских ножек. Кузнец старательно разыскивал эти следы и осторожно обходил их. Если следы местами, казалось, исчезали, а потом вдруг опять показывались, кузнец широко улыбался. Вокруг шумел высокий еловый лес, покрывавший в старые времена большую часть Эстонии. Тропинку кое-где пересекали следы зверей, из чего можно было заключить, что лес не был безопасным местом для прогулок.
Кузнец шагал так быстро, что воздух свистел в ушах, но все же прошел целый час, пока он достиг цели. Это была крестьянская усадьба, расположенная на опушке леса, вдалеке от другого жилья, и окруженная вместе с хозяйственными постройками высоким бревенчатым забором. Называлась она усадьбой Ристи16 и имела свою особую историю.
Некогда поблизости находилась крепость древних эстонцев. Немцы штурмом овладели ею, и все защитники ее, согласно обычаям тогдашних распространителей христианства, были перебиты. Лишь один язычник так жалостно молил о пощаде, что ему даровали жизнь и крестили его. Он, правда, ничего не понимал в новой вере, но зато твердо уверовал в сверхъестественную силу и могущество тех, кто эту веру принес. В крепости был оставлен отряд немцев, и крещеный эстонец жил при них как слуга. Затем язычники снова овладели крепостью и, в свою очередь, начисто уничтожили всех немцев. Только крещеный эстонец был пощажен, так как заявил, что его силой заставили принять крещение. Человек этот правильно рассудил, что дела эстонцев ухудшаются, и втайне остался верен чужеземцам. При его пособничестве немцы опять без труда завладели крепостью и на этот раз уничтожили ее до основания. В благодарность они передали окрестные земли во владение изменнику. Он и его потомки оставались свободными подданными ордена, которому платили только десятину и во время войны служили в войске. Они упорно старались сохранить свое обособленное положение, и это им удалось. Впоследствии их не раз пытались лишить земли и свободы, но они всегда умели выскользнуть из рук захватчиков.
Лет за двадцать до событий, описываемых нами, вильяндиский комтур Герике, случайно или намеренно, затеял ссору с тогдашним хозяином усадьбы Ристи и пригрозил отобрать усадьбу, а всю семью обратить в рабство. Права на это он не имел никакого, но кто в то время считался с правом? Комтур заставил какого-то бродягу, выгнанного из усадьбы Ристи, присягнуть, будто жители Ристи совершают жертвоприношения языческим богам, капеллан замка предал их проклятию как вероотступников, и — приговор был вынесен. Владельцы усадьбы Ристи превратились теперь, согласно закону, в крепостных рабов комтура, и он мог поступать с ними, как хотел. На сей раз беда была велика. Только хитрость могла предотвратить насилие.
В то время в усадьбе Ристи жила молодая и на редкость красивая девица по имени Крыыт, дальняя родственница хозяина. Хозяин Ристи, бездетный вдовец, объявил ее наследницей усадьбы и послал с богатыми подарками к разгневанному комтуру просить, чтобы тот пощадил ее наследство. Правда, по законам ордена комтур не имел права держать у себя женщин, не смел поцеловать даже собственную мать или сестру; однако никто не мог ему запретить выслушать мольбы бедной миловидной сиротки и растрогаться при виде ее слез. Комтур растрогался так глубоко, что даже не отпустил от себя девицу и простил жителям усадьбы Ристи несодеянные ими грехи.
Красавица Крыыт прожила в замке полгода, затем в один прекрасный день возвратилась в усадьбу Ристи и по милостивому повелению комтура стала женой хозяина. Через какие-нибудь три месяца после свадьбы она произвела на свет близнецов, сына и дочь. Что это событие произошло так скоро, можно объяснить только чудом, но еще удивительнее было то, что ни хозяин, ни хозяйка по поводу этого чуда не обмолвились ни единым словом. Оба казались вполне счастливыми. Но когда дети стали подрастать, а других отпрысков на свет все не появлялось, хозяин Ристи загрустил. Дети были здоровые и красивые, как куколки, и все же отец не мог смотреть на них без раздражения. Он, казалось, больше боялся их, чем любил; никогда не осмеливался он взять их на руки и приласкать. На душе у хозяина становилось все тяжелее, ибо он с каждым днем все больше убеждался, что Крыыт детей любит горячо, а его самого — весьма умеренно. Живя в замке, среди господ, Крыыт привыкла к их утонченному обхождению и заразилась их духом; эстонцев она презирала, как грубых мужиков, не умеющих ценить ее удивительную красоту, заметную еще и в зрелом возрасте. Бедный хозяин стал хворать, слег в постель; он, дрожа от страха, отгонял от себя сына и дочь, вспоминал в бреду каких-то немецких детей, проклинал себя и жену и отдал, наконец, богу сзою исстрадавшуюся душу. Крыыт осталась вдовой и воспитала детей, которых любила до безумия, в страхе божьем и в преклонении перед немцами.
