Дарина, в отличие от мужа, была женщиной общительной, любила поговорить. Она быстро научилась понимать, а затем и говорить по-немецки и часто откровенничала с горничной Мартой, которая тоже была из крестьян, но умела читать и писать. Тихими вечерами в свободную минуту Марта рассказывала Дарине о жизни австрийских крестьян, о своей нелегкой бедняцкой доле.
В тот вечер, когда состоялся такой тягостный для Анны разговор с Калиновским, Дарина долго не возвращалась домой.
Василь с помощью старшей дочки Галинки накормил и уложил спать маленького Сашка. Галинке часто приходилось хозяйничать дома и присматривать за ребенком, так как мама всегда работала.
— Видать, детки, наша мамця опять задержится. Ложитесь спать, — сказал Василь Лесе и Галине.
Вошла жена.
— Хорошо, что ты еще не спишь.
— Что стряслось, Дарцю? На тебе лица нет…
— Дети спят? Сашко не плакал? Ой! — Дарина устало присела на скамейку и положила голову мужу на плечо.
— Ты чего так поздно? А это что? — показал он глазами на большой саквояж у ног жены.
— Ой, Василько, не знаем мы горя! А как люди страдают…
— Ты о чем?
— Ой, Василько, родненький, любый мой! Надо пани Анну спасать. Ты не знаешь… Ведь пани Анна не жена пану Калиновскому.
— Да ну?
— Мужа пани Анны русский царь казнил. Маленький Славик не от пана Людвига. Пани Анна вышла замуж за Калиновского не по-настоящему, как мы с тобой, а чтобы властям глаза отвести, своего мужа спасти. Но не помогло, казнили. Теперь пан Калиновский требует, чтобы она стала ему настоящей женой, а пани Анна не хочет. Пан Калиновский грозится сына отнять. Панн Анна плачет, боится этого ирода. Василько, родненький, надо помочь пани Анне! Она хочет спрятаться где-то с сыном, пока из Праги приедет ее мать.
— Помочь надо, — вздохнул Василь. — От лихого человека хоть полу отрежь да беги. Уже лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой. Только… Вдруг фрау Баумгартен узнает?
— Кто ей скажет? Слушай, Василь, я с Мартой говорила. На время можно в село к ее матери. Только прежде вот этот чемодан надо завезти туда. Поедете рано утром вместе с Мартой. Раньше восьми утра, сам знаешь, фрау не встанет. Успеете.
Она и не подозревала, что минут двадцать назад лакей Шенке заметил Дарину, которая, оглядываясь, несла тяжелый дорожный саквояж. Уж не обокрала ли эта кухарка фрау Калиновскую?
Лакей припомнил события последнего вечера. Конечно, кухарка умышленно так поздно задержалась наверху. Как холодная змея, в его душе зашевелилась злоба. Вот когда он делом докажет свою преданность фрау Баумгартен и надолго закрепится в этом доме. Такой случай!
Шенке тихо, как мышь, прошмыгнул к подвальной комнате, в которой жила семья Омелько. Припав ухом к двери, он подслушивал. Когда-то он служил лакеем у русского посла в Вене. Научился понимать и говорить по-русски. И то, о чем сейчас говорила кухарка на украинском языке, Шенке хорошо понял:
— Марта поедет с тобой… Раньше восьми утра, сам знаешь, фрау не встанет…
На рассвете лакея разбудил грохот подводы и чьи-то приглушенные голоса. Он приподнял край занавески, и увидел, как Марта спрыгнула с мешков, лежащих на подводе, и юркнула в дверь черного хода.
Шенке не терпелось все рассказать хозяйке. Но когда он поджидал у конторы фрау Баумгартен, прибежала Марта и позвала его к Калиновскому.
Калиновский недовольно пробормотал, что уже больше десяти минут ждет его. В свое оправдание лакей готов был все рассказать, но сдержался. Он не знал, как на это посмотрит фрау Баумгартен. Захочет ли она, чтобы жильцы знали, какие у нее слуги?
— Шенке, — хмуро сказал Калиновский, — немедленно выезжайте на загородную виллу барона фон Рауха и передайте баронессе это письмо. Лично. Ответа не надо.
Шенке поклонился, взял пакет и новенькую кредитку «на расходы». Столько он получал у фрау Баумгартен за целый месяц. Забыв о Марте, он уехал на вокзал.
Тем временем Дарина сварила кофе и, поставив небольшой никелированный кофейник на поднос, где стояли хрустальная сахарница, вазочка с печеньем, фарфоровая чашечка, поспешила наверх. Она знала, что Анна беспокоится, ожидая ее.
Как и каждый человек, Дарина имела свои слабости. При всей смелости и решительности она была очень суеверна. И вот надо же, чтобы на лестнице ей перебежал дорогу огромный пушистый кот пани Барбары.
— Ой, беда! — испуганно прошептала Дарина и несколько раз перекрестилась. Ноги ее словно приросли к ступенькам, она никак не могла сдвинуться с места.
Анна, встревоженная задержкой Дарины, нервничала. Несколько раз она подходила к двери и прислушивалась, не слышно ли шагов, но за дверью было тихо. Анна склонилась над кроваткой сына. Ребенок спокойно спал. Она подошла к камину, поворошила угли и села на пуф. Отблески огня, падающие на мягкий ковер, наводили на грустные мысли. Где она с ребенком приклонит голову этой ночью? У Дарины дети… Может быть, Василь побоится, не позволит жене помочь ей? В конце концов, кто она Дарине? И зачем этой семье рисковать своим благополучием ради нее и ее ребенка?
А Дарина все стояла на лестнице, словно приросла к перилам, пока в застекленных дверях вестибюля не показалась фрау Баумгартен.
«Боже милый, она пошлет меня куда-нибудь», — подумала Дарина и, быстро перекрестившись, перешагнула ступеньку, по которой пробежал кот. Не вошла, а вбежала в комнату.
— Заждались?
— Дарцю, золотая моя, я думала, вы не придете.
— Стояла на лестнице… Пират дорогу перебежал. Примета плохая: быть беде.
Анна обняла Дарину, усадила рядом с собой на кушетке.
— Не нужно верить в предрассудки, Дарцю!
— Ой, пани Анна, кого хотите спросите — к беде. Там внизу пришла фрау. Что ей с утра понадобилось от пана адвоката?
Дарина подошла к кроватке. Славик спал, выпятив нижнюю губку и безмятежно раскинув ручонки. Лицо женщины посветлело, но в голосе зазвучала грусть:
— Голубчик ты мой ненаглядный, красавчик мои! Признаешь ты меня, когда вырастешь? Дай тебе бог большого счастья в жизни, сиротка моя…
— Зачем же плакать, Дарина?
— А как же, пани Анна! Привыкла, будто к родному дитю… — вздохнула Дарина, утирая передником слезы.
Они помолчали, думая каждая о своем.
Анна взглянула на маленькие ручные часики.
— Когда же мы поедем, Дарина?
— После завтрака. За сорок минут вы дойдете через парк до лесной дороги. Под старой липой вас будет ждать Василь с лошадьми. Не минет и часа, как вы будете в селе, у Мартиной матери. Когда же получим известие от пани Барбары, отравим вас в Прагу.
Славик потянулся к кормилице, и Дарина, взяв мальчика на руки, дала ему грудь.
— Приготовлю на дорогу молоко, и с богом, — шепнула Дарина, передавая Анне Славика.
День был холодный, ветреный. Обычно в такую погоду Анна вряд ли вышла бы со Славиком на прогулку. Но сейчас Славику угрожает куда большая опасность.
Будто прогуливаясь, Анна приблизилась к чугунной ограде, отделяющей сад от большого парка. Через широкую щель она проникла в заснеженный парк, поросший старыми соснами. С трудом выбралась из глубокого снега и, не оглядываясь, побежала.
На минуту остановилась, перевела дыхание. Вокруг — ни души. Судорожно прижимая к груди сына, она еще быстрее побежала прочь от ненавистного дома, который виднелся на холме.
Выбравшись из парка, Анна пошла через лес. Не заметила, как свернула на замерзший пруд, запорошенный снегом. Вдруг лед под ногами треснул. Инстинктивно прижала к себе ребенка. Ноги обожгла ледяная вода. Дважды поскользнулась, едва не выронив ребенка. Не заметила, как потеряла муфту, где хранились две бутылочки — с молоком и водой для сына.
Ухватившись наконец за обледенелую ветку ивы, склоненную над льдом, Анна напрягла все силы и выбралась на берег. Положила ребенка на снег и принялась отжимать мокрую одежду. Славик проснулся и тихо заплакал. Анна хотела его покормить и только теперь обнаружила, что муфты нет.
Боясь, как бы Славик не простудился, Анна взяла его на руки и, насколько позволили силы, побежала к дороге, ведущей в Зоммердорф.
Не зря люди говорят, что сироте и ветер в лицо. В этих краях большие морозы редкость, обычно в феврале начиналась оттепель. Но в этом году зима затянулась. Дул северный ветер, изредка сыпала снежная крупа.
Пока Анна шла, она не ощущала холода, но как только добралась до старой липы и остановилась, сразу промерзла. Где же Василь с лошадьми?
Прошло около часа, а Василя не было. Мокрое платье на Анне смерзлось и мешало двигаться, подошвы сапожек обледенели и скользили, а голенища будто сковывали задубевшие ноги.
Едва переставляя ноги, она вышла на дорогу. Сбила с сапожек лед. Вдруг заметила вдали подводу. Медленно пошла навстречу, до боли напрягая глаза, чтобы разглядеть возницу. Да, конечно, это он, Василь. И венгерка, отороченная белой овчиной, и шапка его.
