Тутъ вынырнувшій позади его браминъ — банкиръ, приподнявшись на цыпочки, шепчетъ ему что-то на ухо. Взоръ Бирона устремляется на прикованную все тамъ же къ выступу стѣны, неподвижную фигуру средневѣковаго рыцаря.
— Господинъ рыцарь! — раздается на весь залъ повелительный голосъ съ рѣзкимъ нѣмецкимъ акцентомъ. — Прошу къ намъ.
Рыцарь отдѣляется отъ стѣны, подходитъ; но забрало его все еще опущено.
— Откройте ваше лицо!
Малодушествовать уже не приходится. Рыцарь поднимаетъ забрало, и сотни глазъ съ недоумѣніемъ видятъ совсѣмъ незнакомыя имъ, благообразныя черты юноши съ легкимъ пушкомъ надъ верхнею губой. Всѣхъ болѣе, конечно, разочарованъ самъ инквизиторъ; но за это долженъ по платиться разочаровавшій.
— Государь милостивый! Кто вы есть такой?
Въ голосѣ временщика прорывалась такая злоба, что сердце y Самсонова въ первомъ замѣшательствѣ все же захолонуло, языкъ прилипъ къ небу. За него отвѣчалъ бедуинъ:
— Ваша свѣтлость! Смѣю доложить, что это — слуга моего брата, Петра Ивановича Шувалова. У брата было уже заготовлено это рыцарское платье для сегодняшняго вечера; но внезапно онъ заболѣлъ…
— И послалъ сюда замѣсто себя лакея? — досказалъ взбѣшенный герцогъ.
— Нѣтъ, ваша свѣтлость, — заговорилъ тутъ, оправясь, самъ Самсоновъ: — господинъ мой тутъ не при чемъ. Учинилъ я это безъ спроса…
— За что и будешь примѣрно наказанъ, дабы впредь чинить тому подобное никому повадно не было! — подхватилъ съ негодованіемъ старшій Шуваловъ, очень довольный, казалось, что можетъ такимъ образомъ отвести ударъ отъ себя и брата.
— …Никому повадно не было, — повторилъ послѣднія слова его Биронъ и обернулся къ стоящему тутъ же старцу-капуцину съ отвислыми щеками и съ бездушно-суровымъ взоромъ подъ нависшими бровями:
— Ваше превосходительство, Андрей Иванычъ! извольте взять сего человѣка…
— И допросить? — добавилъ капуцинъ, который, въ дѣйствительности, былъ не кто иной, какъ начальникъ канцеляріи тайныхъ розыскныхъ дѣлъ, генералъ Ушаковъ, безжалостность котораго при "пристрастныхъ допросахъ" была общеизвѣстна.
— И допросить, какъ законы повелѣваютъ, — подтвердилъ герцогъ.
— Будетъ исполнено, ваша свѣтлость.
"Прощай, бѣлый свѣтъ!" подумалъ про себя Самсоновъ, бросая прощальный взглядъ на Лилли.
Та, умоляюще сложивъ руки, тихонько аппелировала только что къ своей принцессѣ. Но Анна Леопольдовна, пугливо поглядывая на императрицу, отрицательно покачала головой: лицо государыни, съ стекловиднымъ взоромъ, съ плотно-сжатыми губами, какъ бы окаменѣло. Давно изучивъ малѣйшія движенія въ чертахъ своей августѣйшей тетки, принцесса сознавала, должно-быть, свое собственное безсиліе склонить ее къ отмѣнѣ распоряженія герцога.
Но нашлось другое, болѣе сильное духомъ существо — цесаревна Елисавета Петровна. Неожиданно для всѣхъ она обратилась къ императрицѣ убѣжденно и убѣдительно:
— Ваше величество! Сегодня — послѣдній день празднованія замужества принцессы Анны, наслѣдницы россійскаго престола. Не дайте же омрачить этотъ свѣтлый день наказаніемъ человѣка, вся вина коего состоитъ лишь въ томъ, что ему, какъ доброму вѣрноподданному, хотѣлось тоже насмотрѣться на этотъ праздникъ изъ праздниковъ. Отдайте ему его вину!
Слабовольная, но мягкосердая Анна Леопольдовна, слыша изъ чужихъ устъ то самое, что сама она не имѣла духу сказать въ защиту этого несчастнаго, обреченнаго уже не вѣсть къ какимъ пыткамъ въ подвалахъ тайной канцеляріи, присоединила теперь и свою просьбу къ просьбѣ цесаревны; — Простите его, государыня, ради меня простите!
— И ради меня тоже, — рѣшился подать голосъ и новобрачный. Анна Іоанновна переводила взоръ свой съ цесаревны на принцессу, съ принцессы на принца, — и пасмурное чело ея начало проясняться.
— Совсѣмъ простить, словно безвиннаго, — не много ль будетъ? — промолвилась она густымъ своимъ голосомъ и вопросительно глянула на герцога.
— Чего ждать потомъ отъ самихъ господъ, если прощать такія вольности ихъ рабамъ? — замѣтилъ по-нѣмецки герцогъ.
— Правильно. Онъ будетъ наказанъ, но — не нами. У него есть свой господинъ; тотъ пускай съ нимъ и расправляется по-своему. А что же, графъ, ужинъ? — обратилась государыня къ оберъ-гофмаршалу Лёвенвольде.
— Ужинъ готовъ, ваше величество, — отвѣчалъ тотъ съ поклономъ.
— Такъ прошу дорогихъ гостей откушать, чѣмъ Богъ послалъ.
Чиннымъ порядкомъ всѣ двинулись слѣдомъ за царственной хозяйкой. Только въ дверяхъ столовой произошло небольшое замѣшательство; послышалась хлесткая оплеуха и звонъ разбитой посуды.
— Это что же такое? — спрашивали другъ друга озадаченные гости.
Разсыпанные на самомъ порогѣ пирожки и черепки служили имъ нѣкоторымъ уже отвѣтомъ; а затѣмъ выяснилось, что подъ тяжелую руку Бирона подвернулся по пути его слѣдованія лакей съ пирожками къ бульону; ну, его свѣтлости надо же было хоть на немъ сорвать свое сердце!
До Самсонова никому уже не было дѣла. Онъ вышелъ изъ танцовальнаго зала въ противоположныя двери къ парадному крыльцу, гдѣ его никто уже не останавливалъ. Въ горлѣ y него и безъ ужина стояли еще страсбургскій пирогъ и… герцогъ курляндскій. Съ какимъ наслажденіемъ втянулъ онъ теперь въ себя полною грудью прохладный ночной воздухъ!
Господина своего онъ засталъ уже въ постели, но не спящимъ.
— Такъ мнѣ тебя, стало-быть, по заслугамъ наказать? — усмѣхнулся Петръ Ивановичъ, выслушавъ его докладъ. — Вотъ твое наказаніе.
Онъ указалъ на столбецъ червонцевъ на ночномъ столикѣ.
— Чего смотришь! Бери, бери! — это тебѣ оставилъ Михайло Илларіонычъ. Теперь ты и самъ можешь расплатиться за уроки съ своимъ прецепторомъ Тредіаковскимъ.
Цѣлую недѣлю при Дворѣ шли еще толки и пересуды о неслыханной продерзости шуваловскаго камердинера, — продерзости, за которую должны были, вмѣсто него, жестоко поплатиться главный швейцаръ Лѣтняго дворца и нѣсколько служителей: по «нещадномъ» наказаніи «кошками» на герцогской конюшнѣ, всѣ они безслѣдно и навсегда исчезли съ дворцоваго горизонта.
На слѣдующей недѣлѣ эту устарѣвшую уже тему вытѣснила новая, животрепещущая — замѣтное охлажденіе императрицы къ новобрачной четѣ. Догадокъ и сплетенъ по этому поводу, какъ всегда нельзя было обобраться. Наиболѣе же обоснованными представлялись двѣ:
При своемъ обрученіи Анна Леопольдовна получила въ презентъ отъ августѣйшей тетки драгоцѣнный перстень, сдѣланный придворнымъ ювелиромъ Граверо по личнымъ указаніямъ императрицы. Между тѣмъ, среди многочисленныхъ колецъ на пальцахъ принцессы не оказалось вдругъ этого самаго перстня. На вопросъ государыни: что это значитъ? — племянница, не умѣвшая притворяться, виновато призналась, что оправа перстня была слишкомъ старомодна, и что молодой помощникъ Граверо, Позье, передѣлалъ эту оправу по ея собственному вкусу. Императрица, понятно, была оскорблена и огорчена; а Биронъ не преминулъ съ своей стороны подлить еще масла въ огонь.
— Принцесса сама не знаетъ, чего хочетъ! — будто бы сказалъ онъ. — Даже подарки ея величества не по ней, и вѣдь только потому, что государыня не признаетъ новѣйшихъ французскихъ модъ и не читаетъ французскихъ романовъ.
Второю, болѣе серіозною причиной для неудовольствія императрицы была та настойчивость, съ которою принцесса и принцъ-супругъ ея требовали отпуска имъ изъ казны обѣщанной имъ уже прибавки на содержаніе своего собственнаго придворнаго штата, въ суммѣ 80-ти тысячъ рублей въ годъ. Несмотря на протестъ Бирона, государыня въ концѣ концовъ подтвердила свое обѣщаніе. Зато молодому принцу пришлось испытать на себѣ всю грубость, на какую былъ способенъ зазнавшійся временщикъ и которую тотъ не осмѣливался вымѣстить непосредственно на принцессѣ, наслѣдницѣ престола. Когда Антонъ-Ульрихъ явился въ пріемный часъ всесильнаго герцога принести ему отъ имени своего и принцессы "душевную признательность за милостивѣйше назначенную субсидію", Биронъ не постѣснялся въ присутствіи постороннихъ отчитать его:
— Ваша свѣтлость благодарите меня за такую милость, о которой потомъ будете горько плакать. До сихъ поръ васъ и жену вашу содержали какъ родныхъ, но вы сами пожелали сдѣлаться чужими…
— Да я-то-то-то тутъ приче-че-чемъ? — заикаясь еще болѣе обыкновеннаго, пробормоталъ растерявшійся принцъ.
— Вы — мужъ вашей жены и отвѣчаете за нее по пословицѣ: Mitgefangen — mitgehangen (вмѣстѣ пойманы — вмѣстѣ и повѣшены)! — продолжалъ герцогъ въ томъ же рѣзкомъ тонѣ. — У васъ самихъ, принцъ, я готовъ вѣрить, доброе сердце; вы искренно любите принцессу и потому дѣлаете все по ней; но увѣрены ли вы, что и она васъ любитъ?
— Увѣренъ! — отвѣчалъ Антонъ-Ульрихъ. — Что за странный вопросъ!
