— Коли это чужие казаки, — пробормотал он про себя, — то этот смутьян перешел всякие границы!
Остановив весь отряд, он стал присматриваться. Во дворе царила страшная суматоха. Одни казаки светили, держа в руках факелы, другие сновали взад и вперед, вынося из дому вещи и укладывая на телеги мешки; те выводили лошадей из конюшен, те — скотину из хлевов; со всех сторон неслись приказы и окрики. При свете факелов казалось, что это арендатор на святого Яна переезжает в новое имение.
Кшиштоф Домашевич, старший в семье Домашевичей, подъехал к Володыёвскому.
— Пан полковник, — сказал он, — они хотят весь Любич уложить на телеги.
— Ни Любича они не увезут, — ответил Володыёвский, — ни шкуры своей не спасут. Однако я не узнаю Кмицица, он ведь бывалый солдат. Никакой стражи!
— Силы у него немало, поболее трех сотен наберется. Не воротись мы из войска, так он бы среди бела дня проехал с телегами через все застянки.
— Ну, ладно! — сказал Володыёвский. — К усадьбе ведет только одна эта дорога?
— Да, одна эта, на задах пруды да болота.
— Это хорошо! С коней!
Подчиняясь приказу, шляхтичи мгновенно спешились, затем сомкнули ряды и длинной цепью стали окружать дом вместе с постройками.
Володыёвский вместе с главным отрядом направился прямо к воротам.
— Ждать команды! — сказал он вполголоса. — Без приказа не стрелять!
С полсотни шагов отделяли шляхтичей от ворот, когда их заметили наконец со двора. Десятка два казаков тотчас подбежали к забору и, перегнувшись через него, стали пристально всматриваться в темноту.
— Эй, что за люди?
— Стой! — крикнул Володыёвский. — Огонь!
Внезапно раздался залп из всех ружей, какие только были у шляхты; но не успело эхо залпа отдаться от строений, как снова раздался голос Володыёвского:
— Вперед!
— Бей их! — закричали лауданцы, ринувшись лавиной вперед.
Казаки ответили выстрелами; но у них уже не осталось времени, чтобы перезарядить ружья. Толпа вооруженных шляхтичей нажала на ворота, которые тут же повалились под их могучим натиском. Закипел бой во дворе, среди телег, лошадей, мешков. Впереди стеной ломили богатыри Бутрымы, самые страшные в рукопашном бою и самые заклятые враги Кмицица. Они шли, как стадо вепрей идет сквозь молодую поросль, круша, топча, увеча и отчаянно рубя; за ними валили Домашевичи и Гостевичи.
Люди Кмицица стойко отбивались, укрываясь за повозками и мешками, они открыли огонь изо всех окон дома и с крыши; но выстрелы били редкие, так как факелы были затоптаны и погасли, и стало трудно отличить своих от врагов. Через минуту казаков оттеснили к дому и конюшням; послышались мольбы о пощаде. Шляхтичи торжествовали.
Но когда они остались во дворе одни, тотчас усилился огонь из дома. Все окна ощетинились дулами мушкетов, и на отряд посыпался град пуль. Большая часть казаков укрылась в доме.
— К дому! Под двери! — крикнул Володыёвский.
В самом деле, пули, посланные из дома и с крыши, у самых стен не могли нанести шляхте урона. Однако положение осаждающих было тяжелым. О штурме дома через окна не могло быть и речи, там их встретили бы выстрелами в упор, поэтому Володыёвский приказал рубить дверь.
Но и это оказалось делом нелегким, так как не дверь это была, а настоящие кованые ворота, сбитые из дубовых крестовин огромными гвоздями, насаженными так плотно, что топоры щербились об могучие шляпки, не доставая до дерева. Силачи то и дело пробовали высадить дверь плечом — все было тщетно! Изнутри она была заложена железными засовами и, кроме того, приперта кольями. И все же Бутрымы яростно продолжали рубить. Двери, ведшие в кухню и сокровищницу, штурмовали Домашевичи и Гостевичи.
Целый час тщетно садили люди топорами, — пришлось их сменить. Некоторые крестовины выпали; но на их месте показались дула мушкетов. Снова грянули выстрелы. Двое Бутрымов рухнули наземь с простреленной грудью. Но остальные не пришли в замешательство, напротив, стали рубить с еще большей яростью.
По приказу Володыёвского проломы заткнули свернутыми в узлы кафтанами. В ту же минуту со стороны дороги долетел новый крик, — это на помощь братьям прибыли Стакьяны, а вслед за ними вооруженные люди из Водоктов.
Прибытие новой подмоги, видно, испугало осажденных, потому что за дверью чей-то громкий голос крикнул:
— Стой там! Не руби! Послушай!.. Стой же, черт бы тебя побрал! Давай поговорим.
Володыёвский велел прервать работу.
— Кто говорит? — спросил он.
— Хорунжий оршанский Кмициц! — прозвучал ответ. — С кем я говорю?
— Полковник Михал Ежи Володыёвский.
— Здорово! — раздался голос из-за двери.
— Не время здороваться. Что угодно?
— Это мне надо тебя спросить: что тебе угодно? Ты меня не знаешь, я тебя тоже… так за что же ты на меня напал?
— Изменник! — крикнул Володыёвский. — Со мной лауданцы, они с войны воротились, это у них с тобой счеты и за разбой, и за невинно пролитую кровь, и за девушку, которую ты увез! Знаешь ли ты, что такое raptus puellae?[12] Ты за это поплатишься головой!
На минуту воцарилось молчание.
— Не назвал бы ты меня еще раз изменником, — снова заговорил Кмициц, — когда бы нас не разделяла дверь.
— Так отвори ее… я тебе не возбраняю!
— Сперва еще не один лауданский пес ногами накроется. Вы меня живым не возьмете.
— Так издохнешь, и вытащим за голову! Нам все едино!
— Ты вот послушай, что я тебе скажу, и заруби себе это на лбу. Не оставите вы нас в покое, так есть у меня тут бочонок пороху, и фитилек уж тлеет: взорву дом, всех, кто только тут есть, и себя заодно… Клянусь тебе в этом! Можете теперь меня брать!
На этот раз молчание было еще дольше. Володыёвский не знал, что ответить. Шляхта в ужасе стала переглядываться. В словах Кмицица звучала такая дикая сила, что все поверили его угрозе. От одной искры все труды могли пойти прахом, и панна Биллевич могла быть потеряна навеки.
— Господи! — пробормотал кто-то из Бутрымов. — Да он безумец! Он может это сделать.
Внезапно Володыёвского осенила счастливая, как ему показалось, мысль.
— Есть другое средство! — крикнул он. — Выходи, изменник, рубиться со мной на саблях! Уложишь меня, уедешь отсюда, и никто не станет чинить тебе препятствий.
Некоторое время ответа не было. Сердца лауданцев тревожно бились.
— На саблях? — спросил Кмициц. — Да может ли это быть!
— Не спразднуешь труса, так будет!
— Слово рыцаря, что уеду тогда без помехи?
— Слово рыцаря!
— Не бывать этому! — раздались голоса в толпе Бутрымов.
— Эй, тише там, чтоб вас черт побрал! — крикнул Володыёвский. — Не хотите, так пусть вас и себя взорвет порохом.
Бутрымы умолкли, через минуту один из них сказал:
— Быть по-твоему, пан полковник!..
— А как там сермяжнички? — с насмешкой спросил Кмициц. — Соглашаются?
— Хочешь, так на мечах поклянутся.
— Пусть клянутся!
— Сюда, сюда, ко мне! — крикнул Володыёвский шляхтичам, стоявшим у стен вокруг всего дома.
Через минуту все собрались у главного входа, и весть о том, что Кмициц хочет взорвать себя порохом, тотчас разнеслась в толпе. От ужаса все оцепенели; тем временем Володыёвский повысил голос и сказал в гробовой тишине:
— Всех, кто здесь присутствует, беру в свидетели, что я вызвал пана Кмицица, хорунжего оршанского, на поединок и дал ему клятву, что коли он меня уложит, то уедет отсюда без помехи и никто ему не станет чинить препятствий, в чем и поклянитесь все ему на рукоятях мечей именем бога всевышнего и святого креста…
— Погодите! — крикнул Кмициц. — Уеду без помехи со всеми людьми и панну с собой возьму.
— Панна здесь останется, а люди пойдут к шляхте в неволю.
— Не бывать этому!
— Тогда взрывай себя порохом! Мы уже панну оплакали, а что до людей, так ты их спроси, чего они хотят…
Снова воцарилась тишина.
— Быть по-вашему! — сказал через минуту Кмициц. — Не сегодня, так через месяц я все едино ее увезу. И под землей ее от меня не спрячете! Клянитесь!
— Клянемся богом всевышним и святым крестом. Аминь!
— Ну, выходи, выходи же, пан! — сказал Володыёвский.
— На тот свет очень торопишься?
— Ладно уж, ладно, только выходи поскорей!
Лязгнули железные засовы, державшие дверь изнутри. Чтобы освободить место, Володыёвский, а с ним и вся шляхта отошла назад. Вскоре дверь отворилась, и в проеме показался пан Анджей, рослый и стройный, как тополь. Заря уже брезжила, и первые робкие лучи дня падали на его лицо, гордое, мужественное, молодое. Он встал в дверях, смело оглядел толпу шляхтичей и сказал:
— Я доверился вам… Бог знает, хорошо ли я поступил, однако не будем говорить об этом!.. Кто из вас пан Володыёвский?
